Грид обернулся, несмотря на бурное сопротивление чуйки. И увидел, что грязь на оскаленных лицах индейцев – на самом деле вовсе не грязь.
С трудом отведя взор, он нырнул в марево и брел, не разбирая дороги, пока не услышал стук молотка. Звук привел спящего странника к родному дому: Саша игралась на крыльце с тряпичными куклами, мама качала воду из колонки, а отец починял прохудившуюся дверь.
Отец?
Облик казался смазанным, подернутым маревом. Иногда во снах мы читаем книги или письма и вроде бы различаем слова и понимаем смысл написанного, но стоит отвлечься хоть на мгновение, и все разом стирается из памяти. То же самое происходило и с Родионом – он вроде бы стоял напротив и вроде бы улыбался. Но сын не мог до конца осознать, человек ли это, или бестелесный призрак с размытыми очертаниями, то исчезающий, то появляющийся. Лишь в одном парень был уверен на все сто – это его плоть и кровь, незыблемая опора в первые годы нелегкой уличной жизни.
– Опять где-то шастал! – проворчала мать. – Папка вернулся, а он бродит со своей шпаной. Поздоровайся хоть, стоишь, как столб проглотивши.
– При… веет? – Губы не слушались, язык распух и едва помещался в пропитанном солью и железом рту.
– Мой руки – и за стол. Гостинцев принесли – полный рюкзак.
– Гостинцы – ерунда! – Знакомый голос то ли громом, то ли эхом донесся из далекого детства. – Завтра к Капитану пойдем. Получишь свою первую наколку.
– Правда? – Герман услышал не себя, а удивленного до глубины души ребенка.
– Правда. Я зазря не базарю. Надеюсь, ты тоже. Ну что, пошли, посидим с дороги? Выпьем, перетрем за жизнь. Такого тебе расскажу – пачка отвиснет. Ну, айда!
Может, остаться? Здесь так спокойно и тепло. Здесь семья и мечта всей жизни. Что ждет впереди? Вдруг та самая погибель, что до сих пор таилась в тумане, и чей хвостатый силуэт мелькал за деревьями? Сон давил бетонной плитой, мысли путались, что те лианы, а настроение менялось от полной апатии до вдохновения и азарта быстрее, чем парень моргал. И лишь чутье толкало на тропу, тормошило вялое тело, не позволяло сбавить шаг.
– Стой! – рявкнул отец. – А ну, вернись, кому сказал!
На этот раз Грид не оглянулся.
При всем желании он не вспомнил бы, как долго брел меж блеклых, дымчатых стен, пока не увидел вдали огоньки, ставшие его путеводными звездами. Невидимые барабанщики то били, как в последний раз, то затихали, и тогда лес наполняли шепоты из непроглядных глубин былого.
– Ты не справишься.
– Останься с нами…
– Там – боль. Тут – покой.
– Не бойся, все почти закончилось…
Пара угольков в тумане отвлекали от бесконечных сбивчивых разговоров. Падая от усталости, парень выбрался на третью поляну, с краю которой стояла высоченная тварь с горящими глазами. Тварь, явившаяся из ночных кошмаров безумца – не пес, не человек, а нечто среднее: двуногое мохнатое чудовище с голым черепом, выпирающими клыками и похожими на серпы когтями. Верная зверушка мрачного жнеца, гончая смерти, пришелец из нового мира, бросивший вызов остаткам старого. Непобедимый, неуязвимый титан, угроза всему сущему.
Порождение тьмы топнуло и зарычало, вздыбило колтуны на загривке: это – моя земля, убирайся.
Но куда? Тропа одна, позади – гибель, впереди – гибель, но путь еще не пройден, и за широкой черной спиной виднеется дорога. Но как обойти, обежать стража забвения?
Тварь приближалась, чуть присев и расставив лапы: повезет – успеешь проскочить. А если нет?
Сколько ни гадай, а вариантов всего три: отступить, прорваться и сойтись в бою. Свинцовый пресс исчез, на смену пришла легкость на грани невесомости – пожелай, и никакое чудище не догонит. Но Герман не мог отступить. Все, чего он хотел, ждало впереди – месть за друзей, спасение семьи, правда об отце. И пусть перед ним – сам сатана, он не свернет от намеченной цели. Делай, что должен. И бей первым.
Замахнувшись, Грид с ревом кинулся на лохматого выродка, но кулак прошел сквозь зловонную тушу, как сквозь пар. И не успел парень удивиться, как иглы клыков вонзились в шею.
Фельде допил спирт и подошел к обмякшему, бездыханному телу. Коснулся пальцами сонной артерии и нахмурился, чувствуя, как пьяный дурман быстрее ветра улетает из головы. Сердце пленника билось спустя десять минут после укола, когда от подопытных обычно оставались лишь изломанные, окровавленные оболочки.
Герман дернулся, едва не опрокинув тяжеленное кресло, и распахнул рот, будто пытаясь втянуть из кабинета весь воздух. Глаза с янтарными – как у волка – радужками лезли из орбит, ногти рвали кожаную обвивку, от звона цепей дрожали стены. Набрав, наконец, полные легкие, вожак запрокинул голову и завыл, и этот вой слышали даже дозорные на дальних постах.
Глава 4. Первая добыча
На шум сбежались не только «львы», но и охранники с первого этажа, всей толпой накинувшись на парня с дубинками и прикладами. Понимая, чем все может закончиться, Фельде взял из стола ТТ и разрядил в потолок, но гвалт и свалка прекратились лишь на последнем выстреле.
– Все вон! – рявкнул доктор.
