ются над женой, морят голодом детей. И так — двадцать лет. Они уже считают этот дом своим и ведут себя, как хозяева. Вы, конечно, ненавидите этих хозяев, но не имеете ни какой возможности от них избавиться. И вдруг на пороге вашего дома появляется банда иностранцев. Ваши тираны говорят вам: «Надо забыть обиды и защищать наш общий дом». Они бросаются к окнам оборону занимать. Может быть не будет удивительно, если вы в этот момент засадите им в спины по ножу, следуя простой логике: иностранцы придут и уйдут, а от внутренней мрази не будет такого хорошего случая избавиться.
Или другой вариант. Вы говорите своим угнетателям: «Да, конечно, это наш общий дом, будем вместе его защищать». И вам удается его защитить. А ваши тираны в благодарность начинают вас угнетать пуще прежнего.
Всё просто, да? Надо было вместе с немцами свергнуть большевиков, а потом уже разбираться с немцами. Но всё не так просто. Ну не могли русские люди вот просто так взять и сложить оружие к ногам вермахта, даже если они ненавидели большевиков. И не только потому, что они находились в плену патриотических иллюзий. Они чувствовали, что великая русская империя в какой–то степени всё же сохраняется в образе Советского союза. Древняя духовная доминанта нашей страны проявляет себя даже в большевиках, а германцы сейчас бьют не столько по большевизму, сколько по нашей исконной русской сути. Сейчас надо сохранить Россию, а с большевиками потом разберемся? Вот ведь вопрос вопросов: в какой степени СССР продолжал оставаться русской империей? В какой–то мере определенно оставался. Парадоксально, но сталинизм нес в себя явные черты имперского мышления, то есть он в определенной мере был защитником исконных русских геополитических интересов.
Самым удивительным было то, что большевиков поддержала Русская Церковь. Православные поддержали безбожников, которые целенаправленно уничтожали православие, и заявили, что будут биться в одном строю с безбожниками против общего врага. Представьте себе, что первые христиане, которых Нерон не успел отдать на растерзание зверям, кричат: «Все под знамена Нерона на защиту Рима».
Некоторое количестве иерархов поддержало «борьбу советского народа» просто из трусости. «Немцы когда–то ещё придут, а большевики сейчас к стенке поставят». Но далеко не всеми двигала трусость. Многие искренне полагали, что, благословляя Красную Армию, встают на защиту России, то есть в конечном итоге и православия. Они верили, что Советский Союз и есть та самая Россия — дом Пресвятой Богородицы, хотя вся советская реальность свидетельствовала об обратном. Они считали, что если сейчас сохранить Россию, то православие ещё может в ней возродиться. Может быть, они были правы?
А генерал Деникин, объявивший среди эмиграции сбор средств на поддержку Красной Армии? Добрейший Антон Иванович… Он поддержал страшного большевитского зверя, с которым сражался не на жизнь, а на смерть. Выходит, зря сражался? Но ведь перед этим он три года бился с немцами, и вот опять германец прет на Россию. Теперь у России нет других защитников, кроме большевиков. Как же их не поддержать?
Помню, как потрясла меня одна, казалось бы, пустяковая история. Вскоре после победы в парижском театре советский атташе Константин Симонов с удивлением увидел, что рядом с ним сидит Бунин. Симонов встал и, поклонившись, сказал:
— Кажется, я имею честь сидеть рядом с писателем Иваном Буниным?
Бунин так же встал и так же поклонившись сказал:
— Я имею ещё большую честь сидеть рядом с русским офицером.
Способны и мы сейчас прочувствовать весь трагический надрыв этого бунинского приветствия? Иван Алексеевич, все силы души отдавший борьбе с большевизмом, говорит, что для него честь сидеть рядом с большевиком. И это очень искренне, не извольте сомневаться. Как хотелось верить ему, что Россия, которую он оставил поруганной и разоренной, теперь воскресла. Да и как же не верить, если он видит русского человека с офицерской выправкой и золотыми погонами на плечах. Этот офицер защищал Россию и победил злобных германцев. В 1920 году офицеры проиграли гражданскую войну, но они непостижимым образом вернулись в Россию, ныне озаряемую блеском их золотых погон.
Прав ли был Бунин? Рядом с ним действительно сидел русский офицер или всего лишь ряженый большевик? А вы думаете, на этот вопрос так легко ответить?
А были и другие русские генералы и офицеры. Они увидели в нападении Германии на СССР шанс продолжить свою борьбу с большевизмом. Краснов, Шкуро, Туркул и многие другие. Они заявили себя союзниками немцев и вместе с ними пошли освобождать Россию от большевиков. Они назвали свою борьбу Второй гражданской войной.
Они пошли против своей Родины, вооруженные и обмундированные немцами? Да не против Родины, а за Родину против большевиков. Последние в своё время не устыдились совершить революцию на деньги германского генерального штаба. Что же плохого в том, чтобы попытаться свергнуть их на деньги германского генерального штаба? Стреляли в своих? А в гражданскую–то что делали? И это большевики–то свои?
