– Да как ты не понимаешь! – Герман в первый раз увидел, как Фельде орет не своим голосом, трясется и кривит губы. – Без парня Свора сожрет всех! И до тебя рано или поздно доберется!
– Свора? – Егерь фыркнул. – Ты про двуногое чудище и стайку шелудивых псов? Не буду бахвалиться и чесать языком, но эти щенки мне – не угроза. Вот мое последнее слово: пострел идет за уткой сам, или я ворочаюсь до дому. Решай.
Дрожащей рукой Марк водрузил очки на место и вкрадчиво, как несмышленому подростку, произнес:
– С твоего позволения, объясню еще раз, что стоит на кону.
– Да харэ трепаться! – не выдержал Грид. – Трещите, как бабки на торгах. Просто дайте мне гребаный меч, и я принесу вам гребаную утку!
Стальной каркас заброшки казался вырванным из иной эпохи неуместным артефактом на фоне облезлых панельных многоэтажек. От реки дохнуло холодом, солнце ушло за облака, и в сгустившейся тени от одного взгляда на паркинг становилось не по себе. Герман изо всех сил выметал с чердака мысли о том, что совсем скоро придется войти в эту древнюю обитель зла.
– Есть сижка?
– Сижка тебе не поможет, – ответил Марк, рассматривая крышу. – Вот это поможет.
Доктор протянул на морщинистой ладони пистолетик из желтого пластика.
– Что это? Игрушка?
– Тазер. Прячь, пока наш Дерсу Узала не заметил.
Парень искоса зыркнул на странную штуковину, теряясь в догадках, что это такое, и при чем тут какой-то дерсу.
– Идешь к утке, пока та не зашипит и не расправит крылья, – наставлял врач. – Наводишь тазер и жмешь на спуск. Батарея мощная, улучшенная, но электрошок птичку не убьет, а лишь оглушит. Поэтому не зевай: башку долой – и за разделку. Следов почти не останется, да и вряд ли Егерь будет их искать.
– Косячная тема. Западло.
– Не артачься. – Фельде поправил очки. – О тебе, между прочим, забочусь.
– Не-а, – хмыкнул Грид. – О себе. Пока я жив – ты на коне. Герой, авторитет и правильный пацан. Но если сдохну – с тебя свои же спросят за трупы в подвале. Так что спрячь свою пукалку, а я по чесноку все порешаю. Адью.
Он вытащил клинок из ножен, закинул на плечо и вразвалочку вошел в полумрак железобетонных сводов. Здание не успели закончить до Катастрофы, машин тут не было, зато в изобилии лежал строительный мусор: мешки с цементом высились по углам, словно огневые точки, под ногами хрустело битое стекло, потрескивали куски опалубки.
Первый этаж напоминал ангар с низким сводом и двумя рядами массивных колонн, подпиравших скованные арматурой плиты. Замкнутым пространством это не назовешь – стен нет – и все равно холодный серый склеп давил на посмевшего нарушить его покой наглеца, грозя обрушить на дерзкую букашку всю свою многотонную ярость.
Грид с порога почуял утку – чудище источало кислый запашок с тонкими нотками дохлятины. Но взять след не сумел – казалось, каждая крупинка бетона, каждая корочка ржавчины пропиталась этой вонью насквозь и навеки. Поднявшись по свернутой в спираль эстакаде, парень заметил разбросанные по полу кости – в основном, рыбьи, но попадались и останки мелких животных. Ничего похожего на человеческие скелеты не нашлось, и это вселило кроху спокойствия в подернутое инеем сердце.
Второй ярус просматривался от края до края, но Герман брел по нему, как по минному полю, едва переставляя напряженные до предела ноги и держа меч, как изготовленную для замаха биту – двумя руками, чуть отведя за право ухо.
Запах гнили усилился, но крылатая тварь не выдавала себя ни шорохом, ни криком, а ведь слух со страха обострился так, что улавливал доносящееся с улицы щелканье – кто-то из «львов» от нервов или скуки играл с затвором.
Пленник тряхнул головой, отрезав ненужные звуки и сосредоточившись на царящей в паркинге тишине, которая в любой миг могла взорваться лавиной рева, клекота и хлопков – первым предупреждением, своеобразной просьбой разойтись миром. Если пришелец по глупости или злому умыслу не повернет восвояси, последует атака, и даже свора голодных псов поразится ее беспощадности.
Пол третьего, последнего этажа сплошным ковром устилали объедки, комья грязи, целлофановые пакеты и лоскуты, в которых угадывались разодранные рекламные плакаты. Аромат стоял такой, что пришлось уткнуться носом в рукав, но тут и противогаз вряд ли помог бы.
Гнездо Грид обнаружил сразу – даже обычный бродяга вряд ли пропустит огромную «корзину», сплетенную из камыша, сухой тины и обрывков уже перечисленного хлама. Накрыть ее второй такой же – и выйдет отличное укрытие для двух человек, если у них, конечно, напрочь отшибло обоняние. Шагов пять в диаметре, по колено в высоту – и на этом зловонном троне восседала царица паркинга, пригнув щучью голову и раскинув кожистые крылья, будто в попытке обнять незваного гостя.
Уродливое, длинношеее создание с торчащими из клюва белесыми не то клыками, не то наростами, гноящимися глазами, словно утопленными в лепешки заветренного фарша, пустыми, как у дикобраза, иглами на макушке и раздутой, усыпанной струпьями тушей внушало не ужас, а отвращение. А от него до дикой первобытной злобы – всего шаг, и парень пересек черту при первом взгляде на мерзкую до дрожи тварь.
