С первыми лучами солнца я уже бродил вокруг «нашего» вертолета. Поговорил с одним из техников, сидя на бетонном дренажном колодце, — даже полевой аэродром это не просто поляна, а достаточно сложное инженерное сооружение.
— В первый месяц, как наши возвращались, только успевали маркером новые дырки от пуль обводить, — толковал техник, готовя меня морально к полету. — А потом все, стали бояться бить из «стрелковки» по машинам.
— Потери есть?
— Укропы из «Стугн» (противотанковый ракетный комплекс украинского производства. — Asm.) по нам били и попадали! Двух «аллигаторов» свалили.
— Да ладно, это же против танков!
— При горизонтальном полете на небольшой скорости, да еще при зависании можно попасть. И они попали! С одной машины сняли экипаж без потерь, вторая загорелась. Первый пилот обгорел, сейчас лечится, почему-то на спине у него кожа никак не приживается. Вот везде зажило, а на спине — нет, что ты будешь делать!
И в голосе моего собеседника чувствовалось, как он переживает за летчика. Мы замолчали. Я переваривал сказанное. Потому что задача нашего вертолета в тройке — прикрывать двух ударников Ка-52, предупреждать их о пусках из ПЗРК, по возможности подавить ПВО и в самом плохом случае — эвакуировать летчиков. С нами летел медик, на вид мальчишка, школьник. И первого пилота я тоже не опознал — слишком молодой, веселый, без спеси и понтов, которые я частенько встречал именно в окопах, на земле. Спросил пилота Игоря: «Что нельзя снимать?» Он ответил просто:
— Номера машин и лица летного состава. Ну и до взлета не снимай по возможности — плохая примета.
Подошли два парня из группы огневой поддержки, с автоматами, в разгрузках, набитыми магазинами и гранатами. Появился командир эскадрильи, а бортмеханик в десантной тельняшке и лихой выгоревшей бандане из «косынки медицинской» от машины, кажется, так никуда и не уходил. Может, он жил в ней.
Услышанная на аэродроме красивая фраза «Мы приземляемся с подсолнухами на шасси», конечно же, оказалась не красивой метафорой, а обыденной реальностью. Причем выстраданной. Мне объяснили официально: «Летаем на уровне деревьев, на сверхнизких высотах, с огибанием рельефа и искусственных препятствий». Средняя скорость — 200–220 км/ч. Попасть в вертолет на такой скорости просто нереально. Только в том случае, если он проходит точно над тобой и ты уже изготовился к стрельбе.
Взлетели и сразу же пошли «стричь верхушки». Три машины вытянулись в цепочку, поджались. Иногда один из «аллигаторов» выходил из строя и контролировал землю справа и слева от нас. Лететь было недалеко — 35 минут. Наша задача — уничтожить цель под Харьковом. Где-то между Пришибом и Балаклеей выявили в лесопосадке укрепрайон, из которого противник контролировал дорогу «автоматным и гранатометным огнем». Линия фронта почувствовалась неосознанно, сигнала не было, но ребята, сидящие в дверных проемах, опустили предохранители автоматов и выставили стволы.
Внизу промелькнуло какое-то здание с ослепительно-блестящей вздыбленной крышей — краска сгорела, а ржавчина еще не пришла. Следом, прямо на выгоревшем поле, читалась колея от колес и куча орудийных гильз — здесь была артпозиция противника, отстрелялись и быстро ушли. Потом справа, на грунтовой дороге, идущей вдоль лесопосадки, появился бешено несущийся по ухабам армейский грузовик в укропской камуфляжной раскраске «мультикам». Водила выжимал из машины последние соки, а в кузове подпрыгивали и перекатывались какие-то перепуганные «воины света». Машина шла хорошо за сотню, поэтому не промелькнула под вертолетом, а на несколько секунд задержалась, и я подробно рассмотрел это зрелище. Но зрелище не было нашей целью. Бортовой техник встал со скамеечки в дверном проеме кабины и показал мне рукой: «Садись на мое место». И только тогда я полностью ощутил, как низко мы шли: мошкара с полей заляпала лобовые стекла, и какая-то жирная муха несколько секунд билась о стекло, прижатая бешеным напором воздуха. Мы чуть отпустили «аллигаторов» вперед, чтобы в случае чего можно было, не тратя время на развороты, погасить скорость и упасть на землю возле подбитой машины. На горизонте встали два серых столба дыма, я даже подумал, что это пирамидальные тополя. На самом деле это «аллигаторы» били НАРами (неуправляемыми авиационными ракетами. — Авт.) с так называемого кабрирования. В момент пуска нос машины высоко задран — так увеличивается дальность пуска. А бортовой автомат рассчитывает момент стрельбы по координатам, нужно только вовремя нажать кнопку.
Мы заложили вслед за «аллигаторами» крутейший вираж, выровнялись, и Игорь помахал мне рукой: «Все!»
Едва мы приземлились, Игорь с бортовым техником бросились оттирать стекла от мошкары, пока не присохло. Я ждал, когда мы сможем поговорить, Игорь пошел переодеваться, но пришел через минуту одетый по форме.
— Еще один удар, вернемся через час. Подождешь?
Через пару минут тройка вертолетов взлетела и ушла за горизонт. Я сходил поснимать, как техники обслуживают и перезаряжают «аллигаторы». На заправку горючим я опоздал. Молодой парень, в пляжных шортах, шлепанцах и застиранной майке с котятами, меня утешил:
— Сейчас мою машину начнут заправлять — снимешь.
