И как специально, у подъезда одного из потрепанных домов мы увидели странную сцену. Мужик, совершенно нехарактерного для Донбасса вида — в ярко-голубой кофте и с длинными волосами, забранными в хвост, выгуливал собаку. Увидев нас, он как-то завибрировал и заметался по газону. В этот момент к странному мужику подбежала пожилая женщина, сунула ему в руки пакет с едой, и он промчался мимо нас в подъезд, бросив на ходу: «Стервятники!» и «Мама! Не говори с ними!». Но я поговорил с мамой. Мама была крайне недовольна и абсолютно неадекватна:
— Нас бросили, гуманитарку не привозят! Ни разу!
— Что нужно привезти, мы этим занимаемся. Говорите!
— Ничего не нужно!
Плачет, поворачивается и уходит прочь. Жора выносит диагноз:
— Укропы местные, я их знаю. Мужик прячется от мобилизации, два раза в день с собакой выходит, а мать ему еду таскает. Сама работала на фильтровальной станции, через нее вода идет в Донецк и Макеевку. Укропы по станции долбят, а чинить ее можно было только под контролем ОБСЕ.
— ОБСЕ-то больше нет!
Жора вздыхает:
— Воды тоже почти нет. Два часа в день через день.
На последнем адресе нас отпустила эта неприятная встреча. Нам открыла очень бодрая и веселая пенсионерка Нелли в ярко-красной футболке «Армия России». Все пространство прихожей занимала половинка дивана, это самое безопасное место в квартире.
— Я как в магазин хожу? — рассказывает нам Нелли. — Забываю сразу, что я бабка и мне 65 лет, квартиру не закрываю. Бегу! На то место, где соседка Наташа недавно погибла, не смотрю. Не смотрю в ту сторону вообще, быстро скупляюсь, залетаю в квартиру — фффу! Вроде в безопасности.
Кошка Маня во время обстрелов куда-то прячется, она сама по себе, а вот крохотный шпиц бегает по квартире и гавкает — защищает хозяйку. Больше всего Нелли хочет, чтобы начали восстанавливать город.
— Я все-таки маляр пятого разряда! Ходила в 14-м году трудоустраиваться, но мне сказали: «Сиди, бабка, дома». Но мне кажется, сейчас все закончится и каждые руки пригодятся. Людей-то у нас мало осталось.
Ждем мэра Ясиноватой в крохотной кофейне, единственной в городе. Кофе растворимый, конечно, но ассортимент пирожных и тортов поражает. Продавщица Елена говорит, что торты берут стабильно: «День рождения у людей никто не отменял!» Говорим на актуальные городские темы. Елена интересуется:
— Утром сегодня были выходы, но такие странные, вот как взвизгивает протяжно. Никогда такого не слышала. Не знаете, что это? Одиночные, не залпы.
— Это «Чебурашка» так бьет, тяжелая огнеметная система.
Елена удовлетворена, но не полностью:
— Мало бьет, почему не пакетами?
Мы соглашаемся и прощаемся. Нас уже ждет мэр Дмитрий Шевченко. Мэр, живущий в своем кабинете на раскладушке. Говорит: «Мои личные заморочки, только для быстрого реагирования». И объясняет:
— Самый сложный год в нашей истории. То, что было в 14-м году, так, эпизоды.
— Чего они пытаются добиться этими обстрелами?
— Исключительно разрушить инфраструктуру. Вода, газ, электричество — их цели.
Говорю мэру, что своей цели они добились, город пуст, как Припять в Чернобыльской зоне, но Дмитрий Шевченко со мной не соглашается, смеется:
— Тут приехали московские гуманитарщики, поставили фуру возле администрации, минута — такая толпа! Людей просто на улице не видно. Процентов 70 населения в городе. Дети остались с родителями, все на дистанционном обучении, всего лишь четырех забрали из школ за последнее время.
С определением «гуманитарная катастрофа» мэр категорически не согласен:
— Мы платим все зарплаты и пенсии, свет есть, вода есть. Работает железнодорожный узел, хотя ему досталось за месяц так, как за восемь лет. Если что-то разбивают обстрелами, сразу чиним. Три раза за день разбили, три раза починили. Я не отпустил из города ни торговые сети, ни пенсионный фонд. ЗАГС, правда, сбежал, но вернется. Каждый может купить в магазине набор продуктов, мы для этого здесь и находимся. И ради большой Победы мы готовы ждать и терпеть сколько потребуется. Мы не случайно восстановили свыше тысячи домов в частном секторе, это для людей надежда, мы показываем, что верим, что все закончится.
Уже в неофициальном разговоре, после интервью, мэр признался, что окаменел душой за последние месяцы, эмоции исчезли, остались только задачи. Мол, раньше гибель человека от обстрела воспринималась как трагедия. Теперь нужно собрать останки и убедить родственников не открывать гроб на похоронах. И работать дальше.
Вот эти слова мэра объяснили мне про Ясиноватую все. Город, находящийся в таком режиме, не просто живет, а сражается. Поэтому его не жалеет противник, но и жалость от врага тут никому не нужна, а нужна только победа.
