– Вот. – Парень пихнул разбойника в костлявую спину. – Он вам малявы строчил. Хотите – шею ему намылю, хотите – руки отшибу, чтобы впредь не беспределил.
Старик улыбнулся и спросил у понурившего голову ребенка:
– Как тебя зовут?
– Андрей…
– Ну, пошли, Андрей. Накормлю, одежду чистую дам. Негоже, где ни попадя, скитаться.
Он взял мальца за плечо и повел к двери.
– Вы что, никак его не накажете? Даже подзатыльник не отвесите?
– А кому от этого легче станет? – с ехидцей спросил Никодим. – Мне? Ему? Может, тебе?
– Нет. – Пристыженный пленник насупился и опустил глаза, чувствуя давно забытый жар на скулах.
– Ты помог нам, хотя мог пройти мимо. Я это ценю и без награды не оставлю. Проси, чего хочешь – золота не дам, но словом, авось, подсоблю.
Слова так и лезли на язык, подмывало расспросить вещего монаха обо всем на свете. Отмахнувшись от назойливого гула, Герман ответил:
– Помолись за моих друзей. Им далеко до праведников, но они достойны лучшего из миров.
Дьякон подумал немного и кивнул.
– Все же я в тебе не ошибся. Не ошибись и ты в других.
Дверь захлопнулась.
– Подождите!
Грид потянул ручку, но вместо свечей и алтаря уставился на заросшие пылью стены и пол, на котором не виднелось ни единого следа, будто в разграбленный храм долгие годы не ступала нога человека. Ни блеска золота, ни запаха ладана – лишь затхлость, запустение и мрачные своды, а под ними – звенящая пустота.
Страх накатил такой, что встреча нос к носу с Вожаком показалась досадным недоразумением. Парень бежал, не оглядываясь, пока не нырнул под сень дубравы, и только тогда присел передохнуть под корнями вывернутого грозой дуба, где незаметно для себя заснул.
Недавние события стирались из памяти с каждым пройденным шагом, подобно ночному кошмару. Перегруженный разум спасался от гнета увиденного, маскируя ужасы под злые сновидения, и Герман, еще помня встречу с загадочным старцем, уже не воспринимал ее столь же ярко и постепенно переключал сознание на дела насущные.
А дела шли так себе: он потратил уйму времени, но не нашел еды для псины, и щенок под вечер вполне мог лежать кверху лапками. А это, мягко говоря, не одобрят ни Марк, ни Егерь, ни собственная совесть. Загодя приготовившись к очередным разборкам, Грид услышал радостное повизгивание. Как оказалось, вполне живой и здоровый Желудь нарезал круги у ног Златы, то подставляя изрытое шрамами пузо, то хватая за шнурки.
Почуяв пришельца, песик заступил ему дорогу, вскинул башку и залаял. Герман шутки ради гавкнул в ответ, да так, что бойцы встрепенулись и схватились за оружие, а из бункера выскочил Ярослав с тяжеленным колуном наперевес. Чудик же, поджав хвост и вереща на всю округу, с разбегу запрыгнул в ящик, лишь чудом его не опрокинув.
– Как охота? – громыхнул великан, закинув топор на плечо.
Пленник развел руками и направился к входу, но старик и не подумал отстать.
– Далеко собрался?
– А тебя гребет?
– Гребет! Это мой дом, так что будь добр отвечать, когда спрашиваю!
– Жрать и спать собрался. Доволен?
– Знаешь, мил человек… Если бы не дочка, кутенок сдох бы от голода. Поэтому вот тебе «жрать», – охотник сунул под нос здоровенный мохнатый кулак, – а вот тебе «спать». Пока не возьмешься за ум, жить будешь на улице и есть то, что сам добудешь. А то привык филонить за чужие харчи!
– Я, блин, виноват, что эта тварь трескает только падаль?
– Желудь ест все! Просто кормить надо уметь, а не швырять, будто камни. Все, баста! Проваливай.
– Да и хер с тобой! Снаружи всяко лучше, чем в вонючей норе.
Солнце ушло за горизонт, поляну у лагеря озарил свет костра. Грид улегся под деревом на границе полумрака, сцепил пальцы на затылке и закрыл глаза. Несмотря на долгий дневной сон, хотелось спать, а еще больше – есть, но клянчить еду у дозорных он посчитал диким западлом.
Подумаешь – беда! Дотерпит до утра и смотается в город, а там уж найдет или припасы, или какой-нибудь хабар, чтобы выменять у музейщиков на пару лепешек или пачку лапши. И не из таких задниц выбирался, а то взялись, блин, жизни учить.
Запала бахвальства и бравады хватило на пару часов, и волчий голод вновь вернулся в свои владения. Желудок крутило, как белье на отжиме, жалобное урчание мешало расслабиться, но Герман преисполнился непоколебимой решимости страдать до победного конца – и пусть садисты сгорят от стыда, когда на рассвете наткнутся на труп замученного, но не сломленного пацана…
Рядом хрустнула ветка. Страдалец приподнялся на локте и увидел знакомую фигурку в плаще. Отшельница опустилась на колени и положила на траву банку тушенки и перевязанные бечевой полоски вяленого мяса. Рот за секунду залило слюной, живот издал протяжный предсмертный стон, но пленник стоял на своем:
– Унеси. Не нужны мне твои подачки.
– Это не для тебя. Завтра мы с отцом уходим на целый день. Ты-то до вечера перебьешься, а Желудь – нет. Не забудь его покормить, если… ничего не найдешь.
