Пытаюсь его утешить:
— Вернешься, все это закончится, снимут санкции…
— Нет, — говорит Витторио твердо, — не вернусь уже. Нет смысла. И ты знаешь, мне пишут десятки, может, сотни людей из Европы. Хотят продать свое жилье, бизнес и переехать в Донбасс.
Тут удивляюсь уже я:
— На территорию без статуса, где идут бои?
— Да. Свободная жизнь здесь этого стоит. Я это знаю. Я же приехал сюда на два месяца в 2015 году…
На Украине инициативу Витторио по донесению неудобной правды до Европы тоже оценили высоко, возбудив уголовное дело.
Обсуждаем план работы в Мариуполе, времени у нас немного — в 18 часов начинается комендантский час. Заезжаем к бабушке Анне, библиотекарю «с небывало чистым и светлым лицом». Я взял ее семью на патронат и каждый раз привожу продукты. В этот раз привез шоколад, печенье и хлеб. Хлеба нет в городе, и люди без него мучаются. Прощаюсь с Анной, и к моей машине подходит дедушка с палочкой, одетый, как и все здесь, в ворох закопченного тряпья:
— Сынок, если есть, дай водички — сердечное запить нужно.
Показывает мне пластиковую бутылку, на дне плещется какое-то лекарство с корвалольным запахом горя. Я сую ему в руки нераспечатанную бутылку минералки. Дед начинается заикаться:
— Это все мне? Это что — подарок?
У меня перехватывает горло, я не могу ему ответить, киваю, отворачиваюсь и сажусь в машину. Витторио предлагает съездить в областное СБУ и поискать его личное дело.
— Я во время обстрелов много работал в Горловке. А итальянец в Горловке уже событие. Как я понял по повестке, которую мне прислали на телефон, дело против меня возбудил бывший сотрудник отдела СБУ в Горловке, сбежавший в Мариуполь. Так что оно должно быть где-то здесь!
Витторио знает Мариуполь не хуже меня, особенно его главные тонкости, которых нет и, надеюсь, не будет в путеводителях: как проехать так, чтобы не упереться в завалы и чтобы машину не «размо тали» по пути. Встаем под стеной огромного Покровского храма. Витторио беседует с резервистами на углу аллеи Памяти (словосочетание «Великая Отечественная» с 2014 года в Мариуполе не употреблялось), я снимаю унылую толпу людей за храмом. Чего-то ждут. В видоискателе появляется бабушка, она идет прямо на меня и упирается точно в объектив:
— Простите, у вас не найдется немного хлебца?
Передавая библиотекарше Анне пакет с хлебом, я выложил одну буханку, словно знал, чувствовал, что она еще понадобится. Киваю и иду к машине, бабушка семенит за мной и даже придерживает меня за рукав: вдруг я передумаю и убегу. Это реакция голодного человека. Скороговоркой мне объясняет:
— Ждали гуманитарщиков с 9 утра, обещали привезти хлеб и не приехали. Вы не знаете почему?
— В Донецке перебои с водой, в некоторых районах воду раз в три дня дают. Думаю, не смогли выпечь… Но завтра дадут воду и приедут.
Голос у меня уверенный, хотя получается это с трудом. Буханка хлеба и надежда. Что я еще могу дать?
За зданиями СБУ не просто воюют, оттуда периодически прилетают мины, очень надеюсь, что последние, оставшиеся у нацистов. Полковник МГБ узнает Витторио:
— Встречал тебя и читал. Все личные дела мы уже собрали. — Полковник кивает на клетчатые «челночные» сумки. — Это только часть, все вывезли в Донецк. Но ты не волнуйся, как обработаем документы, сообщим. Поверь, никто скрывать не будет. В это здание можете зайти. А в старом здании СБУ сейчас саперы работают, уже одну противопехотную мину сняли и две мины-«лепестка» нашли.
Меня аж прошибает пот: «лепестки» эти — одно из самых страшных изобретений человечества. Плоские, сливаются с любой поверхностью, собирая на себя пыль, могут ждать жертву по 40 лет, как в Афганистане, отрывают стопу. Я спрашиваю:
— Под мусором «лепестки» лежали?
— Под бумагами на полу…
Не факт, что дело, заведенное на гражданина Евросоюза, уцелело. Я показываю Витторио целые груды бумажной лапши — документы, пропущенные через шредеры-уничтожители, они были в каждом кабинете. В учебном классе на втором этаже два трупа в украинской военной форме. И сама эта форма валяется везде, видно, как ее сдирали, убегая. Раскидывали погоны и нашивки, выдирали из корочек «Служба безопасности Украины» их внутреннее содержимое. И везде валяются бутылки от дорогущего элитного алкоголя. Бутылки с виски и коньяком стоят полупустые на столах — не допили, не успели. Витторио спрашивает:
— Дима, почему столько алкоголя?
— У нас так принято, форма подарка или взятки — дорогой алкоголь.
Витторио задумчиво говорит:
— Да, в Италии так не принято. Я думаю, они пили, потому что им было страшно.
Мы возвращаемся к машине. На маленькой площади пусто. Только у входа в храм лежит труп старушки, накрытый скатертью.
— С утра ждала гуманитарку, а потом легла на асфальт и все. Мы подбежали, а она — все! Понимаешь! — почти кричит мне небритый мужик в каске-лопухе, мобилизованный шахтер из Макеевки.
