Проценко был в приподнятом настроении. Он ходил по блиндажу, заложив руки за спину. На нём был тот же парадный китель, в котором он недавно принимал командиров, но сегодня в блиндаже было холодно, и генерал, не выдержав стужи, поверх кителя накинул на плечи старый ватник.
— Холодно. Холодно, — этими словами встретил он Сабурова и Ремизова. — Востриков, сукин сын, не позаботился, чтобы дрова были. Печка едва дышит. — И он притронулся рукой к чуть тёплой чугунной печке. — Востриков!
— Да, товарищ генерал?
— Когда дрова будут?
— Через час.
— Ну, смотри. Очень холодно, — повторил Проценко. — Ну, какая же наступательная операция у вас намечена? — В его голосе чувствовалось нетерпение. — Докладывайте, полковник.
— С вашего разрешения, — сказал Ремизов, — пусть капитан Сабуров доложит. Это его план.
Сабуров второй раз за утро изложил план захвата дома.
— И за эту ночь вы успеете сосредоточить людей в доме Конюкова и до света атаковать? — спросил Проценко.
— Успею, — ответил Сабуров.
— Сколько у тебя на это может пойти людей?
— Тридцать.
— А вы сколько ему можете дать?
— Ещё двадцать. Подумав.
— Значит, пятьдесят человек успеешь перебросить и подготовить? — спросил у Сабурова Проценко.
— Да. Успею.
— А если я дам вам ещё тридцать и будет уже восемьдесят, тоже успеешь?
— Тем более успею, товарищ генерал.
— Ну, что же, добре, добре, — сказал Проценко. — Начнём своё наступление с этого. Только имей в виду, — обратился он к Сабурову, — транжирить людей я не дам. Дом возьмём, не сомневаюсь. Но всё-таки в Сталинграде пока ещё в осаде мы, а не немцы, как бы хорошо ни было там, на севере. Понимаешь?
— Понимаю, — ответил Сабуров.
— Товарищ генерал, — обратился Ремизов.
— Да?
— Разрешите, я лично приму участие в операции.
— Лично? — хитро прищурился Проценко. — Это что же значит: на командном пункте у Сабурова будете? Ну, что же, так и должно быть — вы же командир полка. Или, может быть, к Конюкову в дом полезете? Вы это имеете в виду? Полезете?
Ремизов молчал.
— Полезете?
— Полезу, товарищ генерал.
— Тоже допустимо. Но вот уже в тот, в другой дом вам не разрешаю лазить. Пусть один Сабуров туда идёт. Понятно?
— Есть, товарищ генерал.
— Он туда, вы — в дом Конюкова, а я, может быть, сам на командный пункт приду. Вот так и решим. Сейчас прикажу подобрать вам тридцать человек. Только берегите. Последние, имейте в виду.
— Разрешите идти? — спросил Сабуров.
— Да. Сообщайте мне по телефону, как подготовка идёт. Подробно сообщайте. Мне же интересно, — вдруг совсем просто добавил он. — Да, вот ещё. От имени командира дивизии скажите бойцам и командирам: кто первым в дом ворвётся — орден, кто следующим — медаль, кто «языка» возьмёт — тоже медаль. Так и передайте. Конюков, говоришь, первоначальное предложение сделал? — спросил Проценко у Сабурова.
— Конюков,
— Конюкову — медаль. Я ему недавно орден дал, да?
— Да.
— Вот и хорошо. Теперь — медаль. Пусть носит. Так и скажи ему: медаль за мной. Всё. Можете идти.
XXVI
Поп» день прошёл в подготовке к ночному наступлению. Всё делалось быстро, без задержек и с удивительной готовностью. Казалось, лихорадочная жажда деятельности охватила всех. Уже через два часа Сабурову позвонил начальник штаба дивизии и сказал, что тридцать человек собраны. Артиллеристы с разных участков дали три пушки для того, чтобы после взятия дома сразу же, ночью, вкатить их туда. Петя в углу блиндажа возился с автоматами — своим, Сабурова и Масленникова, так тщательно прочищая и смазывая их, как будто от этого зависела судьба операции. Он даже вытащил из угла порванную холщовую сумку Сабурова для гранат и тщательно заштопал её. Той строжайшей тайны, которой требуют военные уставы во время подготовки к операции, на этот раз в батальоне соблюдено не было. Напротив, каждый знал, что ночью готовится захват дома, и радовался этому, хотя кому-то из них, наверно, предстояло именно в эту ночь сложить свою голову.
И далёкая непрекращавшаяся канонада, говорившая, что наступление продолжается, и эта неожиданная идея захвата дома после долгого стояния в обороне — всё, вместе взятое, заставляло не думать о смерти или, точнее, думать о ней меньше, чем обычно.
Под вечер в батальон явился Ремизов. Он сказал, что его люди и люди Проценко уже готовы и ждут. Они вчетвером — Ванин, Масленников, Сабуров и Ремизов — наскоро закусили, не особенно сытно, потому что Петя, занятый чисткой автоматов, на этот раз сплоховал, и договорились о распределении обязанностей. Ванин должен был остаться в батальоне. Кстати сказать, он только что вернулся из роты. Весь день на позициях продолжалась обычная стрельба, и немцы даже переходили два раза в небольшие атаки. Словом, всё шло так, как будто на севере не было этой всё перевернувшей в сознании людей канонады. Теперь Ванину предстояло дежурить ночь в штабе батальона, кого-то одного всё-таки следовало оставить здесь. Он согласился, хотя Сабуров видел по его лицу, что он недоволен и с трудом сдерживается. Зато Масленников, был в отличном настроении. Ему предстояло идти вместе с Сабуровым и Ремизовым в дом к Конюкову.
