Радость победы — это нечто вроде бы как идейное, потому что это не о материальном, не об уровне жизни, не о повышении зарплат. На самом деле тут нет ни какой идеи. Ну да, мы победили в середине прошлого века. А дальше–то как жить? Во что верить, что любить, на что надеяться? Неизвестно.
Наверху до сих пор смертельно бояться дать внятную оценку советскому периоду нашей истории, пытаясь ограничиваться нечленораздельными бормотанием: «Многое, конечно, было плохо, но ведь что–то же было и хорошо». Так и есть, конечно, но это ни кому ни чего не объясняет. В жизни добро и зло перемешаны всегда, и сказать об этом — значит ничего не сказать. Всё же надо разобраться, добро или зло доминировало в советской власти. А чтобы ответить на этот вопрос, надо иметь четкие критерии оценки.
Вот, скажем, плановая экономика. То что она неэффективна, доказано жизнью, но то, что она имеет некоторые преимущества перед рыночной — это тоже бесспорный факт. За два десятка лет мы уже убедились, что рынок — не панацея. Может быть, надо развивать положительные стороны плановой экономики, постепенно избавляясь от отрицательных? Товаров, конечно, было бы меньше, чем сейчас, но, может быть, и хрен с ними? Товарное изобилие ни кому не принесло счастья.
Вообще, это вопрос полемический. А у нас, оценивая советскую власть, оценивают в основном экономическую модель, потому и не могут ни до чего договориться. А между тем, экономика — не главное, экономическая модель может быть по большому счету какой угодно.
Главной советской идеей было построение коммунизма в СССР с последующим распространением его на весь мир. Сегодня несостоятельность коммунистической идеи уже ни у кого не вызывает сомнений. Нам 70 лет отравляли мозги ложью. Вся советская идеология от начала и до конца была построена на лжи. И когда сегодня иные мыслители рассуждают о «ценности советского периода нашей истории», они о чем вообще говорят? О том, что жить по лжи тоже по своему неплохо?
Кто–то может сказать, что пусть коммунизм — химера, но социализм мы всё–таки построили, и он был лучше капитализма. Как ни странно, в чем–то он и правда был лучше. Так насколько значимо то лучшее, что было у нас, и насколько оно перевешивает худшее?
И вот тут уместно вспомнить, что СССР был единственной в мире страной государственного атеизма. Атеизм был обязателен для всех, он–то и был основой нашей идеологии. Сегодня, когда некоторые православные, всё позабыв, начинают «агитировать за советскую власть», я обычно спрашиваю: «Вам, верующим людям, хотелось бы вернуться в страну государственного атеизма?» И агитация сразу прекращается.
Или, может быть, кто–то думает, что из той жизни достаточно было убрать государственный атеизм, и она стала бы вообще замечательной? А вот и нет. Из той жизни атеизм невозможно было убрать, потому что он был органичной, принципиальной частью той идеологии. Сама коммунистическая идея, идея вроде бы экономическая и политическая, была по сути своей религиозной: «Нам не нужен рай на небесах, мы построим рай на земле».
Социализм — это не определенный способ распределения материальных благ, это определенный способ отношения к религии. Экономическая модель там была вторичной, и она в принципе могли быть другой. А вот отношение к религии не могло быть другим в рамках того строя. Научный коммунизм — это наука жить без Бога.
Нам это кажется странным? Нас ведь учили, что в основе всего лежат экономические процессы, а отношение к религии — дело десятое. Но в том всё и дело, что эта «замороченность экономикой» — прямое следствие изгнания Бога из жизни. Если нам говорят, что в основе жизни лежат экономические процессы — это уже религиозная идея, точнее — антирелигиозная.
Итак, при оценке Советского Союза самым принципиальным является то, что это была страна обязательного атеизма, который был идейной основой всего государственного строительства. И с этой (самой главной!) точки зрения оценка нашего советского прошлого — бесспорно и однозначно отрицательная.
Что тогда означает сегодня заигрывание наших правителей с советским прошлым? Одни и те же люди выступают за восстановление памятника Дзержинскому, а потом играют в церкви роль подсвечников. Это что, желание добавить в религию немножко атеизма или в атеизм немножко религии ради укрепления, так сказать, идеологической конструкции?
Если вы решили построить ледяной дворец, вы не можете в каждой комнате установить по камину. Есть вещи, которые нельзя иметь одновременно. Есть идеологии принципиально не совместимые. Если для вас дорого советское прошлое, забудьте дорогу в храм. Хотя, конечно, лучше бы наоборот.
Страна победившего либерализма?
Над Москвой ещё не развеялся пороховой дым после расстрела Верховного Совета, а мы уже голосовали на референдуме за новую Конституцию. Можно ли было в этой очень нервной ситуации сделать продуманный, осознанный, взвешенный выбор? До того ли тогда было, чтобы спорить по отдельным статьям? Да и много ли мы понимали тогда в этих статьях? Как мыслил тогда даже очень политизированный и чрезвычайно взволнованный историчностью момента русский человек?
