.
Далее в заявлении имяславцы говорят, что они свое учение»не возводят на степень догмата, ибо оно соборне еще не формулировано», однако ожидают, что»на предстоящем Соборе оно будет формулировано и догматизировано». Авторы заявления просят митрополита Макария доложить Синоду, что они остаются»глубоко оскорбленными словами и действиями архиепископов Антония и Никона». Архиепископ Антоний при этом назван»главным виновником афонской смуты», ибо»он возмутил духовное чувство иноков своими хульными выходками против Имени Иисуса». По поводу»многих клевет»архиепископа Никона в адрес имяславцев, а также бедствий, которые он причинил им»своим жестокосердием и несправедливостью», в заявлении говорится:«Сие да простит ему Господь Бог и мы прощаем». Заявление завершается просьбой о ходатайстве перед Его Императорским Величеством о предоставлении имяславцам скита»Пицунда»на Кавказе с тем, чтобы содержание его было обеспечено»соответствующей долей капитала Пантелеимоновского и Андреевского монастырей, хранящегося в Государственном банке»[1858].
Таким образом, начав со смиренного согласия вернуться в послушание синодальной иерархии, иноки–имяславцьт во главе с иеросхимона–хом Антонием (Булатовичем) заканчивают обвинениями в адрес тех синодальных архиереев, которых они продолжают считать виновниками смуты, выдвигая при этом конкретные финансовые претензии. Никакого покаяния за прежние ошибки в заявлении имяславцев не содержится. Даже отложение от общения с Синодом — акт сам по себе весьма вызывающий — не признается ошибочным: утверждается лишь, что причины, вызвавшие его появление, устранены[1859]. Такая позиция имяславцев, находящаяся в явном противоречии с установленными нормами церковной дисциплины, разумеется, не могла вызвать сочувствия в Синоде. Однако даже после этого никакой резкой реакции от Синода не последовало: синодальные архиереи находились в слишком трудном положении и желали, очевидно, с помощью Московской конторы поскорее положить конец делу имяславцев.
Следует отметить особую роль, которую сыграл в деле имяславцев епископ Модест (Никитин). Во многом именно благодаря его такту и терпению удалось примирить с официальным церковным руководством тех имяславцев, которые занимали по отношению к Синоду решительную и непримиримую позицию. О своей полной поддержке имяславцев епископ Модест вновь засвидетельствовал в письме на имя главного редактора журнала»Дым отечества»А. Л. Гарязина, одного из наиболее активных защитников афонских иноков:
Благодарение Господу Богу, — писал епископ Модест, — все иноки имяславцы оказались истинными чадами церкви. Благодарю Бога за это. Вам же говорю русское спасибо за Вашу помощь мне. О. Антоний и все виденные мною иноки афонские назначены в число братии Знаменского монастыря. Употреблю все усилия, чтобы они остались пребыванием своим в монастыре довольны. Будут жить, смотря по их склонностям, или в Знаменском монастыре в Москве, или вне Москвы на монастырской даче<…>Разность мнений не должна мешать единению и любви<…>Когда Господь Бог вложит в сердце царево желание собрать очень нужный для Церкви Собор, Он Один ведает. До Собора же возможна литературная борьба, но хорошо было бы, если бы она не была остра[1860].
В решении вопроса о судьбе имяславцев деятельное участие принял также митрополит Московский Макарий (Невский), не побоявшийся противостать своим коллегам по Синоду архиепископам Антонию, Никону и Сергию. Митрополит Макарий, отличавшийся благостностью и простотой,
<…>никого не осуждал, ни архиепископа Антония (Храповицко–го), выступавшего с непримиримых позиций в отношении к имя–славцам, ни греческих богословов, подвергших спешному разбору столь важный богословский вопрос об Имени Божием, ни Патриарха Константинопольского, поспешившего объявить»еретиками»афонских монахов–имяславцев; Владыка Макарий осторожно и бережно отнесся к делу великой важности и постарался положить конец розни, затянувшейся из‑за смутного времени, и, отложив окончательное решение церковного учения об Имени Божием до времени Соборного обсуждения, внес мир и восстановил справедливость. Святейший Синод, в лице Высшего Церковного Управления, запросил письменно старца схиигумена Германа, настоятеля Зосимовой пустыни, дать свое суждение об Афонских спорах об Имени Иисусовом, на что старец отвечал:«Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшие разногласия следовало бы покрыть любовью», — что и выполнил на деле, по велению своей совести и по послушанию, митрополит Макарий.[1861]
О положительной роли митрополита Макария в деле имяславцев писал в июне 1914 года князь В. П. Мещерский:
Конец дела об имяславцах явился неожиданно как Божиим промыслом совершившееся чудо. И действительно, кто мог себе представить, чтобы несколько месяцев после того, как с благословения Святейшего Синода архиепископ русской церкви, под хвалебный трезвон»Колокола»и всех его миссионеров отправился на Афон с воинскою командою и с обращением к монахам–имяславцам соединил не только брань, но насилие и действие оружием, после которых эти монахи были, как арестанты, выпровожены из обители и по этапу препровождены в места их родины, — тот же Синод, под влиянием, очевидно, осенившего его Божьего вдохновения, поручит расследование этого дела московскому митрополиту Макарию.
