Он был здесь – Вожака ни с кем не спутаешь. Это его когти исполосовали стены, это его отпечатки были на рассыпанной муке, но почему-то родных мразь не тронула. Побоялся? Не пошел против своих же правил? Намекнул? Предостерег? Или в дело в ином?
– Мам! – Парень заглянул в кухню. – Саш!
Совладав с буйством ароматов, Грид выцедил нужные шлейфы, которые привели в угол за диваном. Мать сидела, привалившись к стене и спрятав лицо в Сашкиных кудрях. Ни пореза, ни царапины, но сколько же ужаса им пришлось пережить…
– Мам, все кончилось. – Сын обнял обеих и медленно закачался из стороны в сторону, впитывая последние крохи угасающего тепла.
Зачем пускать в ход когти, когда изможденные шеи столь тонки и хрупки?
– Герман? – шепнул Капитан, осторожно шагая среди битых черепков и обломков нехитрой мебели. – Что слу?..
Вопрос так и застрял в горле. О чем тут вообще говорить?
– Атас! – крикнули с улицы.
Пахан вскинул ружье и выскочил на крыльцо, чтобы увидеть направленный прямо в лицо ТТ. Четверо шуховцев в серой «цифре» окружили горстку крейдеров, да так ловко, что те до последнего не замечали ничего подозрительного, а когда опомнились, дула уже подпирали затылки. Но бандита удивило не внезапное появление вражеского спецназа, а то, что ими верховодил не бравый вояка, а старый очкарик, на чьем тощем теле камуфляж сидел, как мешок на швабре.
– Где он? – с жесткостью, совершенно несвойственной облику кабинетной крысы, спросил ученый, не опуская пистолета.
– Внутри. – Капитан сразу догадался, о ком речь.
– Мы забираем его и уходим. И даже не пытайся нам помешать.
Главарь улыбнулся, блеснув золотом коронок, шрамы растянулись, придав лицу еще больше угрозы.
– А я попытаюсь.
Фельде изогнул бровь.
– Уверен?
– Не знаю, что вы замышляете… Мне, в принципе, плевать. – Зажигалка подпалила зажатую в зубах сигарету – редкую и для довоенных лет. – Особенно сейчас. Но я не прощу, – огонек заплясал перед запотевшими очками доктора, – в первую очередь себе, если парень не похоронит родню, как подобает. Можете и дальше трясти волынами, а можете помочь. Я вас, соседушки, край не люблю, но с этой минуты и до рассвета на мою землю не упадет ни капли крови. Если ты, конечно, разделяешь мои убеждения.
– Убеждения? – Марк хмыкнул и заглянул в блеклые серые глаза. – Твои? Ты часто присваивал себе чужое, но на все есть мера. – ТТ качнулся и плавно ушел вниз, к кобуре. – Опустите оружие.
– Шеф, ты шутишь?! – воскликнул Банан.
– Нет. Мы остаемся. До рассвета.
Глава 7. Вавилон падет
Следующие девять дней Герман сиднем просидел в каморке на нижнем ярусе бункера, не притрагиваясь к еде и ни с кем не перемолвившись ни словечком. Несмотря на это, Фельде каждое утро приносил завтрак и не оставлял тщетных попыток растормошить парня, вывести на контакт. Но все речи, даже самые проникновенные, вдребезги разбивались о барьер отстраненности и безразличия. Дух и воля пленника будто просочились в иной мир, сбросив оцепеневшую оболочку, не сводящую погасших глаз со стены.
– Знаешь, не стану тебя утешать, – как-то раз произнес доктор, сев рядышком на шкуры. – Такие раны лечит только время, да и то не полностью. Сколько ни говори, сколько ни сопереживай – пока душа не затянется, не зарастет – все без толку. Мне вот шестой десяток пошел, жену и дочерей потерял, а до сих пор помню похороны отца. Сорок лет почти прошло, а все еще ноет. – Он потер бронежилет. – Не каждую минуту, конечно, но вот всплывает в памяти – и хоть волком вой… Прости.
Пленник не шелохнулся, как завороженный, буравя взглядом бетон.
– Порой кажется – всё, зажило, о другом надо волноваться, а увидишь, услышишь что-то знакомое – и по новой. Взять тот же мост, где ты утку добыл. В детстве мы с папой ловили там раков сачком. Это сейчас они тебя сами поймают, а раньше, как лед сходил, раки просыпались и выползали на мелководье – погреться на солнышке, тут-то им сетку под хвост – и в ведро. – Марк вздохнул. – Многое бы отдал, чтобы вот так же еще хоть раз, но чем больше об этом мечтаешь – тем хуже становится. Начинаешь отдаляться от реальности, уходить в себя и жить грезами, в которых и папка жив, и дочки, и раков можно наловить обычным сачком… Да, это притупляет боль, но лучше принять удар сразу и в полную силу, чем растягивать муки, иначе можешь не вернуться. Многие тонут в ярких фантазиях, теряют связь с настоящим, а потом… Пойми, каким бы жутким ни был этот мир – другого у нас нет. И не будет. Плоть заживает быстрее в покое, а душа – в работе. Такой вот совет. Ну, бывай.
– Как он? – спросил Ярослав у входа в убежище.
Фельде молча сунул в подсумок пустые шприцы.
– Понятно. Может, я с ним потолкую?
– Не надо.
– И что теперь с твоей задумкой?
Доктор снял очки и потер красные, слезящиеся глаза.
– Не знаю. Поживем – увидим.