А ведь и немцы для них тоже своими не были. Их сердца не раз, наверное, содрогались, когда они видели, как горят русские города и села, а они помогают германцу жечь русскую землю. Это была цена, которую они согласились заплатить за освобождение России от большевиков, но это была чудовищная цена, разрывавшая душу. И свои родные русские люди очень часто встречали их не как освободителей, а как предателей, хотя кого и когда они предали? И в первую гражданскую, и во вторую они сражались за одни и те же идеалы с одним и тем же противником. У них не мушке были всё те же красные командиры. И всё–таки их положение было ужасающие трагично.
А красноармейцы, переходившие на сторону немцев? Ночью рота резала коммунистов и с оружием, со знаменами уходила к немцам. Это были отнюдь не единичные случаи, это было массовое явление. По разным оценкам так поступили от шестисот тысяч до миллиона красноармейцев — примерно столько же насчитывает вся армия современной России. Не из трусости они так поступали, не потому что не хотели воевать. Они как раз очень хотели воевать, но с большевиками. Немцы, конечно, не давали им оружия, но оставляли на передовой, как хозобслугу. Они называли их «свои Иваны». Что было в душе у этих людей? Ад.
Представьте себе простого русского крестьянина, которого во время коллективизации выгнали из дома, отобрали всё имущество. Уморили голодом детей, как собаку, пристрелили отца, схватившегося за вилы, насмерть запытали брата, который ушел в лес, а потом его поймали. Представьте себе, как у крестьян отбирали весь хлеб до зернышка, обрекая их на голодную смерть, а потом рубили их, безоружных, шашками, когда они возмущались. Представьте, как их, словно скотину, грузили в эшелоны, везли на север и там выбрасывали в лесу, предлагая строиться и начинать новую жизнь. И вот крестьянина, всё это пережившего, в 1941 году одели в солдатскую шинель и сказали, что надо Родину защищать. То есть надо защищать власть тех извергов, палачей и садистов, которые уже замучили миллионы русских людей, которые теперь поднимают его в атаку, а сзади стоят с автоматами на тот случай, если он не туда побежит. Если такой солдат слышал слова: «Отродью человечества сколотим крепкий гроб», он не мог иметь ввиду ни кого, кроме большевиков. Вам не кажется, что такому солдату было бы очень странно сражаться за маньяков–коммунистов? И он уходил к немцам, хотя совсем их не любил, но больше ни кто не претендовал на роль его спасителя. Он отнюдь не шкуру свою спасал, он хотел истреблять извергов–большевиков, и его ненависть к большевикам была воистину священной.
Кажется, было бы очень странно, если бы замученный русский крестьянин стал защищать власть своих мучителей, но ведь в нашем сознании всё наоборот: если он вместе с немцами решил свергнуть власть своих мучителей, он — предатель Родины, достойный всяческого презрения. Разбираясь со сталинскими репрессиями, у нас кого только не реабилитировали, включая палачей–садистов, которые сами позднее попали в мясорубку. Но русского мужика в немецкой форме сражавшегося с палачами–большевиками, у нас не реабилитируют ни когда. Их заклеймили презрением на веки вечные. Их не только ни когда не оправдают, но даже не попытаются по человечески понять, хотя бы найти в их действиях смягчающие вину обстоятельства.
В наши головы забито железное клише — власовец. Это слово звучит более мерзко, чем самое грязное ругательство. Власовец — это подлец, который в плену из трусости, спасая свою шкуру, переметнулся к немцам и вместе с ними начал убивать своих. Или решил, что немцы всё равно победят и надо пока не поздно переметнуться к победителям. Ни кто не видит в этих людях идейных борцов с большевизмом, как с величайшим злом на земле.
У нас всегда изображают дело так, что весь народ в едином порыве встал против иноземных захватчиков и только ничтожная горстка предателей–власовцев перешла на сторону немцев. А ведь это были миллионы русских людей, среди которых власовская РОА была довольно незначительной частью. Там были и бывшие белогвардейцы, и казаки–эмигранты, и красноармейцы, ни когда не попадавшие в плен, но развернувшие своё оружие против комиссаров. И ни когда они не переходили на сторону немцев, потому что сражались за Россию. Конечно, там хватало мрази, но её там было не больше, чем в Красной Армии. Если партизаны сжигали крестьянские избы, чтобы там не могли квартировать немцы, а казаки сражались против извергов–партизан, так кто там был хороший, а кто плохой…
И всё–таки я не сомневаюсь, что у самых лучших, искренних, идейных русских людей, надевших немецкую форму, на душе было погано. Вот казаки проводят карательную операцию против партизан и из немецких автоматов убивают русских людей с красными звездами на лбу. Ведь понимают же казаки, что среди этих краснозвездных русских — не все изверги, не все коммунисты, среди партизан полно честных русских людей, которые гибнут сейчас за Россию. И казаки убивают их за Россию. И слышат в свой адрес: «Немецкий холуй». Ведь сердце же от этого разрывается. А что тут скажешь? Ведь и правда у казака на папахе — орел со свастикой. Нужна казаку свастика? Да на хрен она ему не нужна. Но ведь нацепил же он её. Кажется, все мы прокляты.