И продавец сказал:
— Отпущу по хорошей цене, гав.[27]
Гав!
Господи, Камден-Лок — и вдруг на западе Ирландии. Я заинтриговался, спросил:
— Лондонец?
— Джорди.[28]
— А, понял.
И, хоть убей, больше в голову не лезло ничего, кроме пастушьих пирогов и прочих стереотипов на тему джорди.
— Я здесь уже пять лет, — сказал он.
Привел меня в чувство, и я с огромной оригинальностью спросил:
— И как, нравится?
Он ответил взглядом, полным недоумения, сказал:
— А что тут может не нравиться? Пабы, craic.
Казалось, надо что-то ответить, но зазвонил телефон, и он сказал:
— Вовремя.
Я ответил, готовый устроить Коди разнос, услышал:
— Джек?
— Ридж…
Она плакала, насколько это для нее возможно, сказала:
— Моя машина, она скомпрометирована.
Вместо того чтобы спрашивать, что это значит, сказал:
— Ты где?
— На парковке у собора.
— Жди там, я от тебя в пяти минутах.
Пробиваясь на выход с рынка, заметил в продаже футболки с надписью:
Будет и на твоей улице праздник.
Но нескоро.
Аминь.
Торопясь по Маркет-стрит, заметил газетный заголовок:
И смех, и рейх
Арнольд-таки стал губернатором Калифорнии. В нижней части страницы говорилось, что английская футбольная команда угрожает забастовкой, а если они откажутся ехать в Турцию, вылетят из «Евро-2004». Ирландия через несколько дней играла решающий матч против Швейцарии. Я все это переварил, подумал: «Возвращаюсь к жизни», — какой бы причудливой она ни стала. Перешел мост Сэлмон Уэйр, как раз когда рыбак выловил большую рыбу. Было больно видеть, как такому прекрасному образцу размозжили голову камнем. Cловно дурной знак.
Ридж сидела на низкой ограде вокруг парковки. Кончилась служба, я видел, как люди макают пальцы в святую воду, крестятся, «In anim an Athair… Во имя Отца».
Английский перевод просто не подходил — не мне, не сердцу, где это действительно важно.
Ридж курила.
Я бы меньше удивился, если бы она размахивала обрезом или занюхивала кокс. Подумал: она теперь что, собирается перенимать мои зависимости одна за другой? На ней были белая толстовка, выцветшие джинсы и старые «рибоки». Лицо — измученное.
— Ты в порядке? — спросил я.
Вот можно ляпнуть что-нибудь глупее?
И получил по заслугам.
— А ты, блин, как думаешь?
Ткнула пальцем, сказала:
— Там.
Не глядя на машину, добавила:
— Двери открыты, и… эта хрень… на заднем сиденье.
Я опасливо подошел, с измочаленными нервами на пределе. К рулю была приколота записка:
Ты блудница вовилонская
Твой час близок.
Улика. Он безграмотный.
Зазвонили колокола. Господи, нашли время.
Не спрашивай, по ком…
Я и не спрашивал.
В голове, незваный и уж точно нежеланный, звенел Уоррен Зивон, Knocking On Heaven’s Door.
Особенно просьба снять нашивки.
О да.
На заднем сиденье лежали трусики. Я достал ручку, приподнял их, увидел все еще влажную сперму. Разум фиксируется на деталях, мелочах, чтобы закрыться от реальности. Спереди трусики были расшиты маленькими сердечками, и это меня обожгло, как кислота в кишках. На полу валялся пакет «Супермак». Я достал его, положил в него трусики, убрал в карман. Зазвонил телефон. Я ответил резким «Да?»
— Джек, это Коди. У меня отличные новости.
Неужели нам повезло?
— Говори.
Он словно не мог подобрать слов, а потом:
— Мы с Мэри стали встречаться.
Я даже отвел телефон от уха, словно тот меня дурит, потом процедил:
— Ты, сука, прикалываешься, что ли?
Он неправильно меня понял, с чего-то взял, что я рад, восторгался:
— Скажи, невероятно? Мне с ней так повезло.
Ридж таращилась на карман, куда я убрал мятый пакет, потом, словно назло, закурила снова, выпустила дым в мою сторону. Я бросил Коди:
— Я тебе скажу, что невероятно. Пока ты там обжимался со своей…
Слов не хватало. Потом я сосредоточился, чувствуя, что мозг накалился добела:
— …Красоткой. Пока ты там фигней маялся, сталкер влез в машину нашего объекта.
Я услышал резкий вдох, потом:
— Влез… что… Я?..
— Херня. Ты уволен.
И сбросил звонок.
Ридж изобразила нечто, что в других обстоятельствах сошло бы за улыбку, спросила:
— Ты кого-то увольняешь — я что-то пропустила? С каких пор ты начал нанимать людей, не говоря уже о том, чтоб увольнять?
Я отмахнулся, спросил:
— Давно здесь поставила машину?
Она затушила сигарету об ограду — короткими резкими ударами, отражавшими ее состояние, — сказала:
— Я ходила на службу.
