О, нет! Я отнюдь не пытаюсь всё это оправдать, но кое-что нужно бы рассмотреть не через призму пропаганды какой-либо стороны.
Лучше всего, наверное, начать с того, что при подчёркнуто-европейском фасаде страны, Империя того времени по-прежнему оставалось средневековым государством с соответствующими порядками. Отсюда кое-что и получает своё объяснение…
Попал в плен? Значит – струсил, и будь добр в таком случае умереть. Причём это одинаково касалось и своих, и чужих.
Ранен? Но ты ведь по-прежнему остаёшься солдатом, так почему к тебе должно быть иное отношение?
Зарубить врага мечом – по меркам средневековья достаточно обыденно. Диковато, но вполне ожидаемо.
Но есть у этих порядков и другая сторона.
Безумная, фанатичная преданность приказам и Родине. Запредельное почитание воинской чести и доблести. Готовность умереть за всё это при первом же случае. Самоубийственные атаки, ставшие нормой. Смертники, бросающиеся под танки. Пресловутые камикадзе, ведущие начинённые взрывчаткой самолёты, катера и торпеды на противника. Полководцы, что от позора после проигранных битв совершали сэппуку. Уважение к храбро сражавшимся врагам, несмотря на причинённый ими урон.
Это всё, в конце концов, и привело к поражению Империи.
Японцы дрались отчаянно, без пощады к врагу и к самим себе, но слишком сильно тратили ресурсы – в первую очередь, конечно же, людские. Лучшие из лучших гибли в самоубийственных атаках или после совершали самоубийство, не понимая, что нечасто случается, когда некуда уходить. Нет, это не означает, что в любой критической ситуации следует отступать, но ведь почти всегда есть ещё один город, ещё одна река, ещё один рубеж, за который можно зацепиться. Жертвы не напрасны, но только в том случае, если они ведут к победе…
На ум сейчас приходили мысли о Великой Отечественной, когда всего лишь через шесть дней после начала войны немцы были уже в Минске. Когда лишённые связи и управления танковые корпуса на остатках горючего ходили в атаки. Когда линия фронта стремительно откатывалась до самого сердца страны, оставляя захватчикам родную землю.
Когда за полгода в боях сгорела многомиллионная кадровая армия.
И тоже были самоубийственные атаки, и солдаты бросались со взрывчаткой под танки, и дрались против врага до последнего, нет, не патрона, а человека.
Вот только их жертва была не напрасна. Они дали другим время и шанс, и в последующие три года РЕЗЕРВИСТЫ пройдут половину Европы, чтобы водрузить знамя Победы на Рейхстаг.
…Процессия подошла к военному кладбищу, относительно недавно созданному на окраине Токио-3, но уже успевшему достигнуть внушительных размеров. Что поделать – в нынешнее время Япония вновь воюет по всему миру в составе сил ООН, и, разумеется, вновь гибнут солдаты. Во все стороны тянулись ровные ряды одинаковых чёрных табличек с выбитыми именами, а местами высились мемориалы с братскими могилами.
Место для захоронения генерала Курибаяси находилось на окраине кладбища и, на первый взгляд, ничем не отличалось от сотен других таких же – тоже всего лишь простая табличка и ничего более. Рядом виднелись несколько простых деревянных алтарей, задрапированных полосатыми чёрно-белыми покрывалами.
На один из них члены эскорта переложили гроб с останками генерала, остальные же алтари предназначались для его наград и, в том числе, для меча. Несущие ордена генерала офицеры двумя цепочками направились к ним – танкисты, лётчики, артиллеристы, пехотинцы. Те, кто первыми сражался с Ангелами – безо всякой надежды на успех, и те, кто отличился в сражениях под знаменем Империи в постударный период. Я же направился к другому алтарю, стоящему чуть в стороне.
Чётко следуя полученным инструкциям, я низко поклонился и медленно протянул син-гунто, намереваясь уложить его на специальную подставку, но тут у меня за спиной совершенно неожиданно прозвучал чей-то голос.
– Лейтенант Икари, если я не ошибаюсь?
Аккуратно положив клинок, я повернулся назад.
Позади меня стояла старая японка, опирающаяся на руку молодого парня – всего лишь года на четыре старше меня, держащего над ней зонтик. Я уже знал, кто это – Юмико Курибаяси, последняя оставшаяся в живых дочь генерала. Годы согнули её спину и изрезали глубокими морщинами лицо, но голос и взгляд остались столь же твёрдыми, что и в молодости…
– Так точно, госпожа, – низко, с почтением поклонился я.
– О тебе говорят, как об одном из лучших воинов Империи.
– Нет, госпожа, я всего лишь солдат – не лучше и не хуже других.
– Ты тот, кто, как говорят, управляет тем огромным роботом?
– С роботом или без, я всё равно буду защищать то, что мне дорого, – просто ответил я.
– Ты молод, – задумчиво произнесла Юмико. – Даже очень молод – почти ребёнок, но тебя уже отметил сам Император. И ты достаточно храбр, если всё то, что я слышала о тебе – правда.
Я промолчал. К чему сейчас что-то говорить? Подтвердить её слова – проявить совершенно ненужное хвастовство и гордыню, а мне бы этого не хотелось. В конце концов, не я выбрал свою новую жизнь, а она выбрала меня, и мне остаётся лишь принимать всё как данность.
