— Швабра! Оглобля! Раскидала костыли по дороге, я чуть не на…
Я сказала: «Извините» и протянула ей сотню. Она не договорила, улыбнулась и хотела улизнуть с деньгами.
— Эй, а погадать? — преодолевая брезгливость, я схватила ее за замызганный рукав. Цыганка встала, как лошадь, которой резко натянули поводья.
— А оно тебе надо? — без акцента спросила она.
— Слушай, — наклонилась я к ее уху. Меня просто раздирал профессиональный интерес, — а по каким таким признакам видно, что мне это не надо?
— Ты похожа на ОБЭП, РУБОП, СЭС, ОМОН и УБН в одном лице.
Я расстроилась. А какая женщина не расстроится, услышав о себе такое? Каждая рассчитывает, что сначала в ней видят женские прелести, а потом профессию.
— Но если есть охота, — продолжила цыганка, — давай, погадаю. Пятьсот рублей.
— Дороговато.
— За риск. Больно физиономия у тебя знакомая. Ты по ящику интервью не даешь?
— Нет, это Хакамада дает, перепутала ты. Вот тебе еще пятьдесят, пойдем за тот киоск, ты мне все изложишь.
Цыганка сцапала полтинник и порысила за указанный мною киоск, подметая длинной юбкой грязный, затоптанный снег.
— Ну, что хотела? — спросила она, когда мы оказались в безлюдном пространстве между забором и длинным рядом киосков.
— Погадать, — стояла я на своем. Она пожала плечами. И кто сказал, что цыганки красавицы? Больших страхолюдинок в природе не существует, разве что женщины каких-нибудь африканских племен. В двадцать они выглядят на сорок, в сорок — на шестьдесят. Они из другого теста, и мне неохота знать, из какого.
— Муж от тебя ушел, — сказала цыганка. — Странно как-то ушел, по воздуху.
— Правду говоришь, — похвалила я. — Мужик у меня чистый Карлсон, усвистал с балкона, не предупредив: «От винта!»
— Но потом вернулся, любит он тебя, и ты его любишь, только оба вы бестолковые, поэтому не жизнь у вас, а маета.
— Эй, может тебе руку дать, у меня что, на морде все написано?
Но цыганка на меня не смотрела, стояла с отсутствующим видом и монотонно бубнила:
— Оба вы по краю ходите, вместе вам и быть и не быть, и быть и не быть. В гробу его вижу: и он, и не он, и он и не он… Металл какой-то в гробу.
— Заткнись! — заорала я.
— А все из-за тебя получается. Ты в жизни чего-то ищешь, чего-то добиваешься, а когда получаешь, не знаешь, что с этим делать. Ты разрушаешь, потом снова создаешь, маешься ты, и никто рядом с тобой счастья не находит. Чтобы все исправить, надо кольцо дорогое заговорить…
Чтобы остановить этот чревовещательный поток, я толкнула ее в плечо. Цыганка пошатнулась, запуталась ногами в юбке и шлепнулась в снег.
— Говори, где Ляльку найти, которая ганджубасом торгует! — крикнула я. — А то позвоню в милицию, скажу, обокрала ты меня, кольцо хотела выманить.
Цыганка подскочила, отряхнулась, неожиданно достала из-под кофт свою вялую грудь и брызнула мне в лицо молоком. Я отскочила в брезгливом ужасе, лучше бы в меня из пистолета палили, чем поливали грудным молоком.
— Я честная! — заорала цыганка. — У меня ребенок грудной! Буду я из-за твоего вонючего кольца мараться! Деньги ты мне сама дала, свидетелей полный рынок!
Я нашла чистый снег и умылась им. Цыганка попыталась унести ноги, но я догнала ее и сказала:
— Ты не ошиблась, я имею к ментам отношение, но сейчас решаю свои личные проблемы. Скажи, где найти Ляльку? Все останется между нами, и я заплачу тебе еще сто рублей.
Мы стояли между киосками и основным потоком барахолочной толпы, она могла нырнуть в поток, раствориться в нем, что она и решила сделать. Я помчалась за ней, распихивая чьи-то спины и слыша ругательства вслед. Народ с интересом смотрел, как, продираясь сквозь толпу, улепетывает цыганка, а за ней несется долговязая девица с купюрой в руке.
— Возьми деньги! Где Лялька?
— Не знаю Ляльку! Не знаю ганджубас!
Я выдохлась и отстала — больно прыткая оказалась цыганка. Вдруг кто-то сзади дернул меня за полу распахнутой дубленки.
— Эй, припадочная! Давай мне деньги, я все скажу!
Я оглянулась и увидела парня лет пятнадцати, совсем не цыганской наружности. От злости я чуть не залепила ему подзатыльник. Цыганка растворилась в толпе, а вокруг я видела только ухмыляющиеся рожи. Народ повеселила сценка, бездарным режиссером которой оказалась я.
— Запомни, юноша, я не припадочная. Если ты решил срубить денег по-легкому, то…
— Что знаю, то скажу, — перебил меня пацан. — Только не за стольник, а за пятьсот. Не хочешь, гоняйся за цыганами, только если ты им не понравишься, хорошо тебе не будет.
Торговаться у меня не было сил. Я сунула мятую пятисотку пацану и пошла с ним за киоски.
Парень честно отработал свои деньги.
— Если тебе нужна Лялька, которая ганджой торгует, так это она и была, — сказал он с усмешкой заядлого пройдохи.
— В смысле? — как последняя дура удивилась я.
