с просидел в углу без движения.
– Да вот не пойму… разве не проще нас ширнуть, а после сразу всех отвести на Крейду? Зачем каждый день тягать по одному и зря время тратить?
– Может, они пургу метут, что провожают. Выставят за забор – а дальше сам чеши.
Соратник усмехнулся:
– Может, и так. А может, и до забора Ромку не довели. Пырнули в печень тихонько – и в яму. Сам посуди – сколько мы тут всего увидели, сколько узнали. Кто ж таких свидетелей отпустит? Да не абы куда, а к врагам.
Гриду очень хотелось поспорить и выдумать сотню оправданий, но здравое зерно в словах Антона имелось и потому сразу укоренилось в голове. Слишком уж все просто да гладко, и потому втройне подозрительно. Стоило пленникам хапнуть ласки и корма, и вся стайка завиляла хвостиками, почуяв во вчерашнем мучителе доброго хозяина.
– Неужто развели, как лохов? – хмыкнул вожак.
– А мы лохи и есть. – Антон всхлипнул и смахнул влагу со щек.
– Эй, ты чего?
– Чего-чего… Подыхать влом, вот чего. Я как-то книгу читал… там, когда зэков расстреливали, говорили, что в другую хату переводят. Или, типа, на допрос ведут. И никто не бузил, не рыпался, шли себе спокойно, а им – пулю в затылок. Вот и с нами так же сделают.
– Не ной раньше времени, лады? – со всей оставшейся твердостью произнес Герман, хотя у самого по всему телу расползлись ледяные черви, а в желудке дрожал целый клубок. Но если и главарь спасует, свесит руки – тогда верняк амба. – Знаешь, те, из книги, не бузили, а мы будем. Пусть вертухаи только сунутся, пинками под шконарь загоним! Тох, ну хорош…
Булка сидел, покачиваясь, как ванька-встанька, и размазывая слезы кулаком, а когда услышал шаги в коридоре, начал тихонько подвывать.
– Хватит! – зашипел Грид, опустившись перед другом на корточки. – Не смей реветь! Будь пацаном!
Плач не остановили даже звонкие лещи – увалень обращал на пощечины не больше внимания, чем на уговоры и просьбы. Когда замок заскрежетал, Грид повалил соратника на бок – лицом к стене – и бросился к двери, вопя во всю глотку:
– Начальник! Начальник!! Братишке погано! Позови врача!
Майор навел на крикуна пистолет и велел отойти. Одного взгляда на трясущееся и явно нездорово булькающее тело хватило, чтобы отправить Банана за доктором. Когда Марк подскочил к страдальцу, главарь коршуном накинулся на живодера, полагая, что Смирнов не рискнет палить в опасной близости от Фельде, а справиться с тощей кабинетной крысой не составит никакого труда.
Составило.
Марк краем глаза заметил метнувшееся наперерез белое пятно и среагировал быстро и очень точно, как и полагается опытному хирургу. Кулак со скоростью атакующей кобры врезался в нос, и со стороны это выглядело так, будто по перезревшему томату с размаху грохнули молотком. Не успел парень схватиться за расквашенное лицо, как с двух сторон обрушился град ударов. Электрические дубинки жалили невыносимо, но вожак, трясясь, как в припадке, и заливая кровью пол, успел прокричать:
– Суки! Гребни! Отвалите от Булки!
Тут Смирнов или промахнулся, или, наоборот – нарочно прицелился – и стукнул по темечку. Приложился бы со всей силы – и череп лопнул бы гнилым арбузом, а так потасовка закончилась легким сотрясением.
– Идиот! – прошипел Фельде. – Смотри, куда лупишь!
– Пардон. – Майор осклабился. – Рука сошла.
– Этого – в лазарет, Антона – в процедурную.
– Не надо! – заверещал Булка. – Пожалуйста, отпустите! Мама! Мамочка!
– Надеюсь, сыворотка на него не подействует, – проворчал бородач, потащив обмякшего парня за ноги. – Из такой сопли герой тот еще получится.
Маша села в кресло и закатала рукава до острых локотков. Девочка не сопротивлялась и не донимала доктора вопросами, как поступил бы любой ребенок на ее месте – лишь спросила, где Ксюша.
– Отдыхает, – как-то странно ответил Фельде. С грустью, что ли? Не понять. При редких коротких встречах в столовой, на осмотре или на стадионе его голос был бодрым и веселым, а теперь – таким, словно дядя Марк не рад ее видеть.
Потом он долго писал в блокноте, и от скрипа карандаша заныли зубы. Мелочь не смотрела в угол, где сидел врач, не хотела случайно отвлечь его от важного занятия. Чтобы скрип не раздражал, стала считать в уме – доходила до десяти, загибала палец и начинала с нуля: десять раз, десять два, десять три. Когда обе руки сжались в кулачки, бумага с громким треском порвалась, а карандаш стукнулся об стол.
В кабинет заглянул дядя Кадавр, уточнил, все ли в порядке. Марк попросил уйти и закрыть дверь, а затем засопел и зашмыгал, будто из-за сквозняка за миг подхватил простуду. Прошло немало времени, прежде чем в углу все затихло. Подойдя к креслу, доктор улыбался, как раньше, и голос снова стал бодрым и веселым:
– Как настроение?
– Нормальное. – Мелочь улыбнулась в ответ.
– Не боишься?
Она мотнула головой.
– Не-а. Вы же хороший доктор. И добрый.