Когда стала известною свершившаяся в членах Синода перемена настроения настолько сильная, что он от архиепископа Никона, известного только своею злобою в обращении со всеми вопросами веры и Церкви и никогда за последние годы иного слова не сказавшего ни устно, ни письменно<…>перешел к иерарху, коего слава прошла по всей России и утвердилась за ним как за иерархом, главная сила которого была любовь ко Христу, проникающая все отношения его души к душе человека, к нему обращающейся, — тогда не хотели верить этому: как сильно было действие на души всех сынов Церкви совершенного архиепископом Никоном деяния, вслед за которым последовало уподобление этих монахов секте хлыстов, отлученных от Церкви. Но отрадная весть оказалась правдою. И вскоре вслед за тем не только митрополит Макарий не согласился с жестокосердием и пристрастием, проявленным архиепископом Никоном, но, выслушав с любовью обращенное к нему исповедание веры от поруганных членом Синода монахов–имяславцев с полною откровенностью и искренностью, преподал им кратко и ясно указание их заблуждений<…>
Вот событие как оно произошло. С первого взгляда оно может казаться маленьким, так как касалось только нескольких десятков монахов. Но дело не в том, много или мало замешано в эту печальную эпопею монахов, а в том, что такое событие могло иметь место и, не будь изменившегося взгляда Св. Синода на это дело, не перешло бы оно из рук архиепископа Никона, известного своею ненавистью, в священные руки митрополита Макария, благословляемого всею Россиею за животворную силу его любви о Христе ко всякой душе, к нему обращающейся[1862].
Впрочем, далеко не все восприняли решение Московской Синодальной конторы столь же положительно. 24 июня было опубликовано поступившее в Святейший Синод за подписью игумена Афонского Пантелеимоновского монастыря архимандрита Мисаила, казначея и собора братии этого монастыря заявление от имени»четырех с половиной тысячного населения русских подданных на святой Афонской Горе»[1863]. Авторы заявления просили, чтобы ни Булатович, ни другие вывезенные в Россию афонцы, даже и раскаявшиеся, ни в коем случае не получили разрешения вернуться снова на Афон. В заявлении утверждалось, что Булатович во время своего пребывания на Афоне пытался проводить»политическо–революционную пропаганду». Письмо заканчивалось следующими характерными словами:
Мы по чистой совести подтверждаем, что в отношении смутьянов–бунтовщиков русским правительством были приняты очень мягкие меры, так как действия их на глазах всех нас носили явно революционный характер, и несколько сот человек терроризировали остальное многотысячное население Святой Горы, и умоляем не возвращать к нам революционеров, так как видим из газет, что якобы раскаявшиеся забрасывают нас клеветой и грязью[1864].
В начале июня в Москву из Одессы прибыл архимандрит Давид (Мухранов) и с ним шесть иноков, в течение 11 предшествующих месяцев находившиеся под арестом[1865]. Иноки были изумлены отеческим отношением к ним епископа Модеста и всей братии возглавлявшегося им Покровского монастыря.«В Москве мы только признали, что мы люди, имеющие право на сострадание и милость, — заявили они. — А в Одессе смотрели на нас как на самых закоренелых злодеев»[1866]. 24 июня в Москву прибывает и иеросхимонах Антоний (Булатович), поселившийся в том же Покровском монастыре[1867]. Однако мятежный дух Булатовича томится в стенах столичной обители. Уже в августе 1914 года, вскоре после вступления России в войну с Германией, он отправляется полковым священником в действующую армию[1868].
Так в первой половине 1914 года произошел перелом в деле имя–славцев. Не следует, впрочем, забывать о том, что изменение отношения к имяславцам в высших сферах и положительное решение Московской Синодальной конторы по их делу оказало прямое влияние на судьбу лишь нескольких десятков монахов — главным образом, тех, кто находился в эпицентре борьбы и потому мог следить за происходившим [1869]. Абсолютное же большинство изгнанных с Афона иноков, разбросанных по городам и весям Российской империи, продолжало оставаться в неведении и недоумении относительно своей судьбы. Многие епархиальные архиереи, настоятели монастырей и приходские священники и после решения Синодальной конторы руководствовались прежними директивами Синода и не допускали»имябожников»к Причастию