— А сколько тут может быть смыслов? Ты орала: «Где Лялька?» И гналась за Лялькой. Она орала: «Не знаю Ляльки! Не знаю ганджубас!» Значит, ты попала на Ляльку, а она в этом не призналась, чего-то испугалась. Больно вид у тебя… цензорский.
— Слова ты сильно умные знаешь!
— Школу посещаю. Ты что, травы хотела оптом у нее купить?
— Чего я хотела, тебя не касается. Говори, где Ляльку поймать и как ее прижать!
— Поймать ее можно вечером, в девять, в квартире триста пятидесятой, доме номер восемь по улице Плановой. Квартира на первом этаже находится, там двери деревянные, в дверях дырка есть. В дырку деньги сунешь, из дырки тебе траву подадут. Там Ляльку и можно поймать, а насчет прижать… смотри, как бы тебе самой хвост не прижали. У них все менты прикормлены и своя, цыганская служба безопасности существует. В квартире склад оружия, говорят, даже гранатомет есть. Туда ни один спецназ не сунется. Да и зачем? С них все имеют, и, в сущности, они никому не мешают. А что отраву продают, так ее все равно продают. Через окна первых этажей в городе чего только не получишь: и водку паленую, и спирт технический, и героин. У этих хоть сервис — дырочка в двери, на улице зад морозить не надо. Все по-человечески, и трава хорошая.
Этот парень меня достал своей рассудительностью.
— Слушай, — прервала я его, — ты не знаешь такого клиента Лялькиного — Грибанова?
Пацан нахмурился.
— Не знаю. Что знал, то сказал.
Он развернулся и ушел. Я осталась одна в узком пространстве между киосками и забором. Внезапно мне стало холодно, и я первый раз за зиму застегнула дубленку на все пуговицы. Только я могла так вляпаться: из толпы цыган найти, поймать и ополчить против себя именно ту, которая мне была нужна. Я подняла воротник и поплелась на стоянку.
Может, позвонить Бизону? Нет, не буду. Моя бабка учила меня, что мужик должен звонить первым.
Я села в машину, завела движок и задумалась. Пожалуй, я не рискну вечером одна сунуться в квартиру, где главным предметом мебели является гранатомет. Пожалуй, не рискну. Я все же позвоню Бизону в школу, пусть составит мне компанию в набеге на наркопритон. И плевать на старомодные бабкины принципы, она сама названивала своим престарелым кавалерам и устраивала им телефонные истерики. Я помню.
Я надеялась, что хоть одно дело у меня сегодня получится: перевезти к себе Возлюбленного и потрепать нервы своим квартиранткам.
Женька переезду не воспротивился. Он молча натянул телогрейку, надвинул на глаза свою цветастую шапочку и пошел за мной в машину. Он напоминал мне старую, больную и послушную собаку. Он даже не спросил, куда я его везу. Просто пошел за мной в подъезд моего дома, где я предусмотрительно выключила свет, чтобы случайные соседи не рассмотрели моего спутника, чью физиономию наверняка показывают все местные новости.
Когда я объявила ташкентским девушкам, что Женька — уголовник, и отныне будет жить у меня, они не испугались. По-моему, они даже обрадовались. Потому что забегали и заквохтали: «Ну, с кем, не бывает, кто не сидел!» Салима торжественно откупорила бутылку с «Иммуномодулятором» и из ложечки напоила Возлюбленного дорогим лекарством, сказав, что от побоев это первое средство. Потом Надира достала из баулов мотки ваты, зеленку и они принялись обрабатывать Женькину расквашенную физиономию. Я поняла, что и это дело провалила, и теперь в этом доме мне нет места даже на табуретке.
Не буду звонить Бизону. Я просто перееду к нему в сарай, и ночью мы штурмом пойдем брать цыганское логово. Он говорил, что круче десанта только морпехи, и то не факт. Сейчас погуляю собаку, еще раз все обдумаю, а вечером, когда все улягутся спать, улизну из этого дома, провонявшего пловом, самсой и зеленкой.
— Рокки, гулять!
Лавируя между баулами, белый огромный пес подбежал ко мне и ткнулся носом в колени. Это значило: «Давно пора!»
— Что, что там, ну что? — жужжал над ухом назойливый голос Возлюбленного.
Он пытался через мое плечо заглянуть в раскрытую тетрадь. — Ну что там? Это Элкина тетрадь? Она вела дневник?
Я отшвырнул тетрадь на стол, порылся в шкафу и, найдя запасные джинсы, переоделся. Испачканные кровью штаны у меня по-хозяйски забрала Салима. Нога совсем не болела. Или болела? Это не имело значения, потому что мне нужно было идти.
— Ой, вы никуда не пойдете! — повисла у меня на руке Салима в уютной, детской пижамке. — Потеря крови, голова закружится! Я подъезд только что отмыла, вы и там кровью испачкали. Вам кушать надо, а не ходить!
— Ты, брат, ложись! — бормотал Женька. — Если что сделать надо, говори, я сделаю. Мне терять нечего.
Я понял, что они меня просто так не отпустят, а отмахнуться от них как от ненужных и неважных для меня людей я не могу.
— Женька, я в машине дипломат забыл с важными бумагами. Сбегаю за ним и вернусь.
Кажется, они поверили. Салима отпустила мой рукав, и я вышел из квартиры.
Лестница действительно блестела мокрыми ступеньками. Пока я читал, Салима отдраивала в подъезде следы моей крови. Голова и правда подкруживалась. Скорее всего, это последствия влитой в меня водки.