9 мая 2022 года«ВОЮЕМ ПРОТИВ ТОЙ ЖЕ САМОЙ СВОЛОЧИ И ЗА ТО ЖЕ САМОЕ»: КАК ДЕНЬ ПОБЕДЫ СТАЛ ДЛЯ МАРИУПОЛЯ ДНЕМ НАДЕЖДЫ
В ночь накануне Дня Победы над расположением нашего батальона один за другим шли самолеты. Пролетали над «Азовсталью» и Мариуполем, больше не задерживались, не бомбили. Для самолетов здесь конфликт закончился, их цели были дальше, за сотни километров от истерзанного приморского города. Утром батальон проснулся привычно рано, уже к семи утра зевающие водители заправили свои машины. Первыми уехали всегда держащиеся особняком снайперы. Потом во двор потянулись рядовые бойцы в камуфляжах, загрунтованных бетонной пылью промзоны до цвета «глубокий серый». Знакомый боец поздравил меня с праздником и с горечью заметил: «Нас пока поздравлять не с чем, никакого права у нашего поколения на этот праздник пока нет, еще не заслужили». Я удивился:
— С чем ты меня поздравил тогда?
— Я дедов наших поздравил, им уважение оказал.
Всю дорогу до Мариуполя обдумывал этот разговор, и выходило так: все, что наши деды завоевали когда-то, мы сейчас переотвоевываем. И уже сам этот факт нас серьезно оправдывает перед предками. С одной стороны. С другой — есть какая-то заноза внутри, и она мучает многих. Вчера ночью, перед сном, я курил с одним из шоферов нашего батальона, и он тоже сказал знаковую фразу: «Между конфликтами 75 лет, а воюем против той же самой сволочи и за то же самое». То есть одинаковые мысли бродят на передовой в коллективном бессознательном бойцов. При этом все уверены, что и это столкновение закончится победой. И никак иначе.
В Талаковке, в селе, освобожденном еще в начале марта, местные вешают копию «Знамени Победы» на магазин, но, увидев, что я фотографирую, резко отворачиваются и расходятся в разные стороны. На «Азовстали» утром тихо, ветра нет, и над заводом стоит в небе столб черного дыма, формой напоминающий ядерный гриб. Стоит, не расползается…
Теперь ехать в Мариуполь недалеко и быстро, жуткий 120-киломе-тровый объезд через взорванные мосты и убитые пыльные проселки остался в прошлом. Сейчас все просто — 30 минут от базы и проходная завода имени Ильича, потом сворачиваешь на Металлургов, и через пару километров ты в центре города. Асфальт там, где нет воронок, — идеален, все-таки из Мариуполя пытались сделать «витрину украинского мира для Донбасса». Ага, сделали! Тошно смотреть на все вокруг, кроме асфальта. Паркую машину возле расстрелянного микроавтобуса с надписью «Дети» с трех сторон. Немолодой ополченец-резервист, увидев, что я снимаю микроавтобус, советует мне:
— Ты внутрь загляни, загляни. Посмотри, что за дети там ездили!
Я заглядываю. На полу валяются два кепи: «Береговой обороны» и еще одно, в морском темно-синем камуфляже, с трезубом, парадные погоны, удостоверение к знаку «20 лет керченской морской охраны», желто-голубые нашивки и прочее добро разбитой армии.
Судя по всему, эти половозрелые «дети» пытались выбраться из Мариупольского порта, но им не дали. Порт совсем рядом с монументом «Жертвам фашизма», это первая точка, где будут если не праздновать, то хотя бы отмечать и вспоминать День Победы.
Людей на этом параде по нынешним мариупольским меркам очень много — около тысячи человек. Конечно, меньше, чем в 10 утра возле «гуманитарного центра» в гипермаркете, но то же хватает — улицы города пусты.
На тенистой аллее уже растянули символ борьбы и победы — 300-метровую георгиевскую ленту. Края ленты держат волонтеры и обычные заводские мужики. Цветник возле мемориала уже восстановили. В пока не кошенной густой газонной траве-мураве белеет табличка на палке — это городская могила с почти стертой надписью, сохранился лишь адрес погибшего мариупольца. Он жил в соседнем доме, через дорогу. Пытаюсь совместить в видоискателе эту могилу с монументом «Жертвам фашизма», и у меня не получается. Но в сознании одно ложится на другое четко. Эта могила — осязаемый знак или свидетельство.
Рядом с могилой на лавочке четыре мариупольские бабушки говорят о русском языке. Прислушиваюсь, начинаю снимать. Бабушка с края лавочки, увидев камеру, демонстративно отворачивается, встает и уходит. Я подключаюсь к разговору, и мне, немного назидательно, объясняют:
— Что тут обсуждать, Мариуполь и весь Донбасс — русскоязычные, значит, на русском и будем говорить. У моего внука в школе был только английский и украинский, а русский — час в неделю. А украинский ему чужой, и получалось, что ребенок учил сразу два иностранных языка, а родной не учил!
«Бессмертного полка» в Мариуполе, конечно, не было в этот день. Даже теоретически невозможно придумать, где в этом городе сейчас можно распечатать портрет родственников-ветеранов.
Людмила Стрелецкая просто пришла с книгой — на одном развороте ее отец и его брат. Судьба их развела на войне, лежали в одном госпитале, но так и не встретились, а на брата потом пришло извещение — «пропал без вести». Спрашиваю Людмилу:
— Что для вас сегодняшний день?
— Счастье!
Я всматриваюсь в книгу, пытаясь осмыслить название «Книга памяти Украины», но у меня не получается это сделать. Книга — украинское переиздание советской, у меня есть такая, называлась она «Кто был кто в Великой Отечественной войне». Но на Украине, уже много лет как, для этой войны придумали другое название: «Немецко-советская