Очень плотное минирование, не только территорий, но и объектов — зданий, даже школ! То есть обороняющиеся здесь минировали все подряд. Ну а так обычный набор боеприпасов для городского боя — гранаты от ручных и станковых гранатометов, мины и снаряды.
По словам сапера, в день они получают от местных жителей от 30 до 50 обращений. Сам видел стайку бабушек, а в центре эмчээс-ник, быстро записывающий в блокнот адреса для группы разминирования.
Как к нашим спасателям относятся люди? Вопрос важный. В самом начале специальной операции, конкретно — 25 февраля, все власти Мариуполя сбежали из города. Все. Больше до подхода наших эти люди были никому не нужны, а наоборот — путались под ногами, просились, чтобы их выпустили из подвалов или наоборот, запустили в квартиры, в дома, которые «Азов» подготовил к обороне. Просили воды, еды, не стрелять из их двора… «Захистники» Мариуполя на практике считали этих людей «сепарами», которые «наголосовали на референдуме «русский мир», теперь его жрите!». Я дословно цитирую рассказ жительницы города. И город «захистники», конечно, не пожалели. А когда их выгнали, сразу же на помощь пришла Россия. Один из спасателей рассказал мне любопытную историю:
— Мы забрали несработавшую минометную мину из огорода одной старушки, а она нам вынесла банку маленьких маринованных помидорок. Пыльная такая банка, и все помидорки — одна к одной. А я вижу по ее глазам, понимаю — это у бабушки последняя банка. И не взять не могу!
— Как выкрутился?
Спасатель смеется:
— «Поменял» на два эмэчэсовских пайка с саморазогревателями, показал, как они работают, конечно. Понимаешь, мы для них — Россия, которая пришла помогать и спасать. Они так нас видят.
18 мая 2022 годаСДАЧУ «АЗОВСТАЛИ» ДРУЗЬЯ «АЗОВА» ОТМЕТИЛИ САНКЦИЯМИ
В далекой Австралии ввели санкции против российских журналистов, силовиков, медиаменеджеров и Музея Победы.
Слава Богу, Родина не пострадала, все санкции персональные, и мы их переживем, конечно. Не ходить нам теперь вниз головой по солнечной Австралии, не откусит нам ногу акула на пляже Сиднея.
В целом бывшая южная колония Великобритании скопировала санкционный список Лондона месячной давности. На первых позициях — военкоры «Комсомольской правды» Дмитрий Стешин и Александр Коц. Плюс военкор тележурналист ВГТРК Евгений Поддубный. Что лишь подтверждает: половина боевых действий вокруг Украины ведется сейчас в информационном пространстве.
Логика австрало-англичан понятна: освещаем мы бои в Мариуполе и Изюме политически незрело, не с той стороны линии фронта. В принципе Россия могла бы ввести санкции против всех западных журналистов, пишущих фронтовые репортажи из киевских гостиниц, но мы же не идиоты!
Традиционно в списке оказались силовики из МЧС, ФСБ и Генштаба. Есть и новые лица — депутаты Рады, зрадники и предатели Илья Кива и Тарас Козак.
Но больше всего меня выморозили санкции против директора Музея Победы в Москве Александра Школьника. Это что значит? Австралия 3 сентября 1939 года объявила войну нацистской Германии, воевала почти на всех фронтах от Тихого океана до Европы. Все, приоритеты сменились?
Судя по санкциям, появившимся одновременно со сдачей боевиков на мариупольской «Азовстали», — да, сменились. Одно не могу понять, зачем далекой Австралии так явственно обозначать свое место в этой войне против совершенно фашистского государства под названием Украина? Жизнь на краю планеты, конечно, рождает какое-то ложное чувство защищенности и неуязвимости, но рикошеты в нашем мире непредсказуемы, и любой шанс промолчать лишний раз иногда бесценен. Австралия им не воспользовалась.
В мае 2014 года СБУ объявила меня в розыск как «участника незаконных вооруженных формирований», это высокая оценка моей журналистской деятельности, учитывая тот факт, что я не брал в руки оружие. Через пять лет мой розыск продлили, наверное, ищут до сих пор…
17 мая 2022 годаНАЦИСТЫ НЕ ИЗВИНЯЛИСЬ, НЕ БОЯЛИСЬ, НО В ГЛАЗА НАМ СМОТРЕТЬ НЕ МОГЛИ
Ранним утром 16 мая на позициях под стенами «Азовстали» началось шевеление. Из тоннеля под железнодорожными путями высунулся белый флаг, следом вылезли люди в чужой, темно-песчаной форме с синим скотчем на рукавах и амуниции. Вместе с «заводскими сидельцами» вылез мальчик Коля — на вид лет 15–16 — последний месяц он прожил на «Азовстали» практически на поверхности, в одной из заводских каптерок. Как можно догадаться, подросток свидетельствовал о доброй воле и готовности к диалогу. Этого диалога ждали давно. И наша переговорная группа, и сами «азовцы», как их прозвали ополченцы, — «ЧОП «Азовсталь».
Долгих четыре часа я просидел на позициях в каком-то размотанном в хлам административном заводском здании. Было очень тихо, и я впервые услышал, как орут жабы в реке Кальмиус: у них сейчас весенняя любовь. Мы ждали. Ждали, что вот-вот вся эта эпопея закончится и кто-то поедет домой, хоть на несколько дней на побывку, чтобы потом, если понадобится, продолжить сражаться дальше.
