— Он рассказывает историю Йетты и трех коров, — шепнул Ингри Джокол. — Это любимое сказание моих людей.
— Ты можешь перевести? — прошептал в ответ Ингри.
— Увы, нет.
— Слишком трудно?
Голубые глаза Джокола потупились, и гигант покраснел.
— Нет, слишком непристойно.
— Как, неужели ты не знаешь всех этих коротеньких словечек?
Джокол радостно хихикнул, откинулся на спинку скамьи, скрестил ноги и стал отбивать такт рукой. Ингри догадался, что ему только что удалось удачно пошутить — несмотря на языковой барьер и даже никого не обидев. Он пьяно ухмыльнулся и отхлебнул еще жидких сосновых иголок. Тут дружинники, теснившиеся на скамьях, разразились громким хохотом, и Оттовин поклонился и сел. Ему вручили полную чашу, и он осушил ее — этого, по-видимому, требовала традиция — одним глотком. Островитяне одобрительно завопили, потом начали выкрикивать имя своего князя; тот кивнул и, в свою очередь, поднялся на ноги. Всякое движение и разговоры смолкли, стало так тихо, что Ингри даже мог слышать плеск волн за бортом.
Джокол сделал глубокий вдох и начал. После нескольких первых фраз Ингри понял, что слышит стихи — ритмичные и музыкальные. Вскоре ему также стало ясно, что выступление Джокола не будет ни коротким, ни простым.
— Сказание о подвигах, вот что это, — сообщал Ингри шепотом Оттовин, прикрыв рот рукой. — Хорошо! Теперь он редко сочиняет что-то, кроме любовных песен.
Звук голоса Джокола убаюкивал Ингри, как покачивание колыбели или ровный шаг лошади под седлом. Ритм ни разу не нарушился; Джокол ни разу не задумался, подыскивая нужное слово. Слушатели иногда хихикали, иногда охали, в остальном же сидели неподвижно, как зачарованные. Рты их были приоткрыты, глаза блестели.
— Неужели он все это выучил наизусть? — изумленным шепотом спросил Ингри у Оттовина, но, встретив недоуменный взгляд, прибег к языку знаков, постучав себя пальцем по лбу. — Все слова у него в голове?
Оттовин с гордостью улыбнулся.
— И эти, и многие, многие сотни других. Почему, по-твоему, мы зовем его Раскалывателем Черепов? Он заставляет наши головы лопаться от своих сказаний. Моя сестра Брейга станет счастливейшей из женщин, да.
Ингри откинулся на спинку скамьи, отхлебнул еще сосновых иголок и задумался о природе слов… и догадок.
Наконец Джокол закончил свое невероятно длинное повествование, и дружинники разразились восхищенными воплями, еще усилившимися, когда князь осушил чашу. Немедленно раздались требования новой саги и разгорелся шумный спор о том, какой именно, но Джокол, скромно улыбнувшись, отказался продолжать.
— Скоро, скоро! Новая песнь для вас будет готова скоро! — пообещал он, похлопав себя по губам, и с задумчивой улыбкой опустился на скамью.
Теперь пришла очередь кого-то из дружинников; на этот раз сказание не было стихотворным, и, судя по хохоту слушателей, достаточно непристойным, чтобы князь Джокол постеснялся его перевести.
— Ах, — сказал он, наклоняясь к Ингри, чтобы снова наполнить его чашу, — ты становишься не таким мрачным. Это хорошо! А теперь я сложу в твою честь сказание об Ингорри.
Джокол поднялся на ноги; лицо его было серьезным и сосредоточенным. Снова полились стихи, суровые и временами зловещие, судя по уважительному и даже боязливому вниманию слушателей. Ингри скоро догадался, что Джокол повествует о мошенничестве во время похорон и о том, как Ингри спас от медведя провинившегося аколита и вообще восстановил порядок: его имя и имя Фафы повторялись в каждой строфе. Имена богов также звучали совершенно отчетливо, как, к ужасу Ингри, и слово «колдовской». Судя по настороженным взглядам, которые стали бросать на Ингри дружинники, на диалекте острова это слово значило то же самое, что и на вилдианском…
Ингри с интересом смотрел на Джокола, размышляя о том, каким человеком нужно быть, чтобы на закате увидеть безобразную сцену в храме, а к полуночи превратить ее в героическую поэму. Вот это импровизация! Такие сказания ночью у лагерного костра лишали слушателей сна и заставляли вздрагивать от каждого шороха… Судя по звучанию стихов и сопровождающим их жестам, Джокол оказался очень наблюдателен… не то чтобы собственные воспоминания Ингри были такими уж точными. Впрочем, как будто никаких упоминаний о волке не было…
На этот раз, когда Джокол закончил повествование, раздались не восторженные крики, о что-то похожее на благоговейный вздох. Потом началось заинтересованное обсуждение, а из задних рядов, как догадался Ингри, донеслось несколько критических замечаний. Улыбка Джокола, когда он поднял чашу, была лукавой.
После этого воспоминания Ингри о пиршестве сделались отрывочными. Новое угощение и новая выпивка… о желаниях его не спрашивали. Некоторые дружинники расстелили свои подстилки и захрапели на них, не обращая внимания на шум. Ингри подумал, что так же, возможно, они спали и во время штормов. Оттовин, добросовестный помощник Джокола, отвратил возможное несчастье, запретив пьяное состязание: дружинники вознамерились кидать боевые топоры в живую мишень. Джокол, промочив пересохшее горло еще одной чашей сосновых иголок, расправил плечи и с любопытством улыбнулся Ингри; тот ответил ему тем же.
