— Братик, ну какая реконструкция. В этот дом две недели назад двадцать наших донецких резервистов забежали на первый этаж. А укропский танк сложил подъезд… Вот они там так и лежат… Мы долго еще будем ковыряться, приезжайте завтра, будем доставать.
В Драмтеатре Мариуполя, по слухам, под обломками тоже лежат задавленные люди. Я не могу попасть в него уже вторую неделю. Приезжаю всегда в момент, когда у театра начинается бой. Кварталы вокруг считаются «серой зоной», их давно прошли саперы. И сам я тут был — в соседнем здании СБУ. А потом проходят сутки, и в полуразрушенных домах вдруг начинают работать «тройки» нацистов: снайпер, гранатометчик и автоматчик для прикрытия. И в этот раз тоже не получилось добраться до места чудовищной провокации. (Драмтеатр подорвали «азовцы», собрав тут сотни людей и объявив, что его разбомбила русская авиация.) Если рассматривать все происходящее в Мариуполе как Божий промысел, то все было предопределено ради того, чтобы мы спасли раненую снайпером девушку Татьяну. Слишком много совпадений, они цеплялись друг за друга.
Проспект Мира, архитектурная ось города, упирается в этот несчастный Драмтеатр. Ехал осторожно, машина виляла между невообразимого железного хлама с крыш и фасадов, срубленных осколками фонарей и висящих проводов. Последний перекресток, пересечение с улицей Нильсена, чуть ниже по этой улице — СБУ из. моего прошлого репортажа. И тут мне под колеса бросается бабушка, еще одна героиня того текста. Та самая, которой я отдал припря-тайную в машине «на самый крайний случай» буханку хлеба. Она еще придерживала меня за рукав птичьей лапкой, чтобы я не убежал, не передумал отдать ей хлеб. Жива бабушка! Опускаю окно, она кричит:
— Скорее, девушка ранена! Отвезите в больницу, прошу!
Влад, бывший фельдшер скорой, начинает возиться в тесной машине, расстегивая медицинскую укладку, и тоже кричит:
— Быстрее! Показывайте дорогу!
Бабушка добегает до угла улицы Нильсена и замирает, прижавшись к стене, дальше не идет. Все ясно: улицу простреливают. Машет рукой:
— Там! Туда!
Показывает на въезд во двор, до него метров 20, и сразу же нас закроет торец дома. Примериваюсь, чтобы проскочить одним броском, мотор ревет, мы не слышим свиста пули, но хорошо слышим визг рикошета от металла на другой стороне проспекта, уже за нами.
Во дворе нас ждут грязные, зачумленные в подвалах люди. Стелю плед на заднее сиденье, из подвала вытаскивают Татьяну, она вскрикивает при каждом шаге. Выше колена на бедре пятно крови, но артерия и вены не задеты, повезло. Поражает маникюр Татьяны на серых, почти черных руках. Еще одна примета подвальной жизни, единственное утешение мариупольских женщин. Татьяна просидела в этом подвале 52 дня. Начались дожди, она вышла из двора подобрать куски металла, сорванные с крыш, — закрыть окна… Спрашиваю: кто будет сопровождать? Муж Татьяны Игорь:
— У меня нет документов!
Документы у семьи сгорели вместе с квартирой, и мало кто понимает, какая это беда в воюющем Мариуполе. Обещаю, что договорюсь с блокпостами и привезу обратно — еще одна проблема города без транспорта. О том, что мне придется еще три раза проскакивать этот угол проспекта Мира, я пока стараюсь не думать. По дороге до печально известной областной больницы Татьяна рассказывает, что у нее был маленький магазинчик. Отец — подполковник в отставке, живет в Ростове. Муж Игорь пенсионер, бывший судья, и он зря боялся проверок документов. На блокпостах достаточно крикнуть «Раненый!» — и нам машут руками: «Быстрее проезжайте!»
В той самой несчастной больнице, где месяц назад живые лежали в коридорах вперемежку с мертвыми, а трупы складывали кучами в пустых палатах, что-то неуловимо поменялось. К лучшему. Потому что хуже уже не бывает. Минута — и появляются волонтеры в белых костюмах. Под ними спрятаны бронежилеты. Приносят окровавленные носилки, еще через пару минут Татьяна на операционном столе. Мы все переводим дух. Говорю с волонтером Алексеем. Он мариупольский, пришел в больницу сам, привел друзей. С будущим он определился:
— У меня все надежды только на Россию.
Уже без камеры Алексей кратко, матом, характеризует нынешнюю Украину и то, что она сделала с его родным городом. Появляется Татьяна, прыгает на одной ноге, но не вскрикивает, ее обезболили. Показывает пакетик с пулей 7,62, а Влад для сравнения выщелкивает из магазина патрон 5,45. Говорит: «На излете была, поэтому в ногу, шла на снижение, и сил у нее не было сломать кость». Мы не оставляем Татьяну в этой больнице, говорим ей, что «в подвале будет лучше». Обещаем свозить на перевязку в понедельник. Возможно, снайперов в этом районе уже не будет. Надеюсь.
