[1752], Платон вовсе не дает окончательный ответ на вопрос о природе этого соотношения. Позиция Троицкого максимально приближается к субъективистской позиции Геромогена (одного из героев диалога), опровергнутой Сократом, но она не позволяет понять, каким же образом деньги обретают свою реальную стоимость и обладают покупательной способностью. Деньги, о которых говорит Троицкий, имеют все признаки фальшивых денежных банкнот, которые следует не пускать в оборот, но, наоборот, изымать из употребления (добавим, с привлечением к ответственности виновных в их изготовлении).
Если несколько продолжить данную аналогию, можно сказать и о том, что бумажные деньги существуют в разных странах, имеют разный внешний вид и разную покупательную способность (один доллар не равен одному фунту, и один рубль не равен одному доллару), но при этом всякая валюта призвана обозначать золотой запас. Символы, таким образом, различны, но реальность, стоящая за ними, одна и та же. В разных языках существуют разные слова для обозначения тех или иных понятий, причем, как правило, семантический спектр того или иного понятия в одном языке никогда вполне не соответствует семантическому спектру сходного понятия в другом языке. Поэтому для более или менее адекватного перевода текста на другой язык необходим целый набор слов и понятий, в своей совокупности соответствующий аналогичному набору слов и понятий другого языка. Ни один символ не может быть опознан без сопоставления с другими символами: каждый символ обретает смысл внутри той или иной системы символов, точно так же как каждая денежная банкнота обретает ценность внутри определенной финансовой системы, в которой, помимо нее, циркулируют и другие банкноты.
Все сказанное выводит нас к проблематике, обсуждавшейся в философской герменевтике XIX‑XX веков (Ф. Шлейермахер, М. Хайдеггер, Г. Г. Гадамер и др.) и остающейся вне рамок нашего исследования, которое мы сознательно ограничили рассмотрением богословской и церковно–исторической проблематики, связанной с имяславскими спорами. Тем не менее мы считаем важным подчеркнуть значимость вопросов, затрагивавшихся в ходе полемики вокруг имяславия, для решения которых богословские, философские и лингвистические познания Троицкого были явно недостаточны: серьезнейшие проблемы, связанные с философией языка, символа и имени, он решал одним росчерком пера, на самом поверхностном и примитивном уровне.
В религиозной жизни, считает Троицкий, воззрение на имена как дубликаты предметов, находящиеся в таинственной связи с самими предметами, привело к развитию многобожия,«поскольку для каждого имени Божия, означающего лишь свойство Божие, оно полагало особого носителя», и к идолопоклонству,«поскольку обожествление одних символов, созданных человеческим измышлением, т. е. имен, вело за собою обожествление других, т. е. идолов, и в то же время способствовало замене истинного богопочитания языческим культом, в котором магия имен всегда занимала виднейшее место»[1753].
Языческая теория имен, отвергнутая христианством, была, по мнению Троицкого, возрождена в IV веке Евномием, а в начале XX века — имя–славцами. Сравнение между имяславцами и евномианами — лейтмотив сочинения Троицкого»Учение св. Григория Нисского об именах Божиих и имябожники»[1754]. В статье»Учение афонских имябожников и его разбор»это сравнение также играет значительную роль. Теория имен, которую излагает Троицкий в противовес имяславскому учению, основана на трактате святителя Григория Нисского»Против Евномия»:
Имена, — пишет Троицкий, — сами по себе нисколько не связаны с предметами. Ни один предмет сам по себе в наименовании не нуждается и может существовать, не имея никакого имени. Имена предметов нужны только нам для упорядочения своей психической деятельности и для передачи своей мысли о предмете другим. Связь между именем и предметом существует не объективно, а лишь субъективно, существует в человеке, дающем то или иное наименование предмету, и понятие или предмет можно назвать любым именем или совсем не называть, и он все же останется тем же, чем был. Стакан можно назвать как угодно, но он все же останется стаканом, и затруднение может возникнуть лишь для понимания нашей мысли о стакане другими. Имя есть лишь условный знак, символ предмета, созданный самим человеком, его способностью к творчеству, его έπίνοια, его измышлением, творчеством человека, говорят святые отцы, а вовсе не Богом. Правда, самая эта способность дарована человеку Богом, но ведь и все даровано Богом, но вместе с тем способность эта подчинена воле человека, и человек свободен употребить ее во благо или во зло, а следовательно считать Бога виновником созданных человеком слов или имен никак нельзя<…>Всякое имя не есть действие Божие, а есть действие, есть энергия человеческая[1755].
