— У нас был большой отряд, — продолжал Геска, обращаясь к женщинам, — и мы были хорошо вооружены, но напала на нас банда разбойников, которых в лесу собралось сотни две, — уволенных из армии солдат, дезертиров, бродяг. Они уже давно опустошали окрестности, а наш отряд показался им достаточно богатым, чтобы решиться напасть. Я сидел как раз позади Ингри в фургоне, когда началась схватка. Ну, разбойники скоро обнаружили, какую ошибку совершили. Поразительное владение мечом!
— Я не такой уж умелый воин. Это разбойники никуда не годились.
— Я не сказал «умелое» — я сказал «поразительное». Я повидал мастеров фехтования, и ни вы, ни я к ним не относимся. Но эти ваши приемы… они не должны были сработать, а вот поди ж ты… Когда стало ясно, что никто не может справиться с вами, если вам хватает места, чтобы взмахнуть мечом, один из разбойников — настоящий медведь — попытался схватиться врукопашную. Я был тогда футах в пятнадцати от вас, да мне и приходилось решать собственные проблемы, а все же я разглядел: вы подкинули меч в воздух, ухватили разбойника за голову, сломали ему шею, подхватили падающий меч и зарубили головореза, кинувшегося на вас сзади, — и все одним движением.
Ингри не сохранил воспоминаний об этом эпизоде, хотя схватку с разбойниками, конечно, помнил… по крайней мере ее начало и конец.
— Геска, ты выдумываешь истории, чтобы похвастаться перед дамами. — Геска был лет на десять старше Ингри, и, возможно, немолодая дуэнья показалась ему подходящим объектом для заигрываний.
— Ха! Если бы я вздумал хвастаться, я рассказывал бы про себя! Ну так вот: увидев такое, остальные разбойники разбежались. Тех, кто бежал недостаточно быстро, вы уложили… — Геска умолк, не докончив рассказа, и Ингри неожиданно догадался почему: когда он пришел в себя после схватки, оказалось, что он методически приканчивает раненых. Руки у него были по локоть в крови… Побледневший Геска тогда схватил его за плечи и вскричал: «Ингри! Ради Отца, пощадите хоть некоторых, чтобы их можно было отправить на виселицу!» Ингри не то чтобы забыл… он просто избегал этих воспоминаний.
Чтобы замаскировать свое смущение, Геска отхлебнул пива, слишком поздно вспомнил, каково оно на вкус, и был вынужден проглотить мерзкое пойло. Скривившись, он вытер губы.
— Вот тогда-то я и порекомендовал Хетвару нанять вас на постоянную службу. Мои резоны были чисто эгоистическими: я хотел сделать так, чтобы вы никогда не оказались моим противником в схватке. — Геска улыбнулся Ингри, но глаза его остались серьезными.
Ответная улыбка Ингри получилась такой же натянутой.
«Хитришь, Геска? Как это на тебя непохоже… И что ты пытаешься мне сообщить?»
Головная боль — результат удара о камень при переправе — возобновилась. Ингри решил, что лучше ему вернуться в собственную гостиницу и позавтракать там. Призвав дуэнью к выполнению долга и велев женщинам запереться в своей комнате, Ингри удалился.
Глава 7
Поев в общем зале своей гостиницы, Ингри поднялся в свою комнату и рухнул на постель. Он уже на сутки с лишним опаздывал с выполнением предписания ридмерской целительницы: отлежаться после удара по голове, — и теперь в душе смиренно перед ней повинился. Однако как ни плохо он себя чувствовал, уснуть Ингри не мог.
Какой прок строить планы организации тайного бегства Йяды под покровом ночи, если сама она отказывается бежать? Необходимо ее принудить! Разве не грозит ей смерть на костре, если станет известно о поселившемся в ней духе леопарда? Ингри представил себе языки пламени, вздымающиеся вокруг ее тела, их яростные оранжевые ласки, пылающее пропитанное маслом платье — так всегда одевают жертв, чтобы ускорить их конец… или судороги тела повешенной на дубовой перекладине виселицы Йяды — злобную и бессмысленную пародию на жертвоприношение Древнего Вилда. Может быть, королевские палачи повесят ее, как ее леопарда, на шелковом шнуре, чтобы почтить ее высокое происхождение? Хотя, как приходилось слышать Ингри, лесные племена не были знакомы с шелком и вешали своих высокородных женщин на веревке, свитой из блестящих волокон крапивы.
«Нужно найти себе другой предмет для размышлений…» Однако мысли Ингри отказывались покинуть этот мрачный замкнутый круг.
Сначала это были вестники, посланные к богам, — добровольные жертвы Древнего Вилда. Священные посланники, которые должны были доставить молитвы прямо на небеса в суровый час великой нужды, когда все обычные слова молящихся, казалось, падали в пустоту и растворялись в бесконечном молчании.
«Как это случилось с моими молитвами».
Но потом, под длящимся на протяжении нескольких поколений напором на восточной границе, племена стали испытывать настоящий ужас. Битвы проигрывались, земли приходилось уступать; горести росли и мудрость слабела; в те дни, полные отчаяния, героических добровольцев становилось все меньше, и качество стали заменять количеством.