Бойцы вышли в коридор, кривясь от звона в ушах, а Марк, воспользовавшись затишьем, вколол пленнику полный шприц мутной жижи.
– Ты меня понимаешь? – тоном заправского гипнотизера спросил врач.
– Понимаю, – прорычал парень сквозь хрип и надсадное сопение. – А ты понимаешь, что тебе трындец?
– Замолчи и послушай. – Доктор махнул сочащейся иглой перед лицом Грида. – Это – яд. Очень сильный. Если раз в сутки не принимать антидот – паралич, спазм дыхания, медленная смерть. Не спасет даже сыворотка, поэтому и не думай беспределить. Мы теперь в одной упряжке: погибну я – погибнешь и ты.
– Сука! Ты убил моих друзей!
– Да, – в голосе мелькнула нотка сожаления – и ничего более. Этот простой ответ ошарашил парня сильнее опытов, он перестал брыкаться и во все желтые глаза уставился на собеседника, как бы спрашивая: ты шутишь или реально берега попутал? – Они отдали жизни, чтобы подарить нам шанс. Всем нам: шуховцам, музейщикам, крейдерам… иным словом – людям. И у этого шанса есть имя: Герман Гридасов.
– Что ты, мать твою, такое несешь?
Фельде отступил и свел руки за спиной.
– Свора сжимает кольцо. Твари стекаются со всех окраин, чтобы подставить брюхо Вожаку. Нас уже отрезали от ценных припасов, а скоро и вовсе не пустят за порог. И только тебе по силам справиться с угрозой.
– Я лучше справлюсь с тобой, Йозеф, – прорычали в ответ. – И со всей твоей кодлой садистов.
Марк усмехнулся.
– Возможно, ты успеешь убить меня. Но тогда никто не остановит ребят снаружи. – Большой палец указал на дверь. – Но поверь, это не самое страшное. Некому будет остановить Свору, когда та заявится на Крейду. Как считаешь, станет ли Капитан рисковать шкурой ради «левых»? Не спорю, ты имеешь полное право ненавидеть всех нас, но подумай о тех, кто тебе дорог. Предлагаю сделку: избавишься от Вожака – и твоя семья переедет в Технолог. Навсегда. Без экзаменов, условий и обязательств.
– Ровно стелешь, – процедил Грид. – Да верится с трудом.
– Не хочешь по-доброму – как хочешь. Но я заставляю гораздо лучше, чем прошу – уж не сомневайся.
Дверь хлопнула так, будто парень сидел не в метре от нее, а прижался щекой к косяку. Комната, где час назад пахло лишь пылью, теперь наполнилась букетами самых разных ароматов, один отвратительнее другого. Замытая хлоркой кровь, легкий перегар, спирт на ватке, пороховая гарь, химозные до тошноты лекарства, крепкий, настоявшийся пот и едва уловимые кислые нотки блевотины. И пусть все сияло чистотой, есть следы, от которых не избавиться ничем. И эти следы говорили, что в каморке долгое время гостила Смерть.
В первые часы Герман не знал, куда деваться от мерзотной вони: не был бы прикован – на стену бы полез. Чтобы не вырвало (тем самым окончательно доконав изнывающий нос), задержал дыхание и с удивлением обнаружил, что просмоленные махоркой легкие способны продержаться без воздуха почти три минуты.
Слух тоже вышел за грань, доступную обычному человеку. Вертухаи в коридоре болтали шепотом, но пленник без малейших усилий слышал каждое слово, жаль, от разговора не было никакой пользы. Рыхлый шут в очередной раз пытался подкатить к красотке, а та отшивала ловеласа такими оборотами, что даже кенты с района прифигели бы.
Кенты с района…
Хлыст, Булка, Ксюха, Мелочь. Казалось, еще вчера бакланили с соседскими ватагами, шарили по заброшкам в поисках хабара, воровали из чужих парников и грезили о славе настоящих крейдеров. И вот не осталось никого. Хотелось бы верить, что с ними все в порядке, что доктор сдержал обещание и отпустил подельников домой с мешками гостинцев, но с тем же успехом можно было считать все злоключения сном: скоро взойдет солнышко, бухаресты из дома напротив разбудят похмельными воплями, и кошмар закончится. А правда в том, что кошмар только начался.
Годы назад, когда ребятня с Тимирязева сбилась в маленький, но гордый коллектив, мало кто разделял стремление главаря примкнуть к заводским. Антон в силу врожденного здравомыслия воспротивился сразу, а вот Ромку удалось заразить бандитской жизнью в первые же дни. Как-то раз пацаны шатались у Проходной в надежде перехватить работенку, и между ними завязался разговор, который Грид запомнит до самой смерти.
– Лажа это все, – фыркнул Хлыст, когда их в очередной раз послали на три буквы и пригрозили переломать ребра. – Ну, возьмут нас в шестерки – и че? Будем долбаться, как проклятые, пару лет, и то не факт, что примут.
– Не факт, – согласился друг. – Но как иначе? Можешь с тем же успехом долбаться в огороде.
– Зато в огороде тихо и спокойно. – Лохмач цыкнул и спрятал руки в карманы.
– Ну, братан, варика всего два: либо тихо и спокойно, либо шанс.
– Шанс сдохнуть? Шестерки мрут, как мухи. Только единицы выбиваются в масть.
– А как ты хотел? Рулит всегда меньшинство, а большинство сосет лапу. Но не потому, что дохнет по дороге, а потому, что даже не пытается по ней пройти. Ты говоришь – не хочу. Другой говорит – не могу. Третий говорит – это не мое. А какой-нибудь Вася молча берет и делает. В итоге Вася в шоколаде, а остальные – в жопе. Так жизнь и устроена.