– Ну да… – Фельде помрачнел. – Ну да…
Марк вколол девочке самое мощное обезболивающее, какое нашлось в медблоке. Позже, в отчете об испытаниях, он оставил следующую запись: «Смерть наступила мгновенно, подопытная № 4 ничего не почувствовала».
И это была правда. Почти.
Герман очнулся от нестерпимой головной боли. В затылок будто вбили гвоздь, медленно вынимали и загоняли снова, с каждым разом все глубже. Тут же накатила тошнота, до того дремавшая вместе с избитым, истоптанным телом. Парень поморщился, застонал и попытался дотронуться до гудящей макушки, но руки пристегнули к креслу еще теплыми, пахнущими хлоркой кандалами.
– Какого?.. Э! – крикнул вожак и скривился от яркой вспышки, которая, казалось, полыхнула не перед глазами, а прямо в них.
– Не дергайся. – Фельде хлебнул кристально-чистой жидкости из мензурки и положил на стол заправленный шприц. Затем наполнил из той же ампулы второй и взял поршень двумя пальцами – как сигарету.
– Что за херня, док? Где мои пацаны?
– И девчонки. – Марк вылил в рот остатки медицинского спирта. Не занюхал, не поморщился, не захрипел – будто воды глотнул.
– Где они? – Грид снизил голос до ледяного шепота, который порой внушал страх лучше кулаков и биты. – Что вы с ними сделали?
– Скажем так… – Врач усмехнулся и тряхнул головой. – Эксперимент провалился. Пришла пора избавиться от следов. От всех, – ноготь щелкнул по второму шприцу, – до единого.
– Сука! – Герман задергался, не обращая внимания на пульсирующие колики в мозгу и скрученный желудок. – Гадом буду, я тебя кончу!
– Дурак. Глупый мальчишка. Щенок, которому не стать даже псом, каким там волком…
– Браслеты сними – и узнаешь, кто тут волк, а кто вонючий шакал!
– Не нервничай, больнее будет. – Доктор прочистил горло. – Итак, подопытный номер пять, последний тест. Время… а, к черту! – Он швырнул журнал в угол и, пошатываясь, подошел к креслу. – Прости. Я хотел, как лучше.
В шею прыснул жидкий огонь и разлился по венам, в погоню за ним пустился холод, вмиг остудив клокочущую ярость. На лбу проступила испарина, Грид облизнул пересохшие губы и задышал, как после марш-броска. Голова пошла кругом, кожа стала бледнее мела, перед глазами завертели хороводы янтарные пятна. Страх сковал мышцы крепче цепей, сжавшиеся пальцы пронзила мелкая дрожь.
– Док… – простонал вожак. – Что-то мне… хреново, док.
– Потерпи. – Фельде промокнул ему пот салфеткой. – Скоро все пройдет.
Мотор стучал на полных оборотах, ребра словно уменьшились в два раза, сдавив легкие острыми тисками. Парень пытался вдохнуть полной грудью, но заходился в кашле, харкая кровью на штаны и футболку. Глаза защипало от слез, но это был не позорный, недостойный пацана плач – как-то раз Герману по синему делу плеснули в лицо самогоном, и ощущение от пойла в зенках было очень похожим.
– Сука, жжется… – прошипел Грид, пуская алые струйки из сомкнутых век. – Док!
Марк его не слушал. Сидел за столом, тер рукавами мокрые скулы и переводил взгляд с початой мензурки на шприц в оцинкованном подносе.
Боль утихала, ее место, клетка за клеткой, заполняла пустота – абсолютное ничто, верный признак приближающейся смерти. Осознав неизбежность гибели, мозг отключил агонию и притушил раскаленные нервы: терзай их, не терзай – все без толку. Так зачем тратить силы на попытки оживить истерзанную оболочку, дух в которой не удержит ни наука, ни вмешательство свыше.
Комнату заволокло белым туманом. Клубящиеся щупальца обвили кресло, слизали цепи и ремни. Герман на негнущихся ногах подошел к двери – не заперта – и оказался посреди подернутого маревом леса. Таких деревьев парень прежде не встречал – толстенные, в три обхвата стволы купали игольчатые кроны в золотых облаках, из треугольных чешуек коры сочилась похожая на мед смола. Просветы меж явившихся из иного мира деревьев затянули сети шипастых лиан, а единственная узкая тропка, не петляя, вела вперед.
Грид прошел с десяток шагов на автомате, морщась от нарастающего гула, как вдруг дьявольские тамтамы заглохли, и в первобытной тишине раздались тихие разговоры и треск костра. Тропа вывела на поляну, где у огня кружком сидели друзья – лохматые и чумазые, как индейцы. Образы размалеванных аборигенов дополняли гуляющая по рукам трубка с самосадом и бутылка «огненной воды».
– Здорово, братан! – Хлыст отсалютовал гостю чекушкой. – Бросай кости.
– Ага, – кивнул Булка. – Без тебя вообще не в кайф.
– Нам страшно одним, – прошептала Ксюха, прижав к груди сопящую Мелочь.
Сухая почва превратилась в болото, а плечи – в свинцовые болванки. И после самого долгого загула так не хотелось спать – приходилось из последних сил морщить лоб, не позволяя векам слипаться, ведь взращенная улицей чуйка кричала: заснешь – останешься в этом лесу навсегда. А Герман привык доверять внутреннему «я», во многом благодаря которому и выжил среди крови и мела.
– Эй, вожак! – Голоса слились в утробный хор. – Ты отвел нас на смерть! А сам бежишь, поджав хвост! Взгляни на нас хоть разок! Полюбуйся, кем стали те, кто пошел за тобой без раздумий и сомнений!