И просто делать свою работу.
– Пожалуй, ты тот, кто мне нужен, – непонятно заявила японка. – Изо, помоги мне.
Опираясь на руку внука (или правнука?), дочь генерала подошла к алтарю и слегка дрогнувшей рукой сняла син-гунто со стойки.
– Отец завещал передать этот меч тому, кто сможет защитить Империю лучше всех, – произнесла Юмико, глядя мне в глаза. – Когда-то служить в армии считалось честью, а потом десятилетиями в солдаты шли только разные неудачники. Годы, десятилетия… Хорошо, что это закончилось. Иногда я думаю, что Второй Удар стал для нас благом…
В надтреснутом голосе старой японки зазвенели торжественные нотки.
– Солдат, – обратилась она ко мне. – Клянёшься ли ты защищать Империю, не щадя ни себя, ни врагов? Клянёшься ли ты умереть ради её процветания и выживания?
Во рту разом пересохло, в ногах появилась предательская дрожь, а сердце забилась намного чаще обычного. Но я ЗНАЛ, что мне сейчас нужно делать.
Опустился на правое колено прямо на размокшую от дождя землю, склонил голову и вытянул руки вперёд.
– Клянусь, – хрипло выдавил я, ощущая, как ладоней касаются шершавая рукоять и обтянутые кожей ножны.
Крепко сжал син-гунто, аккуратно слегка сдвинул с него ножны и по совершенно неяпонской традиции прикоснулся к нему губами. На лезвии меча мелькнула вязь выбитых иероглифов – «Воинская доблесть до конца» и «Да здравствует Император».
– Клянусь, – повторил я, аккуратно задвигая клинок обратно.
По всему Токио-3 завыли сирены, загудели поезда и корабли в порту, засигналили автомобили. Одновременно с этим раздался грохот залпов артиллерийского салюта.
Империя прощалась со своим солдатом, до конца сражавшимся за неё.
Вновь всё тот же сон, но он больше уже не является моим кошмаром.
Транспортный отсек самолёта. За бортом гудят турбовинтовые движки Ан-12.
Привалившись спиной к двери в кабину, сижу, положив руки на колени. Передо мной в каком-то странном танце пляшут тени.
Что-то на мгновение заставило отвести взгляд, а когда я вновь повернул голову, то передом мной стоял высокий плотный офицер-японец в старом полевом мундире, с рядами орденов и медалей на груди. Секунды хватило на узнавание этого человека, пристально вглядывающегося мне в глаза.
Ноги словно бы сами собой подбросили тело вверх, спина выгнулась по стойке «смирно», кирзачи громко щёлкнули каблуками. Привычно вскинул правую руку к виску, но тут вспомнил, что голова непокрыта и неожиданно даже для самого себя сжал кулак, ударив им в грудь рядом с сердцем.
Как заправский римский легионер.
– Генерал Курибаяси!..
Офицер неожиданно вздрогнул.
– Курибаяси… Даа…
Лицо генерала, большее похожее на мраморную маску, разгладилось; в его глазах вспыхнул какой-то тёмный огонь.
– Да! Именно так меня когда-то звали!..
Привычным движением Тадамити провёл рукой по левому боку, но затем резко отдёрнул её, сжимая в кулак.
– Значит, это тебе Юмико передала мой меч? – пристально взглянул мне в глаза офицер.
– Да, господин генерал! – ответил я, неожиданно нащупывая на простом советском солдатском ремне рукоять висящего меча.
– Я видел тебя ТАМ, но здесь ты другой. Странно… Ты не японец, – с сожалением произнёс Курибаяси. – У тебя внешность варвара и странная форма, но ты – солдат. И ты – наш по духу. Только кто же ты на самом деле? Кому ты служишь?
– Я – русский, господин генерал! А служу… – на мгновение опустил взгляд, но тут же твёрдо взглянул в глаза давно умершему офицеру. – Я не могу предать свою Родину, но волею судьбы ныне стал солдатом, защищающим Империю.
– Империю… – с горечью произнёс Тадамити. – Где та Империя, за которую я сражался и умер? Во что превратили её проклятые гайдзины?[22] Мы были воинами, а превратились в… Русский, да? Я дрался с вами во времена Номонгана,[23] вы были хорошим врагом – храбрым, честным, сильным. Потом… Потом вы стали врагами янки – это хорошо, надеюсь, вы этого ещё не забыли. Вы, как и мы, тоже проиграли свою войну, странную, но войну. Но скажи мне, солдат, ты служишь Империи, но готов ли ты умереть за неё?
На миг я задумался.
Что для меня Япония? Наверное, всё-таки чужая страна. Навсегда. И этого не изменить. Но мне есть, что здесь защищать – тех, кого я люблю, тех, кто мне дорог. Тех, кто доверился мне и надеется на меня. Это непросто – взять на себя вручённую ответственность за жизни других…
Да… Империя для меня – это люди.
– Да, господин генерал, – твёрдо произнёс я. – Это не моя Родина, но уже и не чужая страна. Наши судьбы теперь связаны.
Он меня поймёт, верю, что поймёт. Я родился не в своём времени – мне больше бы подошло Средневековье или Античность, когда честь и доблесть были куда большим, чем просто словами. Он поймёт меня, этот генерал, ему это не чуждо, в отличие от многих.