Все имена Божий, согласно Троицкому,«нужно употреблять с мыс–лию о том, что Бог выше всякого имени, что Он не имеет никакого имени, а что все имена лишь указывают на Бога, не говоря, что Он такое»[1756]. Необходимо помнить, что ни одно имя не описывает сущность Божию, не создано Богом и не совечно Богу. Имя»Иисус»не исключение — оно»создано людьми и сначала лишь имело значение простого человеческого имени. К Сыну же Божию оно стало относиться лишь по Его воплощении»[1757].
Тем не менее Троицкий настаивает на том, что имена Божий, будучи символами Самого Бога, заслуживают почитания, как и все прочие религиозные символы. Имена Божий нельзя приравнивать к Самому Богу, однако они должны почитаться наравне с иконами, крестом и другими священными символами христианства:
Имена Божий есть вид изображения Божества, догмат о почитании коих установлен на седьмом Вселенском соборе; а практика — современна началу христианства. Обычно представляют, что собор этот говорил об иконах лишь как о живописных изображениях. Но значение греческого слова»Икона»гораздо шире. Икона — это все то, что похоже на другое, не только живописное изображение, но и отпечаток, оттиск и изображение звуковое, т. е. слово–имя. Никакой разницы по существу между живописными и звуковыми изображениями нет, ибо то и другое есть создание с одной и той же целью и одной и той же духовной способности человека, пользующейся лишь разными органами и разной средой для своего проявления — такова основная мысль актов собора. Имя есть также икона, как и картина, неоднократно повторяет он. Но если так, то имя Божие, как и все иконы, свято само по себе, не в том смысле, что оно свято вне мыслимого отношения его к Богу, а в том, что раз такое отношение устанавливается, имя должно считаться святым по самому своему значению, независимо от воли человека. Как и все священные символы, имя Божие не только свято, но и может и освящать человека, но не само по себе, не своею силою, а подаваемою чрез его посредство благодатию Божиею[1758].
Что нового содержат статьи Троицкого, написанные в 1914 году, в сравнении с его докладом Святейшему Синоду? Во–первых, как мы уже отмечали, их характеризует резкость тона и полемическая направленность изложения. Во–вторых, Троицкий, в докладе Синоду говоривший об имяславии как учении еще не вполне сформировавшемся, теперь трактует его как тщательно продуманную еретическую систему, покоящуюся на ложной теории имен. В–третьих, последовательно проводится мысль об имяславии как возрожденном евномианстве, которому противопоставляется учение об именах Божиих святителя Григория Нисского (в докладе Синоду, как мы помним, имяславие отождествлялось с варлаамитством, а позиция противников имяславия обосновывалась учением святого Григория Паламы). В–четвертых, наконец, Троицкий сравнивает имяславие с некоторыми древними учениями. Он,
например, проводит мысль о том, что учение имяславцев об имени Божием родственно иудейско–раввинскому учению о слове Божием, или Мемре: в этом учении Троицкий видит искажение библейского представления об имени Божием[1759]. Указывает Троицкий и на якобы существующую связь между имяславием и»магометанским учением об именах Божиих, стоящим в зависимости от раввинизма»[1760]. В учении Филона о Логосе, а также в некоторых памятниках апокрифической и гностической литературы Троицкий также находит параллели к учению имябож–ников. В результате весьма пристрастного и тенденциозного анализа, движущей силой которого было стремление подогнать имяславие под как можно большее число древних ересей, Троицкий приходит к следующему выводу:«Раввинское мифологическое учение о Мемре, извратившее учение Откровения, антихристианский филонизм, гностицизм, арианство или, ближе, евномианство, а позднее варлаамитство — вот истинная генеалогия учения имябожников об имени Божием»[1761]. Не ограничившись этим списком, Троицкий прибавляет к древним еретикам еще и Лютера как одного из предшественников имяславия[1762]. Остается только непонятным, как в среде афонских иноков, в большинстве своем не читавших ничего кроме Евангелия и творений Святых Отцов, могли зародиться симпатии к столь многим еретическим учениям сразу и почему сотни монахов–афонцев оказались ими заражены.
Нам представляется, что невозможно рассматривать всерьез аргументы Троицкого в пользу близости имяславия к раввинской мифологии, учению Филона, магометанству, гностицизму и лютеранству. Однако нельзя пройти мимо сравнения имяславия с евномианством, тем более, что это сравнение было подхвачено многими критиками имяславия после Троицкого [1763]