Теперь король был близок к тому, чтобы уснуть последним сном. Ингри искренне надеялся, что Фара успела раньше обменяться с отцом последними словами, потому что больше у нее такой возможности не будет. Тонкая покрытая пятнами желтая кожа и в самом деле имела тот восковой оттенок, который Хорсривер назвал предвестником кончины. Хриплое дыхание короля было неровным, и за каждым вдохом следовала пауза, когда все присутствующие смотрели на умирающего, чтобы при следующем вдохе отвести глаза.
Лицо Фары было бледным, но сосредоточенным; она осенила себя знаком Пятерки, поцеловала отца в лоб и отошла от постели. Жрец Отца положил руку ей на плечо и пробормотал:
— Он прожил хорошую жизнь, миледи. Не страшитесь.
Взгляд, который бросила на священнослужителя принцесса, был лишен и страха, и надежды, да и вообще какого-нибудь выражения. Ингри отметил, что Фара сохранила самообладание; сам он, услышав подобную банальность в столь трагический момент, испытал бы искушение проткнуть жреца мечом. Фара только прошептала:
— Где мой брат Биаст? Он должен бы быть здесь, и верховный настоятель тоже.
— Он приходил раньше, миледи, пробыл долго и скоро вернется. Думаю, что верховный настоятель и хранитель печати будут его сопровождать.
Принцесса кивнула и отодвинулась от жреца. Рука священнослужителя повисла в воздухе, словно собираясь снова утешительно похлопать Фару по плечу. К счастью, он вовремя опомнился и отошел от принцессы в ее окаменелой печали.
Хорсривер стоял, немного расставив ноги, глядя на происходящее — образец благородного супруга, поддерживающего безутешную дочь короля. Его лицо не выражало никаких чувств, кроме подобающих опечаленному придворному, и только взгляд Ингри различал: Хорсривер был готов к прыжку, как кот у мышиной норки. Но что еще должно было случиться в этой комнате, кроме давно ожидаемой смерти старика, пусть это и был король? Хорсривер уже многие недели находился в Истхоме. Чего он ждал, помимо окончания царствования? И если присутствие в столице было столь жизненно важным для его планов, как же должна была его взбесить необходимость покинуть Истхом из-за несвоевременных похорон Болесо!
«В этой комнате два священных короля! Как такое возможно?»
Ингри вспомнил свой вопрос, заданный в кабинете Хетвара: что делает королевскую корону священной? Тогда удовлетворительного ответа он не получил, да и сам мог только догадываться; а вот Хорсривер, как подозревал Ингри, знал это точно.
Ингри внезапно обнаружил, что принадлежащий Хорсриверу дух коня больше не представляет собой тугой комок, а распространился на все тело графа, хлынул в его кровь. Он был спокоен… нет, насторожен! В этот момент и напряжение, и терпение Хорсривера казались буквально сверхчеловеческими!
Ингри почувствовал, как его собственная кровь забурлила в жилах. Казалось бы, многие наложившиеся друг на друга жизни его волка и жеребца Хорсривера должны были делать каждого из них квинтэссенцией всего волчьего и всего конского, но на самом деле было иначе: такие обретшие мудрость животные чем дольше жили, тем больше приближались к какому-то единому образу. «Они очень похожи друг на друга, — сказала когда-то Йяда. — Так и есть».
Певцы допели гимн и умолкли; тихие шорохи говорили о том, что у них начался перерыв. Помощник целителя Матери был послан на поиски принца Биаста; сам целитель отошел к угловому столу и налил себе стакан воды. С постели донесся хриплый вздох — за которым не последовало другого.
Лицо Фары застыло еще больше, глаза ее блестели от непролитых слез. Хорсривер сделал шаг вперед и протянул ей кружевной носовой платок, который Фара судорожно стиснула в руке. Граф не стал произносить глупых утешений. Он не сказал ничего вообще.
Он немного отодвинулся от постели, потом поднялся на носки и протянул руки, как сокольничий, подзывающий свою птицу.
Ингри насторожился и вытянул шею. Все его чувства обострились. Он не мог видеть душ, как это способны были, по слухам, делать святые; он заметил отлетевшую душу только потому, что от нее что-то отделилось и разлилось в воздухе, как пряное благоухание. Ингри уже ощущал раньше присутствие бога, и этот опыт помог ему заметить появление чего-то огромного, отчего волосы у него на голове зашевелились, как от холодного дуновения в темноте. Однако этот бог явился не к нему; схватив свою добычу, он исчез прежде, чем зрачки Ингри расширились в бесплодной попытке увидеть невидимое.
Загадочный аромат сохранился, прохладный и свежий, как лес весной: вода, сосны, влажная земля, солнечный свет… имеет ли запах смех? Он возбудил Ингри, заставил напрячься, поднять голову и широко раскрыть глаза. Ингри в полной растерянности втянул воздух. Что он должен сделать? Оттолкнуть Фару в сторону? Напасть на Хорсривера? Не мог же он кинуться с мечом на запах леса, как безумец, рассекая воздух… Зла Ингри не чувствовал; опасность в этом была, было могущество… и красота тоже.