Возвращаемся обратно. Нас встречают всем двором, благодарят, наперебой рассказывают, как жили в последние месяцы. Я запомнил фразу: «Хлеб сейчас дороже золота, а еще дороже только курево». Показывают, как били по их двору снайпер и гранатометчик — дождались, пока все соберутся с мисками возле общей кастрюли. Кузнец с «Азовстали» Виталий говорит:
— Я тогда добежал до ополченцев, пробрался ползком. Пришли, поставили ДШК (крупнокалиберный пулемет Дегтярева — Шпагина), влупили так, что снайпер аж через подоконник вниз головой свесился (его выкинули из окна рикошеты от стены в спину. — Авт.)!
Потом нас ведут смотреть маленькое дворовое кладбище возле украинского пропагандистского памятника «Жертвам голодомора». Их после 2014 года лепили во всех русскоязычных городах Украины в назидание «москалям», «вате» и «сепарам». После случившегося в Мариуполе этот символ «новой Украины» вызывает только праведную злобу. На обратном пути замечаю, что угол двора расчищен, а цветочные грядки вскопаны и на них уже пробиваются первые ростки. И при виде этих грядок никаких слов не нужно, чтобы понять, как здесь хотят мира.
Соседи Татьяны, старожилы города, объясняют нам, откуда берутся эти снайперские группы глубоко в тылу:
— Центр Мариуполя стоит на катакомбах. По легендам, их еще казаки копали, во время Крымской войны их тоже использовали. Просто камень добывали для строительства. Все, кто рос в центре, знают, где из них выходы. Один — как раз на нашей улице, еще два — тоже рядом, на улице Куинджи и в Горсаду. Но их больше, конечно, весной ходы обычно в балках открываются.
Разумеется, «азовцы», готовившие Мариуполь к обороне целых 8 лет, не могли не знать про эти катакомбы. А мы, к сожалению, услышали про них только сейчас. И это стоило много крови.
На прощание Татьяна говорит нам: «Бог послал мне сегодня и врагов, и своих» — самые дорогие слова за этот день, мы их не ждали, на них не рассчитывали… Чуть позже, в машине, мой товарищ, Влад с Полтавы, замечает, что его отпустила «черная тоска». Мне тоже стало как-то легче.
От дома Татьяны мало что осталось, жить в нем пока невозможно, хотя никто и не сомневается, что восстанавливать исторический центр Мариуполя будут. И очень скоро. Татьяне с мужем повезло: под Мангушем у них дача, войны там не было, и весной семья переехала из города. Я заезжал в этот двор, мне передали телефон Татьяны со словами: «Звоните ей, она будет рада».
19 апреля 2022 годаМАРИУПОЛЬ: ОЖИВАЮЩИЙ СТАЛИНГРАД
До нынешнего дня этот людской потенциал Мариуполя был скрыт в подвалах. Буквально один день затишья — и мариупольцы вышли на свет. На бульваре Шевченко закопошились уличные торговцы с ящиками, как в 90-х. Торгуют макаронами из пайков, домашней консервацией и даже — внимание! — еще советскими запасами сахара! Товары можно купить, но можно и обменять, например батарейки к фонарику на карту-«пополняшку» для республиканского сотового оператора. В городе появилось несколько точек, где берет связь, и в одном месте даже работает Интернет. На серфинг по новостным сайтам его не тратят, только на видеосвязь с родными — показать, что живы.
Первый открывшийся бизнес — маленький шиномонтажный павильончик. К нему очередь. Перебрать колесо стоит 100 гривен, но могут взять и 600 рублей. Российские деньги в диковинку, мало кто их видел. Хозяин шиномонтажа, веселый бородач Николай, рассказывает, что основной доход его бизнесу приносят осколки от «градов». Открылся он в минувшее воскресенье — и сразу очередь! Просит записать видеообращение к сестре, живущей в Москве. Начинает бодро:
— Дорогая сестричка! — но тут же голос ломается, и Николай машет рукой, говорит: — Потом, не могу сейчас, не готов.
Договариваюсь, что заскочу в ближайший день и перезапишем.
Заезжаю в знакомый двор на проспекте Мира, я обещал свозить Татьяну, раненную снайпером в прошлый четверг, на перевязку. Других вариантов добраться в больницу у нее просто нет. И еще я привез в этот двор хлеб, целый багажник хлеба, и мешок самых дешевых фонариков с запасными батарейками. Фонарики разбирали трясущимися руками, чуть не порвав пакет. Люди по-прежнему живут в подвалах, в темноте, потому что квартиры на верхних этажах просто выгорели или вместо потолков там небо. И неизвестно, что лучше.
Компания детей в углу двора печет на решетке от духовки яблоки. И все они хотят в школу, невиданное дело!
Перевязка Татьяны заняла буквально десяток минут. Усаживаем ее в машину, медленно еду сквозь толпу людей, набирающих питьевую воду. Татьяна говорит удивленно:
— Сколько знакомых! Я думала, они уехали, вот не ожидала, что эти люди останутся в городе!
Спрашиваю: что за люди? Татьяна показывает на одного, второго — этот чиновник, этот крупный бизнесмен… Лохматые, в одежде, обтертой о подвальные стены до однотонного серого цвета, со связками пятилитровых бутылок, они терпеливо ждут своей очереди. Война и беда всех уравняла.
В минувшее воскресенье нацистам, засевшим на «Азовстали», дали последний шанс сдаться. С шести утра до часа дня действовал «режим тишины». «Гуманитарные коридоры» в Левобережном районе даже обозначили красными флагами: мол, «ласково просим». Не вышел никто, более того,