Мышцы налились кровью, пальцы до скрипа впились в рукоятку, стиснутые губы изогнулись в надменной улыбке. Больше всего на свете пленник мечтал растерзать, раздавить, порубить на куски это уродливое порождение мертвого мира, тем самым хоть на йоту исправив ошибку природы. Без раздумий и колебаний он направился к цели, гремя расколотыми костями, и с каждым шагом ярость бурлила все сильнее, наполняя тело запредельной даже для сыворотки силой, искажая лицо в дьявольскую гримасу. При виде врага утка давно бы сорвалась с насиженного места и улетела так далеко, как только смогла, но беда в том, что она защищала не только свою территорию.
Когда существо встало и захлопало крыльями, зашипело тысячью вспугнутых змей, Герман заметил под обвисшими складками притаившегося утенка – точную копию мамаши, но размером с упитанного кота. Почуяв холод, маленькая мерзость запищала, и этот крик был под стать облику – такой же невыносимый и тошнотворный. Парень замер и опустил меч, наблюдая, как тварь выползает из гнезда, волоча брюхо по мусору и оставляя в грязи глубокую борозду.
Он был ни разу не спец по всяким гадинам, но чутье подсказывало – птичка или очень стара, или с трудом перенесла кладку единственного яйца, чья раскрошившаяся скорлупа застряла в сплетении прутьев. А может, все сразу, да еще и бонусом какая-нибудь болячка, грозящая всем любителям полакомиться отравленными трупами.
Когда чудище отползло подальше от гнезда, где любой увяз бы в два счета, Грид с ревом кинулся в бой. Дальнейшее больше напоминало свалку, а не поединок настоящего охотника, у которого выверены и взвешены каждый шаг, каждое движение. Утка качнулась назад, пропустив острие в пальце от горла. Герман, скорее по наитию, тут же бросился в новое наступление, не давая ей простора для маневра.
Отступи он после промаха – и твари хватило бы места и сил, чтобы качнуть башкой быстрее спущенной тетивы и пронзить грудь противника острым, как копье, носовым наростом. Стремительный выпад не отразил бы и опытный фехтовальщик, и пленник выбрал единственно верную тактику, навалившись на тварь всем телом и прижав к спине похожую на хобот шею. Существо попыталось долбануть в ответ, но клюв прошел по касательной, распоров куртку над лопаткой.
Но и Грид не мог как следует замахнуться, остро нуждаясь в свободном пространстве и обеих руках: левой он едва сдерживал извивающийся змеей отросток, морщась от клацанья над ухом и хлопанья перепонок. Изо всех сил сжав рукоять, он извернулся и рубанул снизу вверх, и крыло затрепетало под ногами, орошая берцы черными каплями.
Чудище вскинуло голову и заверещало, на миг перестав сопротивляться. Выкроенной секунды хватило для прыжка и замаха, а вот для удара – нет. Обезумевший от боли уродец рванул к человеку и боднул в живот с такой скоростью, что тот рухнул, как подкошенный. Еще не очухавшемуся от падения охотнику показалось, будто на него скинули чугунную болванку. Птица запрыгнула на распластанного врага, продрав кожу и плоть – настал черед пришельца выть не своим голосом, чувствуя, как когти все глубже погружаются в мясо и царапают ребра.
Высвободившись с чавканьем и треском, тварь снова подскочила и левой лапой вцепилась в плечо, а правой царапнула щеку, оставив три рваные раны в ряд – наискосок от скулы к подбородку. Горячая кровь залила глаз, второй затянуло радужным маревом. Когда утка занесла клюв, чтобы раскроить череп поверженному врагу, тот ощутил шершавый пластик рукоятки – даже упав, он не выпустил меч.
Счет пошел на доли секунды – все решит один-единственный удар: либо клюва в лоб, либо клинка в шею. Чувства обострились, зрение прояснилось, а время из стремительного ручья превратилось в тягучую смолу. Герман в мельчайших деталях увидел, как сжимаются мускулы, как изгибается облезлое щупальце и падает острие, волнами разгоняя затхлый воздух. И тут на перехват – без приказа, будто по собственной воле – метнулся клинок, растекшись блестящим, полупрозрачным веером. Едва заметное сопротивление, тихий хруст – и в лицо брызнула смрадная жижа, а обрубок забился, как пожарный рукав под напором.
Медленно выпрямившись и протерев веки, парень нетрезвой походкой приблизился к гнезду. Слепой птенец, не видя, кто перед ним, но вдыхая знакомый мамин запах, подполз к краю «корзины» и раззявил клюв, требуя пищи.
– Что, жрать хочешь? – прохрипел пленник и пнул уродцу отрубленную голову. – На, подкрепись.
После чего взвалил добычу на плечо и зашагал к выходу, не обращая внимания на крики позади.
Глава 5. Тайными тропами
Сердце утки было черным и сморщенным, похожим на огромный изюм. К счастью, отшельник не заставил его есть, дабы обрести силу побежденного врага, и ушел в посадку проводить свои обряды.
В это время над победителем корпела пара медиков: Фельде зашивал щеку, Кадавр – грудь и бока. Герман лежал пластом в буханке и безучастно пялился в потолок: боль от уколов и швов едва ощущалась и не доставляла неудобств, в отличие от брюзжания Марка.