Увидев непонимание в моих глазах, парень уточнил:
— Я первый пилот.
Поговорили за авиацию, летчик заметил:
— До спецоперации у меня в год был налет хорошо если сто часов. А сейчас уже пятьсот.
Спросил, как ему «аллигатор»? Мой собеседник уверенно ответил:
— Хорошая. Живучая. Доработали в последние годы — все автоматизировано, это летающий компьютер! Выполняет задачи, на которые никакая машина больше не способна. Сидишь в бронекапсуле. Есть система катапультирования, как из самолета.
Наш «стреляющий Ми-8» бьет с кабрирование по укрепрайону у села Пришиб в Харьковской области
— А винты?
— Винты отстреливаются. Видишь вон белые метки, это пиропатроны.
— Спокойнее летать с такой системой?
— Конечно! Но мы же люди русские, нам жизни не жалко, мы за машину боремся до последнего, поэтому бывают… неприятные казусы. Иногда очень неприятные.
Прошел час, начался второй, Игорь не возвращался, и что-то неприятное стало шевелиться под ребрами. Вот это ощущение, которое пытались передать в наших классических фильмах о летчиках, — страх аэродромного ожидания. Я начал маяться, не находить себе места и гнать прочь плохие мысли — чтобы они не материализовались. А потом была вспышка радости, когда, цепляя верхушки деревьев, из-за лесопосадки вынырнула «восьмерка» и с такой лихой мягкостью села на свою площадку.
Мне показалось, что Игорь не очень хотел давать интервью. Я его успокоил:
— Слушай, я же не собираюсь выпытывать у тебя военные тайны или какой-то компромат! Я же не с телеканала «Дождь» (признан в РФ иноагентом. — Авт.)!
Игорь заразительно засмеялся:
— Отлично пошутил!
Лед недоверия лопнул окончательно. Поговорили о доме. Игорь на передовой с первых дней.
— Первый вылет 24 февраля в 5.30 утра, «ударники» уничтожали опорные пункты противника на границе.
— Я третьего февраля заехал…
Мой собеседник заметил:
— Ну, военкоры тоже РЖД.
— ?
— «Редко живут дома».
Опять посмеялись, пообещал вставить в репортаж эту аббревиатуру. Спросил дежурное:
— Конечно же, ты хотел стать летчиком с детства, как и все?
Игорь не согласился:
— Как ни странно, летчиком я быть не собирался. Даже не думал. Все спонтанно произошло. Брат у меня оканчивал авиационное училище, а я учился в техникуме. Брат мне просто сказал: «А давай, ты тоже в летное пойдешь? Летать будешь!» И я как-то проникся: «Летать!» Заманило меня в небо. Теперь не понимаю, как без этого быть.
— Противник остался в воздухе, сталкивались?
— Нет. Вражескую авиацию не видел. Я считаю, что раз нет ави ационных ударов по нашим позициям, то причина может быть только одна — нечем. Были бы средства, противник бы их использовал, кто-то в том сомневается? Авиация у них отсутствует, это результат работы нашей армии. Правда, проходила информация, что они красят авиационную технику в наши цвета, звезды рисуют. Не ручаюсь за ее достоверность.
— За эти месяцы боев было что-то, что тебя поразило прямо в сердце?
Игорь несколько секунд обдумывает ответ:
— Бабушка, старенькая бабушка в деревне у границы. У нее висит красный флаг на избе, а когда мы пролетаем, она выходит на крылечко, кланяется нам и крестит нас. И мы летим дальше и понимаем, уверенно понимаем — все делаем правильно, все по совести и по правде.
История с бабушкой получила неожиданное продолжение — ее даже показали по всем российским телеканалам. В конце разговора я спросил Игоря: «А можно к этой бабушке прилететь, ее навестить? Там есть где посадить вертолет?» Игорь обрадовался: «Конечно! У нее за домом огромное поле! Мы прямо завтра ее и навестим».
9 августа 2022 годаПЛЕННЫЕ «АЗОВЦЫ»: РЕЛОКАЦИЯ ПРЯМО НА НЕБО
В колонию в Донбассе привезли толпу иностранных журналистов — осмотреть место преступления украинских военных, ударивших ракетами по бараку с пленными, и поговорить с выжившими «азовцами».
Визит в Донецк группы иностранных репортеров был короток, как выстрел, — утром приземлились в Ростове, к вечеру вернулись в Россию. Ночевать иностранцам в ДНР теперь негде, самый шикарный и считавшийся безопасным отель «Донбасс-Палас» после обстрела на прошлой неделе опустел. Журналисты выехали в другие отели, и места в городских гостиницах закончились. Поэтому с границы делегация отправилась прямо в исправительную колонию № 120. Привез репортеров Леонид Слуцкий, глава Комитета Госдумы по международным делам. Все иностранцы — из Германии, Италии, Франции, Сербии, Никарагуа, Сирии и даже Северной Кореи, — по своим взглядам делились на две примерно равные части. Одни были на стороне Донбасса и России всегда, другие пожелали увидеть все своими глазами и составить свое мнение. Потому что, по мнению коллективного Запада, барак с «азовцами» мы взорвали сами. Впрочем, рассказы выживших пленных опровергли этот бред.