Сразу же, как стемнело, Сабуров вместе с первой партией бойцов и Масленниковым благополучно перебрался в дом Конюкова.
— Товарищ капитан, разрешите спросить? — Этими словами Конюков встретил Сабурова.
— Ну?
— Канонадой этой, стало быть, наши немцев в круг берут?
— Стало быть, да.
— Вот я так и объяснил, — сказал Конюков. — А то они меня все спрашивают: «Товарищ лейтенант (они меня все лейтенантом зовут, поскольку я начальник гарнизона), товарищ лейтенант, это наши наступают?» Я говорю: «Определённо наступают».
— Определённо наступают, Конюков, — подтвердил Сабуров. — И мы с тобой будем сегодня наступать.
Потом он передал Конюкову, что Проценко наградил его медалью, на что Конюков, вытянувшись, сказал:
— Рад стараться!
Конюковцы вместе с прибывшими бойцами тихо, перенося в руках по одному кирпичу, расчищали проходы, через которые должны были выползти из дома штурмовые группы. По ходу сообщения понемногу подносили тол, гранаты, потом притащили несколько противотанковых ружей и два батальонных миномёта.
Когда Сабуров, оставив Масленникова распоряжаться дальше, вернулся к себе на командный пункт, он нашёл там молоденького лейтенанта, командира батареи, доложившего, что три его орудия уже находятся здесь. Лейтенант просил распоряжений о том, как их подкатывать дальше.
— Кое-где и на руках придётся перенести, — сказал Сабуров.
— На руках перенесём, — ответил лейтенант с той особенной готовностью, которая была сегодня у всех. — Мы хоть всю дорогу можем на руках.
— Нет, всю дорогу не надо. Но если зашумите и если даже немцы вам за это голову не снимут, так я сниму.
— Не зашумим, товарищ капитан!
Сабуров дал ему в провожатые Петю, уже три раза ходившего к Конюкову.
Была полночь, когда Сабуров, собрав в доме своих и ремизовских людей, встретил последнюю партию — тридцать человек, пришедших от Проценко, и, разделив их на мелкие группы, стал переправлять в дом Конюкова. Наконец он снова пошёл туда сам вместе с Ремизовым.
В подвале, под цементными плитами, бойцы устроили курилку и по очереди, тесно усаживаясь на корточки, как куры на насест, курили. Когда не хватало табаку, они втроём или вчетвером затягивались по очереди одной и той же цигаркой. Сабуров вытащил кисет и раздал весь остававшийся у него, превратившийся в крошку табак. Самому ему курить не хотелось. Он всё время мучительно старался вспомнить, не забыто ли что-нибудь и всё ли сделано.
Связисты протянули от дома Конюкова до командного пункта Сабурова провод; днём немцы увидели бы и порвали его, но ночью он мог сослужить свою службу. По этому проводу Сабуров связался с Проценко.
— Откуда говоришь? — спросил Проценко.
— Из дома Конюкова.
— Молодцы. А я как раз хотел сказать, чтоб протянули. Ну, как?
— Последние приготовления, товарищ генерал.
— Хорошо. Через полчаса можете начать?
— Можем.
— Значит, в ноль тридцать. Хорошо.
Но начали всё-таки не в 0.30, а на сорок пять минут позже. Противотанковые пушки никак нельзя было протащить через пролом, и пришлось по кирпичу разбирать стену.
Наконец, когда все пятьдесят человек, которым предстояло атаковать первыми, были разделены на четыре штурмовые группы, когда сапёры с пакетами тола, гранатами и шедшие с ними автоматчики были окончательно готовы, а дула пушек высунулись из проломов, — в четверть второго был дан шёпотом приказ о начале атаки.
Миномёты рявкнули так оглушительно, что эхо, как мяч, отскакивая от стены к стене, пошло греметь вдоль развалин. Пушки начали бить прямой наводкой, и две штурмовые группы с Сабуровым и Масленниковым двинулись вперёд. Немцы ждали атаки откуда угодно, но только не из этого, как им казалось, полностью блокированного дома. Они стреляли ожесточённо, но беспорядочно: видимо, растерялись.
Как и все ночные бои, эта схватка была полна неожиданностей: выстрелов в упор, разрывов гранат, брошенных прямо под ноги, — всего, что делает в ночном бою главным не количество людей, а решимость и крепость нервов тех, кто дерётся.
Сабуров кого-то застрелил в упор из автомата и несколько раз в темноте спотыкался о камни и падал. Наконец, пробежав через хорошо знакомые ему, полуразрушенные подвальные помещения дома, он выбрался на его западную сторону и, задыхаясь от усталости, приказал одному из оказавшихся рядом бойцов передать, чтобы сюда скорее подтаскивали пушки.
Для немцев всё происшедшее было так неожиданно, что многие из них были убиты, а другие принуждены были бежать из дома раньше, чем сообразили, в чём дело, но сам факт, что русские отбили дом, очевидно, так возмутил немецких начальников, что они собрали всех, кто был под рукой, и, против обыкновения, послали их в контратаку, не дожидаясь рассвета. Первая контратака была отбита. Когда через полчаса, засыпав дом минами, немцы пошли в атаку вторично, Сабуров в душе ещё раз поблагодарил Проценко за то, что тот добавил ему людей. В доме не осталось ни одной целой стены — всюду были развалины и проломы, через которые могли пролезть немцы, и нужно было защищаться в непроглядной темноте.