Ингри поймал момент, когда Хорсривер откинул голову, впивая королевскую суть. Граф покачнулся, словно на его протянутую руку — руку сокольничего — сел огромный орел. Хорсривер зажмурился, обхватил себя руками и удовлетворенно вздохнул. Когда его глаза открылись снова, они сияли.
«Священный огонь, — подумал Ингри. — Как быстро все произошло! И что именно случилось?» Не мог же Хорсривер… нет, он не напал из засады на отлетающую душу короля, не присоединил ее к уже обитающим в нем искалеченным душам. Заклинание бессмертия действовало на тело и душу графа, в этом случае его собственный труп остался бы пустой скорлупой…
Ингри озадаченно шепнул Венселу:
— Уж не украл ли ты благословение богов?
Легкое злорадство, прозвучавшее в ответе Хорсривера, заставило сердце Ингри замереть.
— Это, — выдохнул граф, обводя себя рукой, — никогда не принадлежало богам. Мы создали его сами, и оно должно оставаться здесь. Два с половиной столетия назад его отняли у меня, а теперь оно вернулось. На некоторое время.
Жрец Отца, ничего не заметивший, поспешил к постели священного короля, над которым склонился целитель. Они тихо посовещались, священнослужитель осенил мертвое тело и себя знаком Пятерки и затянул молитву.
Итак… Венсел уличен в еще одной лжи или полуправде; Ингри больше ничему не удивлялся. В этой комнате не было двух священных королей, а было два претендента, взаимно изувеченных, каждый из которых препятствовал полноте власти другого. Теперь же появился единственный священный король, наконец обретший целостность. Ингри поежился под ужасной тяжестью улыбки суверена.
— Сначала позаботимся о главном, — выдохнул Венсел, лизнул палец и приложил его ко лбу Ингри. Ингри отшатнулся, но было слишком поздно. Он ощутил, как его связь с Йядой лопнула, словно струна, и он едва не застонал от горя и гнева. Прежде чем Ингри успел сделать вдох, связь восстановилась, но теперь все его мысли принадлежали не Йяде, а Хорсриверу. Царственная воля оседлала впавшего в панику Ингри, как опытный всадник — необъезженного коня. От неожиданности у Ингри потемнело в глазах, колени подогнулись. Хорсривер, сведя брови, вгляделся ему в лицо, потом удовлетворенно кивнул. — Да. Так годится.
Фара обернулась к мужу, и глаза ее широко раскрылись, а дыхание со свистом вырвалось из груди. Если она могла своими смертными глазами разглядеть хотя бы десятую часть того грозного величия, которое видел Ингри взглядом шамана, то не приходилось удивляться ее внезапному преклонению. Хорсривер снова лизнул палец и коснулся лба жены; потом он склонился к ней, что можно было по ошибке счесть проявлением сочувствия и утешения. Когда Хорсривер выпрямился, остекленевшие глаза Фары смотрели прямо перед собой. Ингри подумал, что и его собственные глаза должны выглядеть так же.
Заботливо обвив рукой талию жены, граф повернулся к жрецу Отца.
— Передайте моему шурину, когда он появится, что я отвез принцессу домой, чтобы она могла прилечь. Боюсь, случившееся несчастье вызвало одну из ее ужасных головных болей.
Жрец, неожиданно начавший проявлять необыкновенную услужливость, закивал.
— Конечно, милорд. Я очень сочувствую вашей потере, миледи, но душа вашего отца теперь вознеслась в лучший мир.
Губы Хорсривера скривились.
— Воистину, все люди рождаются, беременные собственной смертью. Опытный взгляд видит, как растет плод день ото дня.
Жрец поморщился, услышав такую сомнительную метафору, и попробовал возразить:
— Не уверен, что…
Хорсривер поднял руку, и священнослужитель умолк.
— Тихо. Передайте принцу-маршалу, что мы увидимся утром. Не особенно рано… Пусть он начинает приготовления, какие сочтет нужными.
— Да, милорд, — поклонился жрец. Стоявший по другую сторону постели целитель поклонился тоже.
— Ингри, — повернулся к своему приближенному Хорсривер, и губы его раздвинула издевательская улыбка. Тихий зловещий шепот отдался в костях Ингри: — К ноге!
В ярости, растерянности и отчаянии Ингри поклонился и последовал за своим господином.
Хорсривер быстро потащил Фару и Ингри по пустым коридорам королевского дворца. Тихо брошенное им слово заставило гвардейцев у входа, не задавая вопросов, отсалютовать и распахнуть двери. Ночные улицы были погружены во мрак и окутаны туманом. Поворачивая за угол, Ингри оглянулся; раскачивающиеся фонари и глухо звучащие в тумане голоса сказали ему о том, что Биаст и его знатные спутники спешат к смертному ложу короля. До Ингри донесся голос Хетвара, и он подумал о том, что тот, должно быть, несет дубовый ларец с королевской печатью, которая так долго находилась на его ответственности, и серебряный молоток, чтобы разбить ее у постели почившего властителя.
Хорсривер и его спутники не имели при себе фонарей и были одеты в черное; Ингри усомнился, что кто-нибудь из сопровождающих Биаста их заметил. Спустившись с холма, Хорсривер не свернул в сторону своей резиденции, как ожидал Ингри, а двинулся в сторону конюшни, ворота которой оказались распахнуты настежь и внутри горело несколько фонарей.