Пока я ждал его на лавочке во дворе монастыря, подивился количеству прогуливающихся туристов. Не сразу до меня дошло, что это беженцы из Мариуполя и прифронтовой зоны. Монастырь всех, кого мог, кормил и кормит до сих пор. В кабинете отца Иоанна полы заставлены пакетами с гуманитарной помощью. Церковь оказалась единственным работающим институтом — с ресурсами, деньгами, духовным влиянием и желанием помогать людям. Здесь окормляли гуманитаркой даже западных сектантов-харизматиков. Их всегда много было в русскоязычных регионах. И неспроста. Один из таких суперпасторов, например, две недели ранней весной скрывался в зоне боевых действий, пока не смог перейти линию фронта. Где его готовили, интересно? В ЦРУ? Для чего — понятно, все первые «зау-краинские» митинги в Мелитополе устраивали именно сектанты.
Говорим с отцом Иоанном о невеселой сегодняшней жизни. Он вздыхает:
— Копятся-то проблемы, копятся. Я по гуманитарке вижу. Весной было много стариков. Но сейчас им дают соцвыплаты. Стало больше трудоспособных мужиков 35–60 лет. Говорят: «Нам просто нечего есть, все запасы закончились в мае». На безработице играют украинские пропагандисты. Вот сейчас нам создали проблемы с газом, отключили его украинцы. Закупили электроплитки, раздаем по городу…
— А какая проблема главная?
— Работа. Фермеры теперь только зерно сеют-убирают. А ведь у нас половина сельхозпроизводства была — овощи, на полях и в теплицах. Они практически не посадили ничего!
Я уже привычно замечаю:
— Саботаж?
— Не давали вывозить продукцию в первые месяцы. Мы вроде бы и Россия, судя по флагам, но для таможни — не совсем. Чтобы вы понимали. На Чонгаре, чтобы проехать в Крым, даже не по торговым делам, люди сутками стоят. Какой тут бизнес?! А таможня еще и не пропускает, говорит, у нас документация не менялась, все как было — вы с Украины. Сейчас меняется, но медленно. Я говорил с властями о рабочих местах, выход один — национализировать крупный бизнес, у которого сбежали хозяева. Как по-другому — не знаю.
— Батюшка, объясните, как пастырь. То, что происходит сейчас между нами… между русскими и украинцами или русскими и русскими… Что это? Какой урок мы должны извлечь?
— Еще в Ветхом Завете не единожды написано, что народу, который отступает от Бога, Господь посылает большие скорби и испытания. И длится это добрых сто лет.
— Нов 90-х вроде мы ушли от безбожия?
— Да, но людям здесь были обещаны материальные блага. Жить они лучше не стали, а обещаний было все больше и больше. И первый Майдан, и второй, все его цели были материальные — путь в Европу, сытая жизнь, преуспевание в ущерб духу. Вот и пожинаем…
Я молчу, смотрю в стол, на котором грудами навалены гумани тарные лекарства. Отец Иоанн понимает накатившее на меня уныние и не хочет, не должен отпускать меня в таком виде, говорит мне на прощание:
— Покается народ, Господь все управит и будет врачевать раны. Не первый раз же, в нашей истории. Вспомните, как запорожские казаки с поляками на Москву ходили. Вера у нас одна, народ один, один менталитет и культурный код, все преодолеется…
27 июля 2022 годаОСВОБОЖДЕННЫЕ ТЕРРИТОРИИ: КОНЕЦ 30-ЛЕТНЕЙ ОККУПАЦИИ?
К вечеру на улицы Мелитополя выходит полиция, а горожане, наоборот, исчезают. Получается идеально чистый, молчащий город, красиво подсвеченный «люстрами» полицейских машин. Проверяют всех и вся — как говорят, около тысячи полицейских заехали в область из России. На мою машину с российскими номерами они смотрят с приветливым удивлением и машут: «Проезжай!»
Я спешу на встречу с молодоженами Викторией и Виталием. Их история ужасная и счастливая одновременно. Никакая пропаганда не смогла бы придумать такую историю прихода «Русского мира». Виктория и Виталий — жители Угледара. Улыбчивые, просто светятся радостью, Вика тискает глазастого Матвея — он все пытается вывернуться из рук мамы и рассмотреть меня как следует. Вика рассказывает:
— Я была на восьмом месяце беременности. Идут обстрелы. Подошла к украинским военным, попросила: «Пожалуйста, вывезите нас!». А они сказали: «Сдохнешь ты, сдохнет и твой ублюдок!» Мы выбрались из Угледара в соседнее село Новодонецкое, к родителям. Прятались две недели в подвале. От дома ничего не осталось, пепел. Потом зашли российские военные, постучали в подвал, открыли дверь. Мы сразу обратили внимание на российский шеврон. Военный спросил: «Вас тут сколько? Еда есть?» Говорю, нас тут шесть семей, еда осталась только для детей, а детей много, есть годовалые. И сама вот-вот рожу… Они принесли в подвал воду и еду, а нам с Виталием говорят: «У вас тридцать минут на сборы». Нас вывезли в госпиталь, а потом на вертолете — в Мелитополь. Нас женили, дали нам жилье. Вот так Россия стала нашей Родиной. Для нас сделали все, что возможно и невозможно. Вы не знаете, Угледар взяли?