К часу дня рация заговорила внятно и строго: огонь не открывать, с 13.00 начнут работать саперы, вскрывать заминированный проход для сдающихся и разбирать завалы. Всем занять свои позиции, утроить бдительность, не допускать провокаций. Выход первой группы с ранеными в 15.00.
Время было обеденное, бойцы с сожалением отставляли или быстро доскребали банки с пайковыми мясорастительными консервами. Боец с позывным «Борзый» взял огнемет «Шмель» и, прилаживая его за спину, бормотал: «От этих всего можно ждать. Позиции разминируют, наши огневые точки срисуют и как пойдут на прорыв…» Место для выхода сдающихся и выноса раненых было выбрано с умом — узкий проход под путями, вдоль насыпи по такому же узкому коридору между зданиями. Под полным присмотром Борзого…
Проход для сдачи в плен оказался нерукотворным — между путей попала бомба, выбросила несколько тонн земли. Эту дыру украинские боевики закидали ржавым, гнутым железом и заминировали чуть ли не в три слоя. Сейчас эти же люди в чужой форме быстро и сноровисто разбирали завал лопатами, а разобрав, двинулись между насыпью и нашим зданием. Наш боец, присевший возле бойницы, выцеливал врагов — до них было метров десять. «Азовцы» шли, иногда останавливались и приседали над какими-то темно-зелеными ящичками, присыпанными пылью. Это были самодельные мины из патронных цинков, набитые пластитом. Расчет на то, что танкисты не обратят внимания на привычный военный мусор — пустой патронный цинк. Но некоторые мины были соединены проводами — их «азовские» саперы без колебаний резали. И все это происходило в полной тишине.
Кто-то из наших выкрикнул: «Что, соколики, навоевались? А ну, скажи, как “паляница” правильно?» Но острослова никто не поддержал, задорный крик завял в тишине. Чужие все были с оружием, правда, автоматы закинуты за спину, пистолеты в застегнутых кобурах. «Азовцы» дошли до выхода из двора и в какой-то растерянности остановились. Перед ними раскинулась восхитительная в своей зелени и ширине пойма реки. А с другой стороны Набережного проспекта притулился ресторанчик «Сармат». Вышедшие с завода были без преувеличений потрясены видом. Кто-то из чужаков выдохнул: «Эх, сейчас бы шашлычка!» И я, глядя на эту давно закрытую из-за войны кафешку, подумал о том же самом…
ОНИ не смотрели в асфальт, но и не смотрели нам в глаза. Все молодые, до двадцати и чуть больше. Очень крутая снаряга у всех. Но оружие то же самое — вечный наш «калашников». Они не были грязными, не были изможденными и испуганными. Скорее напряженными. На них пока были все положенные нашивки — от жовто-блакитных флажков до «азовских» шевронов. И мы с моим товарищем, ополченцем Владом, не знали, как нам себя вести. Он держал автомат практически на изготовку. Я, если честно, был готов повиснуть у Влада на плечах. Он на этой войне потерял все — дом в Полтаве, близких, друзей-однополчан, здоровье. Разменял на окопы лучшие годы мужской зрелости.
Я с Владом не разлучаюсь уже третий месяц и знаю, как иногда в нем закипает лютая, страшная злоба. Но Влад был спокоен. Наверное, с нами случилось то, что всегда происходит с русскими людьми при виде сдающегося врага. Какие бы скотства и жесткости он ни творил, какие бы ни были кровавые бои накануне, есть такая невидимая черта, за которой включается милосердие. Нет, конечно, пленных могут потом и судить, но складывать прямо на поле боя курганы из отрезанных голов — не в нашей традиции. Влад заговорил первым, очень спокойно:
— Вы чего такие чистые? Вода, значит, есть?
Парень с окладистой бородкой, со «стечкиным» в нагрудной кобуре, кажется, ждал этого вопроса:
— Есть вода. Техническая. Вон, — «азовец» показал рукой в тактической перчатке на идущие черные трубы, — там ее тонны! И даже чай нормально можно заваривать. А вот с едой уже неделю беда. Мы тут яблоки нашли, ящик, так просто праздник был.
Я не удержался:
— А сколько вас там?
Парень со «стечкиным» ответил одновременно и уклончиво, и с солдатской смекалкой:
— Вы офигеете, сколько нас там еще.
Я достал камеру:
— У вас, наверное, последний шанс сказать родне, что вы живы. Могу записать ролики, вечером им закину.
Но сниматься они не захотели, ни один.
Парень со «стечкиным» оказался моим тезкой. Почти. Назвался Дмитро. Поговорили о бомбежках. По словам Дмитро, глушило страшно, жутко, и только.
— Чтобы разбить бункер, надо три ФАБ-500 положить в одно место. Первая обваливает здание, вторая делает воронку, третья пробивает до бомбоубежища.
— А вы что делали во время бомбежек?
— В «Контрстрайк» по сетке рубились…
Влад еще раз осмотрел собравшихся и выдал диагноз:
— Если бы нас всех переодеть… ну, в спортивные костюмы, и посадить на лавочку в сквере, никто бы не понял, кто тут за что и за кого…