– Ага. – Парень хмыкнул. – Ясно.
– Не обижайся, ладно? – Злата коснулась его ладони, но Грид отдернул руку и проворчал:
– Обижаются знаешь, кто?
Девушка вздохнула.
– Принести одеяло?
– Проваливай.
Она выждала немного и встала.
– Спокойной ночи, Герман.
Он промолчал.
Небо заалело зарей, дозорные сменились дважды, а сон все не шел. Теперь, когда под боком лежала снедь, источая одуряющие ароматы, предрассветное бдение превратилось в настоящую пытку, в сравнение с которой не шли ни холод, ни сырость, ни твердая земля вместо постели. Парень держался до последнего, подкрепляя трещащую по швам волю мыслями о том, что о гребаной псине заботятся больше, чем о нем. Гниющему ублюдку еда нашлась, а человеку – якобы важному и необходимому – досталось лишь напутствие, будто в лагере разразился бы мор, исчезни из кладовки на пару банок больше.
С другой стороны, мяса притащили целый килограмм, а у кутенка желудок дай бог в полкулака. Ряха не треснет от такого изобилия? Да и вряд ли с псом случится что-то ужасное, если не получит один кусочек. Зато голод угомонится и наконец даст поспать, а пока дрыхнешь – и о еде не думаешь.
В неравном споре совесть уступила логике. Герман без сожалений и угрызений сунул в рот полоску и, блаженно зажмурившись, проглотил быстрее крокодила. После взял связку и взвесил – какая была, такая и осталась, а значит, что? Значит, от второго чудик не обеднеет. Следующий лоскут пленник постарался смаковать подольше, жуя, как жвачку, но челюсти измололи его в фарш за считаные мгновения. Когда же от пучка осталось меньше половины, Грид рассудил, что кабысдох спокойно обойдется тушенкой, и, ничтоже сумняшеся, приговорил все до последней крошки.
Со стороны бункера донеслось шуршание травы. Желудь сел на почтительном удалении, раззявил пасть и часто задышал, уставившись на человека горящими точками в черноте глазниц.
– Че пришел?
Песик подался вперед и махнул облезлым обрубком. Чуть слышно рыкнул, плюхнулся на пятую точку и вывалил язык чуть ли не до земли.
– Всем от меня что-то нужно, – проворчал Герман, крутя перед лицом банку с обшарпанной коровьей мордой.
После плотного ужина все плыло и двоилось, а веки будто намазали клеем. «Стоит покормить уродца сейчас, – прозвучало где-то у дна сознания, – а то завтра еще забуду…».
Одно нажатие – и шов на крышке разошелся, пахнуло прогорклым жиром и мясом не первой, и даже не второй свежести, но нюх подсказывал – все еще съедобным. Учуяв тушенку, чудик взвизгнул и ударил передними лапами, как лисица, выгоняющая из-под снега мышь.
– Погоди, – парень выудил из-под желтоватого налета сочный ломоть говядины, – сперва на себе проверю. Мне-то, наверное, по фигу, а вот ты еще отравишься.
Он прожевал и взял еще, причмокивая, как заправский дегустатор.
– В принципе, неплохо. Есть можно. Еще бы выждать пару часиков, а то мало ли что. Раз о твоей вонючей шкуре так пекутся, лучше не рисковать.
Пальцы нырнули в банку, но нащупали только скользкое донышко и кусочки кожи, которые и стали пропитанием Желудя на весь грядущий день. Съев угощение, щенок завилял хвостом и подошел ближе, вытягивая шею и прижимая уши. Герман запустил в него жестянкой, и песик с аппетитом вылизал все, что осталось на стенках, после чего разлегся на палой листве.
Вставать и прогонять было лень – лежит, не жужжит, да и хрен с ним. Но очнувшись в полдень, пленник осознал свою недальновидность – маленькое чудовище примостилось в ногах и заляпало темной слизью джинсы.
– Вот гондурас мохнатый… – Грид попытался оттереть штаны, но измазался пуще прежнего. – Чтоб тебя…
Щенок запрыгал рядом, ворча и повизгивая. Парню захотелось пнуть уродца, аж руки задрожали, но окружающие вряд ли оценили бы такой поступок. Поэтому досталось ни в чем не повинной сушине – кабацкая двойка расколола ствол молодого дубка напополам.
Громкий треск не испугал тварюшку – наоборот, она подскочила к обломку и залаяла, защищая хозяина от неведомой угрозы. Оставив мелкого за этим важным занятием, Грид направился в сторону города, но не успел добраться до кромки леса, как услышал топот и шуршание.
Желудь черной пулей несся через кусты, оставляя за собой шлейф из листьев и былинок. Подбежав к человеку, песик плюхнулся на задницу и гордо выпятил грудь, ни на миг не прекращая барабанить обрубком по земле.
– Пшел вон! Кыш!
Звереныш воспринял слова на свой лад и принялся скакать вокруг ботинок. Попытки прогнать назойливого непоседу ни к чему не привели, и Герман, схватив кутенка за шиворот, потащил в лагерь, по пути прихватив кусок сломанного деревца. Швырнув чудика в ящик, придавил поленом крышку и ушел, никому ничего не сказав. «Если Злате так нравится эта мразь – пусть за ней и следит». Вот только в суматохе и гневе Грид совсем позабыл, что этим утром семейство отшельников ушло на охоту.