— А ты как Россию встретил?
— Я должен был взорвать один из мостов под Мелитополем. Увидел, как сапер у моста стоит и в тетрадочке что-то пишет. Я же знал, что он не стихи там пишет, а количество взрывчатки рассчитывает.
— А ты?
— Мимо проехал, тротил у меня в грузовике был… Грузовик спрятал, потом нашим сдал.
Собеседник рассказывает, что все призванные из русскоязычных регионов по определению считались в АТО ненадежными, «скрытыми сепарами», их «тренировали».
— Нас одели в какие-то обноски и назвали Нацгвардией. Мы стояли под Сартаной и Талаковкой (пригороды Мариуполя. — Авт.). Со всех сторон от нас и в тылу был ДУК, «Добровольческий украинский корпус» «Правого сектора» и батальон «Азов» (запрещенные в РФ организации. — Авт.). Они выкатывали крупный калибр и обстреливали ДНР, потом быстро уходили. Ответка летела по нам, были раненые, убитые — все это должно было нас сплотить. Но меня переубедить было сложно. Я в футболке мылся…
— ?
Офицер показывает мне в телефоне фото своей татуировки на плече: орден Отечественной войны первой, кажется, степени и танк Т-34, рвущийся из пламени битвы. Очень качественная, художественная работа в стиле «фотореализм».
— Татуировку сделал еще в 2012 году, в память о деде. Это его орден и его танк «тридцать четверка» с пушкой 85-мм и командирской башенкой. Он на таком воевал.
Спрашиваю, конечно:
— Свести ее заставляли?
Мой собеседник отворачивается к окну. Можно было не спрашивать.
Я вспоминаю виденных на Ближнем Востоке потомков первых христиан. До наших времен у них сохранилась традиция: и женщины, и мужчины делают себе маленькую татуировку в виде крестика. Мужчины на запястье, женщины на лице. Чтобы ты не смог отказаться от своей веры, а значит, и от самого себя. Иногда такая татуировка — это верная смерть и мучения. Обстоятельства иные, другие образы, но суть та же, и Зло то же самое. Что в песках Сирии, что в степях Приазовья.
30 октября 2022 годаВОЙНА ЗА ДУШИ: МОЛОДЕЖЬ ОТЖАЛА ЦЕНТР АМЕРИКАНСКИХ СЕКТАНТОВ-ХАРИЗМАТИКОВ
По иронии судьбы все мелитопольские молодежные организации базируются в молельном комплексе запрещенной в РФ псевдохри-стианской секты «Новое поколение». Сектантский центр привольно раскинулся прямо на въезде в Мелитополь. Сложно сказать, сколько гектаров он занимает, но, когда пару лет назад сектантскому пастору попеняли на самозахват земли, он цинично ответил недовольным: «Это Бог дал». Пастор чувствовал полную поддержку украинских властей и знал, в чем истинная суть его миссии.
На молитвенных собраниях, в зале, который вмещал больше тысячи человек, прямо про это не говорили. Но можно было догадаться. Этот молитвенный комплекс стоил не миллионы, а миллиарды, и вряд ли его построили на «десятины», которые прилежно собирали с паствы на каждом радении. Вся эта сектантская нечисть повалила в русскоязычные регионы УССР в разгар перестройки в рамках культурного и духовного обмена.
С развалом СССР с административных бюджетов стали стряхивать всю социалку, а сектанты ее подбирали. Привычная картина: въезжаешь в небогатый шахтерский поселок, все так скромненько, на грани убожества, — и вдруг рай земной! Фонтаны бьют, лавочки и фонари, море цветов. Бывший ДК обшили гранитной плиткой, вставили зеркальные стекла. На баннерах очередная истинная, самая настоящая на планете Церковь Христа приглашает «почитать вместе Библию».
Мракобесие выплескивалось даже за наспех проложенные государственные границы. В Питере до сих пор кое-где на высоте в два человеческих роста (чтобы не содрали сразу) можно найти афишки тоже запрещенного в РФ «Белого братства» с портретом уроженки Донецка, барышни с богохульным ником Мария Дэви Христос, до «просветления» — Мамоновой. Зачем все это делалось, теперь стало понятно. Людям, которые спешно превращали Украину в проект «Антироссия», нужно было размыть и раздергать основу «Русского мира», фундамент самоидентификации — православие. И отчасти у них получилось. Обстрелы Донбасса начал сектант Турчинов по кличке Кровавый пастор. Странное совпадение?
Сейчас на фасаде бывшего молельного комплекса в Мелитополе полощется гигантский российский триколор. С порога, еще в холле, «залипаю» перед гигантским аквариумом, на пару тонн воды. Рыбы в нем бодры, веселы, аж волны плещут. Заметив мой интерес, подходит Егор, молодой парень с библейской бородкой. Из Донецка. Показывает на белую рыбину: мол, это его любимая. Рыба, оценив интерес, подплывает ближе и смотрит на нас сквозь стекло.
Я, чтобы поддержать разговор, замечаю:
— Бросили сектанты рыбок?
Егор смеется:
— Все бросили. Я сектантов выгонял отсюда в марте.
— А они?
Егор показывает на рыбину, открывающую рот в безмолвной беседе:
— А они вот так только делали ртами, а потом быстро собрались и ушли.