— Завтра вечером, — сказал Джокол, — я заставлю их слушать любовные песни, в честь моей прекрасной Брейги. Иначе — никаких сказаний. Ты, лорд Ингри, молод, как и я, — скажи, у тебя есть любимая?
Ингри растерянно заморгал, поколебался, но ответил:
— Да. Да, есть. — Он тут же подскочил на месте, изумленный тем, что произнес такие слова.
«Проклятие на эту кобылью мочу!»
— Ах! Это хорошо. Счастливец! Но ты не улыбаешься. Она что, тебя не любит?
— Я… я не знаю. У нас другие тревоги.
Брови Джокола поползли вверх.
— Родители мешают? — с сочувствием спросил он.
— Нет. Это не… Дело в том… Ей может грозить смертная казнь.
Джокол взглянул на Ингри с изумлением и сделался серьезным.
— Не может быть! За что?
Должно быть, винные пары, мешавшие ему ясно мыслить, решил потом Ингри, заставили его видеть в этом сумасшедшем южанине такого подходящего слушателя, по-братски готового разделить самые сокровенные тайны его сердца. Может быть… может быть, к утру никто уже и не вспомнит этих слов…
— Ты слышал о смерти принца Болесо, сына священного короля?
— Ох, конечно.
— Она раскроила ему голову его собственным боевым топором. — Такое утверждение показалось Ингри недостаточно ясным, и он пояснил: — Он пытался ее изнасиловать. — Все сверхъестественные подробности не имели значения.
Джокол присвистнул и сочувственно пощелкал языком.
— Печальная история. — Через секунду он добавил: — Девица, судя по всему, хорошая, сильная. Однажды моя прекрасная Брейга и Оттовин убили двух конокрадов, которые проникли на ферму их отца. Оттовин тогда был меньше.
«Ну и братец!»
— И что из этого вышло?
— Ну, я предложил ей выйти за меня замуж. — Джокол расплылся в улыбке. — Лошади-то были мои. Цена крови конокрадов оказалась невысокой — они ведь совершили позорное деяние. Я добавил ее к свадебному дару, чтобы порадовать отца Брейги. — Джокол ласково взглянул на своего будущего шурина, который наполовину соскользнул со скамьи и теперь похрапывал, подложив руку под голову.
— У нас в Вилде правосудие совершается не так легко, — вздохнул Ингри. — Да и цена крови принца мне не по карману.
Джокол с интересом взглянул на Ингри.
— У тебя нет земли, лорд Ингорри?
— Нет. У меня есть только рука, которая держит меч. Да и то… — Ингри пошевелил своей забинтованной рукой и печально вздохнул. — Больше ничего.
— Думаю, у тебя есть кое-что еще, лорд Ингорри. — Джокол постучал себя пальцем по голове. — У меня хорошее ухо. Я знаю, что услышал, когда мой Фафа поклонился тебе.
Ингри окаменел. Его первым испуганным желанием было все отрицать, но под проницательным взглядом Джокола солгать он не сумел. Однако необходимо было предотвратить опасные сплетни на эту тему, даже и облеченные в стихотворную форму…
— Об этом, — сказал Ингри, прижав руку к губам, а потом к сердцу, чтобы обозначить вещи, которые нельзя произнести вслух, — следует молчать, иначе жрецы объявят меня вне закона.
Джокол надул губы и нахмурился, обдумывая услышанное.
Пропитанные алкоголем мысли Ингри плескались у него в голове, но вынесли на берег его рассудка новое опасение. На лице Джокола не было написано ни испуга, ни отвращения, только живой интерес, и ведь даже хорошее ухо не сможет узнать того, чего никогда раньше не слышало…
— То, что тогда было… — Ингри показал на свое горло и на грудь, — ты когда-нибудь слышал подобное?
— Ну да, — закивал Джокол.
— При каких обстоятельствах? Где?
Джокол пожал плечами.
— Когда я просил лесную колдунью благословить мое путешествие, она говорила точно таким же голосом.
Эти слова, казалось, кололись так же, как сосновые иголки в напитке.
«Лесная колдунья… Лесная…»
Однако Джокол, по-видимому, не имел отношения к сверхъестественному: от него не пахло демоном, в нем не скрывался дух зверя, его не терзало, как мерзкий паразит, никакое заклятие. Он смотрел на Ингри с добродушием, которое так легко — и так смертельно опасно — принять за тупость.
За стенками шатра что-то стукнуло, раздался серебристый звон, потом низкое рычание и полупридушенный вопль.
— Фафа по крайней мере бдительно несет стражу, — удовлетворенно пробормотал Джокол, поднимаясь на ноги. Он толкнул Оттовина носком сапога, но его будущий родич только повернулся на другой бок и что-то буркнул во сне. Джокол подхватил Ингри своей огромной рукой под локоть и повлек за собой.
— Я не могу… — начал было Ингри, — ик…
Ладья раскачивалась у него под ногами, хотя полотнища шатра висели неподвижно в безветренном воздухе ночи. Лампы еле горели… Джокол с понимающей улыбкой поддерживал Ингри, пока они не вышли из шатра. Фафа, натянув свою цепь, принюхивался к человеку, испуганно прижавшемуся к борту.