Беда – и это всем известно – любит компанию. Из Технолога передали, что крейдеры предложили временное перемирие для борьбы со Сворой. Музейщики наотрез отказались от союза со злейшим врагом, но Ректор, скорее всего, попытается объединить усилия и напасть на Вожака во второй раз, а значит, новых жертв не избежать. Но самое поганое – Ярошенко в открытую засомневался в успешности проекта и пообещал отозвать «львов» для подготовки к походу. Врачу прямого ультиматума не ставили, но недвусмысленно намекнули, что его золотые руки и светлый ум понадобятся в медблоке. Если же перевести с ректорского на обычный, фраза звучала следующим образом: или вернешься сам – или тебя вернут.
– Шеф, все в порядке? – с опаской произнес Банан. – Выглядите так, словно это ваших родных съели…
Карина наградила пулеметчика звонким подзатыльником.
– Эй, ты чего?..
– Все нормально. – Марк попытался улыбнуться, но гримаса скорее напоминала нервный тик. – Не ссорьтесь.
– Куда там нормально, – продолжал ворчать крепыш. – Как вспомню… До сих пор мутит и спится паршиво.
– В аптечке есть таблетки и на этот случай. В общем, – доктор кашлянул в кулак, – делайте, что должны.
– Совсем расклеился, – вздохнул Банан вслед.
– Был бы ты поумнее – сам бы офигел, – буркнула снайперша. – Но ты тупой и даже не догадываешься, в какой мы заднице. Особенно шеф.
– Такой прямо заднице?
– А подумай, если мозг еще не заплыл салом. Каково это – убить четверых детей просто так, зазря?
– Рано ты проект хоронишь. Я вот в Германа верю.
Девушка фыркнула.
– Ничуть не сомневаюсь. Ты же идиот.
Глубина немного успокаивала натянутые до звона нервы, но даже под толщей земли и бетона тьма жгла глаза сильнее полуденного летнего солнца, а падающие в воду капли кнутами били по ушам. Запах трав, шкур и нехитрой снеди превратился в невыносимое зловоние, а холод пола когтистыми лапками карабкался по хребту в истыканное ледяными иглами логово под теменем.
Обостренные чувства, которые пленник едва успел обуздать, обернулись нестерпимым мучением, но и пять пыток разом не могли перебить душевную боль, угольным коконом сдавившую сердце так, что не вздохнуть, не шевельнуться. Боль то наступала – и ногти царапали колени, а зубы крошили эмаль, то без малейшего повода исчезала, унося с собой все ощущения до последнего, как отхлынувший прибой уносит в море пенные барашки. И в совершенно неожиданный, бог весть от чего зависящий момент гнетущая пустота до краев наполнялась кипятком, и хотелось выть, реветь, биться лбом об стены, но жидкий пламень столь же быстро сменялся абсолютной апатией.
Вот тебя трясет от яростной жажды крушить и ломать, а вот уже оплываешь бесформенным мясным мешком и прирастаешь к топчану. И вроде дышишь, и мотор бьется, но не получается и на миллиметр сдвинуть палец, словно руки-ноги на самом деле не твои, да и тело тоже, а ты в нем – пассажир без ключа зажигания, и пока хозяин не вернется, с места не сдвинешься. Но где хозяин? Кто он? И появится ли вообще, или Фельде прав в своих неутешительных диагнозах?
Грудь то жмет, то колет, то стягивает вакуумом, и думаешь – все, конец, сейчас взорвется. И тут под ребра заползает ледяная пустота, но лишь затем, чтобы секунду спустя уступить огню и повторить все снова.
И снова.
И снова…
Заводские старшаки любят пугать молодняк байками о подвале – пыточной, где держат крыс, должников и вражеских сборщиков. И стоило начать тянуть из пленников инфу или просто забавляться в назидание другим, бедняги полностью теряли чувство времени – час им казался сутками, сутки – целым месяцем. Поэтому, когда Злата принесла завтрак, затворник удивился про себя: «Какого лешего? Док ведь только что ушел, вон, и отвар еще не остыл».
– Я встретила вилорога, – как ни в чем не бывало шепнула девушка. – На опушке, к северу отсюда. Хочешь поохотиться?
Вилорог… Громадная косуля с загнутыми вперед рогами толщиной в черенок от лопаты, длиной в половину оного, скрученными винтом. Опасное, но благородное животное, в отличие от прочей фауны предпочитающее мертвым людям мертвую траву. Много мяса, еще больше азарта, ведь выследить и убить существо – задача не для неумехи. К тому же, оно очень вкусное. Почему бы не рискнуть?
– Да. – Грид встал и побрел к выходу, щурясь и прихрамывая. То ли сыворотка не спасала от отеков, то ли девять дней в одной позе – чересчур даже для чудо-препарата. – Хочу.
– Обожди.
Отшельница сняла с пояса кожаный кисет и высыпала на ладонь бурный порошок, похожий на молотую паприку, но пахнущий незнакомым растением. Облизнув подушечку большого пальца, нарисовала на здоровой щеке вертикальную полосу – от нижнего века до заросшего редкой щетиной подбородка.
– На удачу? – Парень криво улыбнулся.
– В знак скорби. Как у меня.
– У тебя полосы лежат…
– Потому что мое горе утешит лишь моя смерть. А твое – смерть убийцы мамы и сестры. Извини… – Злата отступила и потупила взор. – Отец рассказал.
– Ничего.
Щеку начало припекать, пленник постарался не подавать вида, но тонкие морщинки в уголку глаза не укрылись от цепкого взгляда прирожденный охотницы.