В разгар второй контратаки немцев к Сабурову подполз Масленников и спросил, нет ли у него гранат.
— Есть, — ответил Сабуров, отстёгивая от пояса и передавая ему гранату. — Все истратил?
— Покидал, — признался Масленников виноватым тоном.
— Скажи, чтобы миномёты сюда перетащили, хотя бы два. Сейчас не понадобятся, а под утро чтобы уже здесь стояли. Мы тут с тобой, Миша, командный пункт устроим и никуда отсюда не уйдём. Понял?
— Понял.
— Пойди скажи миномётчикам.
— Сейчас, — сказал Масленников.
Он весь жил ещё горячкой боя, и ему не хотелось отсюда уходить.
— Алексей Иванович, — тихо сказал он.
— Ну? — оторвался Сабуров от автомата.
— Алексей Иванович, удачно там наступление идёт? Как думаете?
— Удачно, — подтвердил Сабуров и снова приложился к автомату: ему показалось, что впереди кто-то движется.
— Окружат их? — спросил Масленников, но не успел получить ответа.
Из пролома слева сразу выскочили несколько немцев, всё-таки нашедших в стене дома незащищённую щель. Сабуров дал длинную очередь, автоматный диск кончился. Он пошарил рукой у пояса, где должна была висеть граната, но её не было — он только что отдал её Масленникову. А немцы подскочили совсем близко, Масленников из-за плеча Сабурова швырнул гранату, но она почему-то не разорвалась. Тогда Сабуров перехватил автомат за дуло и со всего размаху ударил прикладом по возникшей рядом чёрной фигуре. Он размахнулся с такой силой, что не удержался и, обрушив автомат на что-то треснувшее, сам упал лицом вперёд. Это спасло его — длинная автоматная очередь прошла над ним.
Масленников выстрелил несколько раз из нагана и увидел, как немец замахнулся автоматом над лежащим Сабуровым. Отбросив пустой наган, Масленников сбоку прыгнул на немца, и они оба покатились по каменному полу, стараясь перехватить друг у друга руки. Левая рука Масленникова попала между двумя камнями; он услышал, как она хрустнула, и больше не мог ею двинуть. Другой рукой он продолжал сжимать горло немца и катался, оказываясь то поверх него, то под ним. Последнее, что он ощутил, было что-то твёрдое, прижатое к его груди. Немцу удалось вытащить из-за пояса парабеллум, прижать свободной рукой к телу Масленникова и несколько раз подряд спустить курок.
Опомнившись от падения, Сабуров вскочил и увидел чёрный катавшийся под ногами клубок. Потом раздались выстрелы, клубок разорвался, и большая незнакомая фигура стала подниматься на корточки. У Сабурова ничего не оказалось под руками, он рванул с пояса автоматный диск, прямо, как был, в чехле, и опустил на голову немца раз, второй и третий со всей силой, на какую был способен.
Прибежавшие из соседнего подвала автоматчики уже лежали за выступом стены и стреляли. Контратака была отбита.
— Миша! — крикнул Сабуров. — Миша!
Масленников молчал.
Опустившись на землю, оттолкнув мёртвого немца, Сабуров, шаря руками, дотянулся до Масленникова, ощупал петлицы, орден Красной Звезды на гимнастёрке, потом дотронулся до лица Масленникова и снова позвал: «Миша». Масленников молчал. Сабуров ещё раз ощупал его. Слева, у сердца, мокрая гимнастёрка прилипала к пальцам. Сабуров попробовал поднять Масленникова. У него мелькнула дикая мысль, что если он сейчас поднимет Масленникова так, чтобы тот стоял, то это очень важно — тогда, наверное, он будет жив. Но тело Масленникова беспомощно обвисло на его руках. Тогда Сабуров поднял его на руки, так же как Масленников четыре дня назад поднял Аню, и понёс, переступая через камни.
— Пушки выкатили? — спросил он, услышав голос артиллерийского лейтенанта, подававшего команды.
— Да.
— Где поставили? — опять спросил Сабуров, стоя так, словно он забыл, что на руках его лежит Масленников.
— Одну здесь, а две по флангам.
— Правильно.
Дойдя до подвала, где оставался ещё кусок цементного потолка и можно было зажечь спичку, он опустил на пол тело Масленникова и сел рядом с ним.
— Миша, — позвал он ещё раз и, чиркнув спичкой, сразу прикрыл её рукой.
В слабом свете перед ним мелькнуло бледное лицо Масленникова с закинутыми назад кудрявыми волосами, одна прядка которых, мокрая и беспомощная, прилипла ко лбу. Сабуров поправил её.
Хотя всего несколько минут отделяло их последний разговор от этого безмолвия, но Сабурову казалось, что прошло бесконечно много времени. Он вздрогнул и горько заплакал, второй раз за эти пять дней.
Через час, когда кончилась последняя немецкая ночная контратака и стало ясно, что немцы решили отложить следующие атаки до утра, Сабуров позвал к себе командира сапёрного взвода, участвовавшего в штурме дома, и приказал ему вырыть могилу для Масленникова.
— Здесь? — удивлённо спросил сапёр, знавший, что при всякой возможности тела убитых командиров выносили из боя куда-нибудь назад.
— Да, — сказал Сабуров.
— Может, лучше на нашей территории?
— Здесь, — сказал Сабуров. — Это теперь тоже наша территория. Выполняйте приказание.