Говорю, что пока — нет. Мой батальон «Восток» пока на позициях под их родным городом, ждет приказа о штурме. Вика и Виталий переглядываются и говорят хором:
— Мы хотим вам помочь!
Вика частит:
— Я знаю, вэсэушники говорили, где они будут прятаться от обстрелов, хвастались, что их там никакая бомба не возьмет, будут сидеть там до зимы! У вас есть блокнот?
Вика с Виталием рисуют план с ориентирами — дальнейшие подробности пока опущу. Но надеюсь, что эта информация пригодится батальону «Восток», который после мариупольских боев получил неофициальный статус «штурмовой».
Еду в свое временное жилище и вдруг вспоминаю, как чиновники, у которых я живу, говорили, что месяцами питаются армейскими пайками. Вся комната завалена пустыми упаковками. А с зарплатой… Не очень с зарплатой. Мне не жаловались, просто констатировали этот факт. Объедать хозяев не могу, ищу магазин в темнеющем городе. В первом встреченном супермаркете двери уже закрыты, но люди на кассах еще есть. Мыкаюсь перед дверями, как сосватанный, и молодой парнишка, разглядев мой полувоенный вид, дверь мне открывает. Спрашивает:
— Вы быстро?
Бросаю на бегу: «Три минуты». И врываюсь в торговый зал. Чтобы скрыть нищету ассортимента, полки заставлены вареньем и квасом. Большинство продуктов российские. Набираю в мешок сыра и колбасы местного производства. На кассе сюрприз — в Донецке за подобный набор продуктов я отдал бы тысячи 3, здесь — 1240 рублей. Разменной мелочи нет, сдачу дают бумажными гривнами.
Пареньку, запустившему меня в магазин, говорю с чувством:
— Спасибо, братик! Накормил!
Он отзывается удивительно тепло:
— Это вам спасибо!
Получилось такое полевое социсследование настроений. Походный ужин сервирую на зачитанном до дыр на изломах спецвыпуске «Комсомолки» для освобожденных территорий.
Член Главного совета военно-гражданской администрации Запорожской области Владимир Рогов хлопает ящиками столов, ворошит бумаги на подоконниках — ищет завалившиеся пакетики с растворимым кофе из армейских пайков. На всех кофе у нас не хватает. Я режу колбасу. Полукилограммовый батон «Докторской» мелитопольского производства — 120 рублей. Качество такое, что хоть в Москву увози. Стекла в нашей комнате заклеены газетами и картонками. Все стекла в этом доме заклеены, даже на лестницах, чтобы не выстрелили из «зеленки», раскинувшейся за нашей общагой. И это наводит меня на некоторые мысли. Спрашиваю Владимира:
— Как вы оцениваете настроения?
— Сдержанный оптимизм и надежда на изменения к лучшему. Люди устали и за восемь прошедших лет, и за последние месяцы. Они постоянно спрашивают и про референдум, и стоят в очередях, чтоб подать документы на российское гражданство.
— Мне говорили, что в 2014-м здесь люди были настроены более пророссийски. Как их Украина за прошедшие 8 лет обрабатывала?
— Методики тупые до безобразия. И безотказные. Насилие и запрет на все русское. Формально ты мог говорить на русском языке. Тебе даже вывеску на русском разрешали. Давались такие малые свободы, чтобы крышку не сорвало. Вместо знаменитых мелитополь-цев — генерала Судоплатова и путешественника Конюхова — вытаскивались упыри типа Дмитрия Донцова, создателя интегрального украинского национализма. Он, кстати, и заложил основы так называемого «политического украинства».
Это новое «модное словосочетание», его активно используют на освобожденных территориях. «Политическое украинство» способно объяснить парадоксальный факт — почему люди, не говорившие даже на суржике, готовы проливать кровь за государство, где их родной язык целенаправленно уничтожают?
Рогов рассказывает, как расправлялись с активистами в Мелитополе. У пророссийских сил в итоге осталась одна «точка сборки» — День Победы.
— Сначала просто Служба безопасности Украины давила на активистов перед майскими праздниками. Потом… был у нас молодой предприниматель, он на 9 Мая всегда устраивал исторические реконструкции, тратил на это десятки тысяч долларов. Его предупредили несколько раз, а потом он исчез. Через несколько дней нашли его тело. Официально сообщили, что это «бытовуха», семейные разборки.
Я показываю на окна, заклеенные газетами:
— Как в 1946 году? Активистов бандеровцы стреляют ночью через окна? Из обрезов? То есть есть укроподполье?
Рогов не соглашается:
— В быту все сопротивление — это селфи со средним пальцем на фоне российского флага. Теракты — дело рук СБУ и Главного управления разведки Украины. Это уже не народная борьба. Есть такой момент, о нем уже можно говорить: наши спецслужбы нашли здесь десяток схронов с оружием. Но заложили их еще до начала спецопе-рации, в январе — в начале февраля!
— Зачем?
— Готовились к приходу России. У них уже было понимание, что эти территории они не удержат.