Сначала в жертву приносили тех, кто не очень жаждал такой чести, потом — тех, кто вовсе ее не желал; под самый конец жертвами становились пленные солдаты, заложники, захваченные маркитантки, а то и хуже. Священные деревья несли на себе небывалый урожай. Как гласили страшные рассказы кинтарианских жрецов, это были дети — вражеские дети.
«Какой помраченный ум способен назвать врагом испуганного ребенка?»
Под конец, возможно, маги древних лесных племен задумались о том, что же за молитвы несли богам в своих кровоточащих сердцах эти нескончаемые жертвы…
«Проклятие, неужели нельзя подумать о чем-нибудь полезном!»
Резкие слова Йяды, сказанные в храме, впивались, казалось, в кожу Ингри, как жалящие насекомые.
«Вам не придется никому противодействовать, не придется ради собственной чести разглашать опасные истины…»
Священное Семейство, какой властью, по мнению этой глупой девчонки, он обладает в Истхоме? Его самого не трогают из милости, благодаря ограждающей руке Хетвара. Ингри, конечно, придает этой руке определенную силу, да, но это же можно сказать о любом другом гвардейце хранителя печати; может быть, Хетвар и ценит те уникальные возможности, которые несет в себе сверхъестественный дар Ингри, но в сплетаемой хранителем печати политической сети Ингри — далеко не главная нить. Ингри никогда не был источником милостей, а потому сейчас ему не к кому было бы обратиться. Если у него и были возможности спасти или оправдать Йяду, они, несомненно, иссякнут, как только они минуют городские ворота.
Мысли Ингри становились все более мрачными, как он с отвращением отметил, но выхода он так и не мог придумать. В конце концов Ингри задремал. Сон не принес ему облегчения, однако это было все-таки лучше, чем продолжать беспокойно ворочаться на постели.
Ингри проснулся, когда осеннее солнце скрылось за крышами, и отправился в гостиницу Йяды, чтобы проводить девушку в храм на вечернюю молитву.
При виде его Йяда, подняв бровь, протянула:
— Что-то вы вдруг сделались благочестивы, — но, глянув на его страдальческое лицо, смягчилась и позволила снова отвести себя в храм.
Когда оба они преклонили колени перед алтарем Брата — залы Матери и Дочери снова были полны молящихся, — Ингри тихо произнес:
— Выслушайте меня. Я должен решить, едем ли мы завтра дальше или остаемся здесь еще на день. Вы не можете просто подставить шею палачу, не имея никакого плана, не попытавшись даже добросить до берега веревку — иначе эта веревка сделается той самой, на которой вас повесят, а меня сводит с ума мысль о том, что вас принесут в жертву, как принесли вашего леопарда. Как мне кажется, вам обоим этого должно было хватить.
— Ингри, подумайте как следует! — так же тихо ответила Йяда. — Даже если предположить, что мне удастся скрыться, куда мне идти? Родичи моей матери не станут меня прятать, а бедный мой отчим слишком слаб, чтобы бороться с высокородными противниками; кроме того, в его доме в первую очередь и станут меня искать. А иначе… Женщина, никому не известная, без сопровождающих — я сразу покажусь подозрительной, стану удобной добычей для любого злоумышленника. — Похоже, Йяда тоже обдумала положение.
Ингри сделал глубокий вдох.
— А если с вами поеду я?
Последовало долгое молчание. Искоса бросив взгляд на девушку, Ингри заметил, что она замерла, глядя перёд собой широко раскрытыми глазами.
— Вы готовы на такое? Изменить своему долгу, своим товарищам по оружию?
Ингри стиснул зубы.
— Возможно.
— Но даже и в этом случае — куда мы направимся? Ваши родичи тоже, я думаю, нас не примут.
— Я ни при каких обстоятельствах не вернусь в Бирчгров. Нет. Нам придется вообще покинуть Вилд, перебраться через границу — может быть, в Альвианскую лигу или в Кантоны через северные горы. А может быть, в Дартаку. Я по крайней мере говорю и пишу на дартакане.
— А я нет. Я стану вашей бессловесной… кем? Обузой, служанкой, любовницей?
Ингри покраснел.
— Мы могли бы выдать вас за мою сестру. Готов поклясться, что буду обходиться с вами с почтением. Я не трону вас.
— До чего же трогательно! — Губы Йяды сжались в тонкую линию.
Ингри помолчал, чувствуя себя, как человек, пересекающий реку по льду, когда слышит под ногами первый тихий треск.
«Что, по ее мнению, должны означать эти слова?»
— Как я понимаю, ибранский был родным языком вашего отца. Вы им владеете?
— Немного. А вы?
— Тоже немного. Тогда мы могли бы отправиться на Полуостров — в Шалион, Ибру или Браджар. В этом случае вы не были бы бессловесны. — К тому же, как слышал Ингри, там всегда нашлась бы работа для солдата — пограничные стычки с еретическими прибрежными княжествами, исповедующими четырехбожие, никогда не прекращались, а потому наемникам не задавали вопросов: лишь бы они были кинтарианцами.
Йяда снова вздохнула.
— Я сегодня целый день думала о том, что сказала Халлана.
— О чем именно? Она говорила так много…
— Значит, нужно обратить внимание на то, о чем она умолчала.