Сапёры поковыряли землю, пробуя найти рядом с фундаментом менее обледенелый грунт, но промёрзшая земля не поддавалась лопатам и ломам.
— Что вы копаетесь? — угрюмо спросил Сабуров. — Я вам покажу, где вырыть могилу.
Он повёл сапёров в самый центр дома, где наверху, как чёрные кресты, ещё виднелись остатки перекрытий.
— Вот здесь. — Он гулко ударил сапогом в бетонный иол. — Пробейте бурку, заложите тол, взорвите и похороните.
Голос его был непривычно суров. Сапёры быстро сделали бурку, заложили тол и подожгли запал. Раздался коротким взрыв, мало чем отличавшийся по звуку от минных разрывов, слышавшихся кругом. В развороченном полу образовалась яма. Из неё выгребли обломки кирпичей и бетона и опустили туда тело Масленникова. Сабуров спрыгнул в яму. Он снял с Масленникова шинель, с трудом вынул из рукавов уже окоченевшие руки, накрыл тело шинелью по горло. Чуть брезжил рассвет, и когда Сабуров наклонялся, он хорошо видел лицо друга. Переложив к себе в карман документы из гимнастёрки Масленникова и отвинтив орден, он поднялся и спросил:
— У кого винтовки?
— У всех есть.
— Залп в воздух и засыпайте могилу. Я скомандую. Раз! Два! — Сабуров перезарядил свой автомат и выстрелил вместе со всеми. Короткий залп сухо прозвучал в холодном воздухе.
— Теперь засыпайте. — Он отвернулся от могилы, не желая видеть, как комья цемента и камни будут сыпаться и ударяться о тело человека, которого ещё час назад он не мог представить себе мёртвым. Он не поворачивался, но чувствовал спиной, как падают холодные обломки камней в могилу, как они громоздятся всё выше, как звук становится всё тише, потому что их всё больше и больше. И вот уже скребёт сапёрная лопатка, сровнивая их с уровнем пола.
Сабуров присел на корточки, вынул из кармана блокнот и, выдрав листок, нацарапал на нём несколько строк. «Масленников убит, — писал он. — Я остаюсь здесь. Если вы согласны, считаю целесообразным, чтобы Ванин со штабом тоже перешёл вперёд, ближе ко мне, в дом Конюкова. Сабуров».
Подозвав связного, он приказал отнести записку Ремизову.
— Ну, а теперь будем воевать, — сказал Сабуров прежним угрюмым голосом, в котором дрожала готовая сорваться слеза. — Будем воевать тут, — повторил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Командир роты здесь? — позвал он.
— Здесь.
— Пойдём. Там, в правом флигеле, нужно подрыть под фундамент пулемётные гнёзда. У тебя пулемёты на первом этаже стоят?
— Да.
— Разобьют. Надо подрыть под фундамент.
Они прошли несколько шагов, топая по цементному полу. Сабуров вдруг остановился.
— Подожди.
Была минута тишины, когда не стреляли ни мы, ни немцы. Сквозь развалины дул леденящий западный ветер, и, доносимые ветром, отчётливо слышались обрывки канонады на западе.
На Средней Ахтубе, в пятидесяти километрах от Сталинграда, — там, куда не доносилась далёкая канонада и куда только ещё начинали доходить первые слухи о наступлении, рано утром в избе, служившей операционной, на носилках лежала Аня. Ей уже сделали одну операцию, но так и не вынули глубоко сидевшего осколка. Она в эти дни то приходила в сознание, то снова теряла его и сейчас лежала неподвижная, бледная, без кровинки в лице. Всё было готово, и ждали главного хирурга, согласившегося сделать повторную операцию, на которую теперь возлагались все надежды. Врачи переговаривались между собой.
— Как вы думаете, Александр Петрович, выживет? — спросила молодая женщина-врач у пожилого хирурга в надвинутом по самые брови белом колпаке.
— Вообще нет, а у него, может быть, и выживет, — сказал хирург. — Если сердце выдержит, может выжить.
Распахнулась дверь, и из соседней половины избы, потянув за собой полосу холодного ветра, вошёл быстрыми шагами маленький приземистый человек, вытянув вперёд руки с грубыми толстыми красными пальцами, которые, очевидно, были у него уже протёрты спиртом. Под его густыми буро-седыми усами топорщилась зажатая в углу рта папироса.
— На стол, — распорядился он, посмотрев в ту сторону, где на носилках лежала Аня. — Зажгите мне папиросу.
Ему поднесли спичку, и он, приблизив к ней папиросу, закурил, всё так же держа руки впереди себя.
— Говорят, — сказал он, подходя к операционному столу, — что наши войска перешли в общее наступление, взяли Калач и окружают немцев за Сталинградом. Всё. Всё. — Он сделал руками решительный жест. — Подробности потом, после операции. Возьмите у меня папиросу. Дайте свет.
Шли вторые сутки генерального наступления. В излучине Дона, между Волгой и Доном, в кромешной тьме ноябрьской ночи, лязгая железом, ползли механизированные корпуса, утопая в снегу, медленно двигались машины, взрывались и ломались мосты. Горели деревни, и вспышки орудийных выстрелов смешивались на горизонте с заревами пожарищ. На дорогах, среди полей, чёрными пятнами лежали успевшие окостенеть за ночь мёртвые тела.