В 1991 году мы отказались от советской власти, и с тех пор больше двух лет прожили по Конституции РСФСР, пытаясь её как–то подлатать, перекроить, улучшить. Было вполне понятно, что долго так продолжаться не может. На базе старого советского исходника невозможно было создать основной закон, отражающий новую реальность. Нужна была новая Конституция. А какая новая? Понятное дело — антисоветская, антикоммунистическая. Мы хотели Конституцию проигравшего социализма.
Сейчас уже трудно представить себе, до какой степени черно–белым было мышление советского человека. Мы знали только две политические реальности — социализм и капитализм. Мы тогда не знали и знать не могли, сколько разных политических реальностей скрывается за словом «капитализм». Мы выросли в условиях противостояния двух систем — только двух. И если от своей системы мы отреклись, то вроде бы ни чего другого не оставалось, как принять другую систему.
Мы с воодушевлением голосовали за новую конституцию, хотя мало кто из нас читал её проект. Главное и так было понятно — красные окончательно проиграли, и вместо советской у нас теперь будет современная Конституция. А в итоге мы приняли конституцию либеральную, хотя даже само слово «либерализм» тогда не многие из нас слышали. Мы приняли Конституцию, содранную с американского образца и подсунутую нам американскими советниками. Мы приняли антирусскую Конституцию.
И вот сегодня мы имеем дикий политический парадокс. Конституция наша либеральна, а либерализм, как идеология, к настоящему моменту уже отвергнут подавляющим большинством нашего народа. Даже сами либералы сейчас признают, что либерализм в России не прижился. Это не наше. Нам это чуждо. А как мы тогда живем по либеральной конституции? Вот так и живем.
По Конституции государство наше многонациональное. Вообще, сам тот факт, что в России живут люди многих национальностей не нуждается ни в каком юридическом закреплении. Это такой же факт, как и то, что в России есть реки и озера. Зачем же утверждать нашу многонациональность на уровне основного закона? Да затем, чтобы уравнять значение русского народа в России с любым нашим малым народом, чтобы о русских позабыть вообще. «Многонациональность» — чисто либеральный принцип, имеющий целью стереть память о национальности. Сначала наша власть убрала из паспортов графу «национальность», а теперь к нам обращаются: «россияне».
Что вообще означает это кривое слово: «россияне»? Граждане России? Тогда так и говорите: «Граждане России», не столь уж и длинно. Но ведь словечко «россияне» означает не гражданство, а некую эрзац–национальность, нечто аналогичное «советскому народу», который в пробирке пытались вывести большевики. «Россияне» — это способ избежать упоминания национальности, способ забыть о существовании русского народа. Не знаю, зачем татарину, эвенку или якуту возможность называть себя россиянами, думаю, что и им она ни к чему, но когда меня, русского человека, власть называет россиянином, мне смешно и противно.
Русские составляют в России подавляющее большинство. Так почему же власть ни когда не обращается к русскому народу? Потому что это было бы очень нелиберально. Значит, власть у нас либеральная? Смотри Конституцию.
Либеральная Франция для того, чтобы стереть память о французах, не стала даже нового слова придумывать. Просто теперь слово «француз» означает «гражданин Франции». То есть французов больше нет. А русские всё ещё смеют существовать? Из Кремля тут же торопятся заверить либеральную Европу: «Да что вы, как вы могли такое подумать, русских тоже больше нет, у нас теперь только россияне».
То же самое — принцип «многоконфессиональности». То, что у нас теперь много разных религий — и без Конституции понятно. Принцип этот нужен для того, чтобы подчеркнуть: Русская Православная Церковь имеет для России значение не большее, чем какие–нибудь «Свидетели Иеговы». «Многоконфессиональность» реально нужна только для ослабления влияния Русской Православной Церкви.
В России есть основной народ и основная религия. Современная либеральная российская власть каждым своим дыханием это отрицает. Не трудно представить, как возмутит это утверждение наших немногочисленных либералов. Они–то ведь на каждом шагу ругают нашу власть за недостаток либерализма. А я склонен её упрекать за избыток либерализма. К такому результату обычно и приводит попытка усидеть между двумя стульями, а в нашем случае — между тремя.
Вообще, государство Российское до сих пор не развалилось, только потому, что оно не слишком либерально. Но оно постоянно заигрывает с либеральными идеями, и это его подтачивает, ослабляет, делает невнятным и уязвимым для критики буквально со всех возможных позиций. Вот ввели в России институт уполномоченных по правам человека. Может кто–нибудь объяснить зачем? Все сколько–нибудь достойное внимания права человека защищены законом. То есть, если нарушается одно из прав — нарушается закон. Надзор за соблюдением законов возложен на прокуратуру. Значит, для защиты прав человека прокуратуры вполне достаточно. Если она работает плохо — реформируйте её, заставьте работать хорошо. Мы что, каждый раз будем создавать новую структуру, если работа уже существующей нас не удовлетворяет?