Пастор в США уехал. Но они здесь много чего интересного оставили. Вот вроде бы тут все осмотрели спецслужбы и саперы, вынесли много чего, типа закрытой системы спутниковой связи и радиосканеров. А все равно, как что сломается, лезешь и находишь. Интернет-кабель проверяли на крыше — там ящик с американскими радиостанциями. Труба в подвале потекла, спускаемся, а там, в закутке незаметном, — шесть самодельных бомб с фитилями, просто гранаты, патроны россыпью…
Егор рассказывает, что в конце лета, когда бандеровское подполье в городе опять активизировалось, решили провести обыски у сектантов, у пастора нашли в доме склад оружия… В ответ рассказываю Егору про пустой и почти полностью разрушенный город Грозный образца 2004 года, где на улицах были только собаки-трупоеды, а ведро воды стоило 5 рублей и к вечеру она загнивала. Сотовая связь не работала. И единственным убежищем, где ничего не напоминало о войне, был офис молодежного движения «Идущие вместе», предтечи всех нынешних российских «молодежек». Там были Интернет и телефонная связь с миром, а чистой воды и кофе сколько хочешь. Офис располагался в гигантском красно-кирпичном особняке, который принадлежал беглому ичкерийскому полевому командиру. Мне казалось тогда, что произошедшее разрушение городов и судеб в Чечне необратимо. Но результат мы видим сейчас — чеченцы и русские плечом к плечу сражаются в полусотне километров от этого бывшего молельного дворца американских сектантов.
К мелитопольской молодежи я приехал не просто так, а с информационно-просветительской миссией. Приехал не один, а с моим добрым товарищем, воюющим мегаблогером и писателем Владленом Татарским. Нас покормили — мы ждали, пока волонтерские бригады вернутся с разборки завалов на месте утреннего теракта у мелитопольского телецентра. Здесь все не так просто. Одну из активисток, Юлию Клименко, возглавляющую «Молодую гвардию ЕР», меня попросили не снимать на видео. После поездки девушки на аллею Ангелов (мемориал погибшим детям Донбасса. — Авт.) в Донецке Интернет взорвался угрозами. А бандеровское подполье развесило по Мелитополю портреты Юлии — «подлежит ликвидации».
Как герой такой же бандеровской афишки, вывешенной на Запорожье весной, я все понял моментально. Все-таки собрат по расстрельным спискам, это сближает. Нас закидывали вопросами часа три. Например: «Как поссорили русских и украинцев?», «О чем думает военкор в первые минуты, когда просыпается?», «Как правильно вести телеграм-канал?».
Это был, пожалуй, самый главный вопрос, который всех волновал. Благо у меня в Телеграме 180 тысяч подписчиков, а у Татарского — половина миллиона! Самый острый вопрос задали из середины зала, не светясь: «Как журналисту проинформировать общество и в то же время не «раскачать лодку»?» Ответ я подбирал минуту, и все шестьдесят секунд зал вибрировал, было ощущение, что я должен забить решающий мяч и сотни глаз ждут: смогу или облажаюсь? Я вспомнил лично отлитую в граните формулу, от которой почти что плакали от умиления матерые спецслужбисты и государственные деятели: «Хороший журналист знает и чувствует, где кончается сенсация и начинается измена Родине». Родиной и закончили эту встречу. Меня попросили дать ребятам какое-то мотивационное напутствие, чтобы оно могло сподвигнуть…
И я рассказал им про своего товарища Влада, ушедшего воевать в 2014 году. Бросившего в родной Полтаве все. Даже матери лишний раз не позвонить, ее потом в СБУ таскают. Влад был ранен тяжело во время боев под аэропортом, до группы инвалидности, но восемь лет, не отчаиваясь, ждал этой весны. Мы возвращались с ним из первых освобожденных кварталов Мариуполя, перепаханные увиденным, и я вдруг сказал Владу: «Братик, задумайся, какая у тебя теперь огромная страна! Ты за жизнь ее не объедешь!»
Влад потом признался, что обдумывал эту фразу больше недели, поражаясь, как очевидное может быть таким незаметным. Эту апокрифическую историю восприняли хорошо: половина молодежи, пришедшая на встречу, уже была в России — кто в Крыму, а кто и на Камчатке или в Пскове. Нас с Татарским уложили спать в детской игровой комнате — секта работала с детьми от трех лет. Стены ее были затянуты баннерами с библейскими сюжетами: тут и Иосиф с Девой Марией спасаются бегством от разбойников, а тут в Ноев ковчег грузят очаровательных зверюшек, и каждой твари по паре. Я кутался в любимое трофейное одеяло, добытое еще в первые дни боев за Мариуполь, и думал о том, какие еще тайны хранит это сектантское логово в своих недрах. И было бы неплохо собрать уцелевшие артефакты и устроить музей «странного пропшого». Потому что нужно помнить крепко-накрепко, что из нас пытались сделать. Чтобы это не повторилось через поколения.
Глава всей этой молодежной «движухи», крымчанин Антон Тицкий, министр молодежной политики, приехал в центр, когда еще толком не рассвело. Я второй день к нему приглядывался и сделал неожиданный вывод. У меня было счастливое пионерское детство, и в нем мне встречались педагоги от Бога. Прошло почти 40 лет, а я помню имена и лица четырех моих пионервожатых, я был бы счастлив их повстречать.