Улицы завалены мусором, шифером и вывесками, сорванными осколками, пути на них не расчищены, а накатаны, и я держусь этих стихийных дорог. И очень надеюсь, что прошедшие раньше машины уже собрали на свои колеса все осколки от «градов». Именно они дырявят покрышки, а я знаю, как это — пробить сразу четыре колеса в зоне боев… Выкатываемся обратно на проспект Мира к городской администрации. На тротуаре стоят знакомые парни, авиаразведчики танкистов, с гордостью показывают на российский флажок над крышей:
— Только что повесили! Правда, пришлось из «сапогов» дать залп (СПГ, «сапог» — станковый противотанковый гранатомет), пока укропы чухались, мы флаг и повесили!
В воздухе у ребят висит «птичка». Мы спрашиваем: как добраться до печально известного роддома № 3, который якобы разбомбила российская авиация? С помощью квадрокоптера нам показывают безопасную дорогу, пока не раздается длинная, на всю ленту, пулеметная очередь. «Птичку» сбили. До противника тут метров 300–400, роддом по-прежнему на линии фронта, и это не преувеличение.
9 марта известнейшее западное новостное агентство опубликовало снимок, сделанный во дворе этого роддома, и короткое интервью с раненой интернет-моделью Марианной Подгурской. Украинская сторона утверждала, что на роддом сбросила бомбу российская авиация. Сама Марианна родила, выбралась из Мариуполя и сообщила, что «взрывов было два» и никакого авианалета не было.
Из врачей в больничном комплексе сейчас остались Игорь Бражник, заведующий детской реанимацией, и Сергей Рыбалко, детский хирург. Рассказывают нам страшные вещи. Мол, когда в первых числах марта к ним привезли шесть раненых деток, они думали, что это очень много, это — край.
— А потом дети пошли десятками, на сотни считали…
Персонала в больнице не осталось. Я спрашиваю:
— Разбежались?
Но старшая медсестра Елена меня поправляет:
— Неправильно так говорить. Остались те, кто смог добраться до больницы в начале марта. Кто-то погиб, мы не знаем пока… А так нас семь человек, мы здесь живем уже полтора месяца.
По мнению Украины, авианалет на больницу совершили, потому что здесь была база «Азова».
— Нет, — говорит твердо Игорь Васильевич, — не было тут «Азова», здесь стояло подразделение территориальной обороны. Не в роддоме, а в корпусе онкологического диспансера. Он в стороне. Мы с тербатовцами практически не контактировали. Двух бойцов они выделяли для охраны.
Момент истины в этой истории — момент взрыва. Он случился ровно через сутки после того, как тербат ушел из больницы. Игорь Рыбалко именно на это обратил внимание:
— Ребята, вы стояли в нашей больнице несколько недель, жили рядом с нами, почему же вы не сообщили нам, что вы ушли? Почему?
С Игорем Бражником мы идем к воронке. Она глубокая. Была взрывная волна — прошлась по стенам. Но следов от осколков минимум. Реаниматолог говорит, что во дворе стояла кислородная станция, она и сдетонировала от первого взрыва. Поэтому роженица Марианна, которую он хорошо помнит, и сказала, что «взрывов было два».
— Я совершенно точно знаю, — говорит Игорь Васильевич, — я не мог не знать. Убитых в родильном корпусе не было. Были раненые, были с переломами конечностей. Все.
Я не специалист, но понимаю, что так не бывает после взрыва ФАБ-500 (фугасная авиационная бомба массой 500 кг) в полузамкнутом дворе. Я видел, какие повреждения оставляет ФАБ-250, только что — во дворе СБУ. Резюме знакомого сапера, которому я отправил снимки:
— Заложили фугас на выброс грунта, чтобы воронка была здоровой. Поэтому стены не сложило. Поэтому осколков ты там не насобирал. Так что ты, скорее всего, прав, это инсценировка. Туда взрывотехников надо и следователей…
Действительно, подумаешь, какие-то роженицы с переломанными ногами и порезами! Зато Владимир Зеленский смог заявить: «Авиабомба на роддом — это окончательное доказательство. Доказательство того, что происходит геноцид украинцев». И его услышали, конечно, — там, где очень хотели услышать. А мы увидели другое. И опросили тех, кто был в роддоме во время этой провокации. И готовы отвезти туда следователей, пусть только линия фронта чуть отодвинется от этой несчастной больницы.
Мы мчимся с Витторио домой. Через Еленовку нас не пускают — обстрелы, и мы опять отправляемся в объезд, хотя до Донецка было десять минут езды. Темнеет стремительно.
— Не успеваю, — сокрушенно говорит мне Витторио. — Сыну завтра три года исполняется, а подарок не успел ему купить.
— Так ты, получается, совсем донецкий?
— Полностью!
Я объясняю Витторио, где находится игрушечный магазин, в котором я уже восемь лет, после каждой командировки в Донбасс, покупаю дочке игрушку. Наверное, я тоже давно донецкий.
12 апреля 2022 годаМЕРТВЫЕ ПЛЯЖИ МАРИУПОЛЯ
Уже в минувшую субботу я догадывался, что «азовцы» будут пытаться покинуть город любой ценой. На Запорожском шоссе, заходящем в Мариуполь, в