Пауза.
Чего-то ожидала? Насмешки, удивления? Я промолчал — и сам когда-то посещал службы. Она продолжила:
— И когда вернулась, обнаружила… сообщение… и если ты не заметил, он разбил окно.
Да, это я упустил.
Она уставилась на мой карман, спросила:
— Собираешь улики для… чего, теста ДНК?
Хотелось влепить ей пощечину, кому угодно, сказал:
— Я тебя кое о чем попрошу.
Она подождала, барабаня пальцами по ограде. Хотелось сказать: «Сперва — давай все-таки, блин, повежливей».
Выбрал:
— Повспоминай, кого ты арестовала за последние годы. Особенно тех, кто тебе угрожал, кто готов отомстить.
Она встала.
— Будто это поможет. Что, думаешь, те, кого я закрывала, вежливо со мной общались? Боже, ты сам был копом — они все угрожают, или ты уже забыл?
Двинулась прочь, и я спросил:
— А как же машина?
Не сбиваясь с шага:
— В жопу машину.
Пожилой прихожанин, шагая мимо, взглянул на меня, бросил:
— Ну и леди нынче пошли, что за выражения.
— Поверьте, это не леди, — сказал я.
14
Вечное безмолвие этих бесконечных пространств меня пугает.
1957. Голуэй, неделя перед Пасхой.
На десять шиллингов от священника мальчик купил себе гору шоколадок. Сидя на унитазе с разбросанными у ног фантиками, он чувствовал, как внутри все переворачивается, потом к горлу подступила рвота. Он чуть ли не радовался — хоть отвлекло от кровотечения в заднем проходе. С растущей тошнотой потянулся за новым батончиком, запихал себе в рот. Иногда это помогало не думать о воскресенье, о службе, о том, что будет потом. Шесть недель назад мать спросила, от чего он откажется на пост, он ответил «от шоколада» и начал неудержимо хихикать.
Потянулся за новым батончиком.
Я перечитал кучу детективов. Особенно люблю про частных сыщиков. Все алкоголики — обреченные романтики, а идея чужака-одиночки, который идет наперекор всему, — это прямо как в кино: «Как его не полюбить».
В таких книжках обожают слово «неотступный». С этим словом в уме я продолжал вести дело священника. Пришло время встретиться со вторым подозреваемым — инженером Майклом Клэром. Я неотступно прошерстил телефонный справочник, нашел его компанию, позвонил и наткнулся на секретаршу. Очень веселую — настолько, что я заподозрил сарказм. Примерно так:
— Офис Майкла Клэра, могу вам чем-то помочь?
Ее голос лучился позитивом, подразумевавшим, что помочь она была бы прямо-таки счастлива. Прикалывается? Единственный англицизм, который в Ирландии переняли охотно, — угрюмость. Обычно если звонишь в компанию, слышишь:
— Что?
Будто ты их от любовных ласк оторвал.
Поэтому я немного сбился с мысли, пробормотал, что я друг менеджера вышибал Тома Рида, он сказал, что мне сможет помочь мистер Клэр. Она сказала:
— Вы не могли бы немного подождать, я проверю его график?
Не мог бы?..
Затем:
— Мистер Клэр свободен в полдень. Можно записать ваше имя, пожалуйста?
— Джек Тейлор.
— Вам удобно в полдень, мистер Тейлор?
Я заверил, что удобно, и она закончила на:
— Будем вас ждать.
«Доброго дня» не добавила, но подразумевала.
Как же мы американизируемся.
Время еще было, и я снова попробовал послушать музыку. Нацепил наушники, поставил Джонни Кэша. Его гранитный голос — древний, как камни в Коннемаре. Потом песня Nine Inch Nails — Hurt.
Ох блин.
Убийственный текст, его истина резала по всему, что во мне осталось живого. Реабилитированным алкоголикам трудно слушать песню Кристофферсона One Day At A Time. Как нож по сердцу. Каждый раз, как слышишь, думаешь: «Господи Иисусе».
И не от почтения.
О Hurt нужно в обязательном порядке спрашивать на входе собраний АА:
— Имеет ли для вас значение эта песня, кромсает ли вас?
Нет — гуляй отсюда.
Она раскрывала целые коридоры боли — смерти Шона, владельца «У Грогана», Брендана Кросса, бывшего копа; жестянщиков, всех шестерых; моих родителей; Уоррена Зивона; и, о боже, Серены Мей.
И это еще не все. Поэтому когда Джонни едко завел об империи из грязи, пришлось сорвать наушники. Руки тряслись. Я пенял на никотиновые пластыри. Сижу весь в пластырях, трезвый и охреневший. Снова ходил в «Эйдж Консерн», выложил тридцать евро — целое состояние для благотворительной комиссионки, — и облачился в свой улов. Черный пиджак, белая футболка, черные джинсы, «тимберленды».
Посмотрелся в зеркало.
Сборная солянка.
Если нравится образ «гробовщик закупается в "Гэпе"», то нормально. И все-таки это на окраинах респектабельности, но с намеком, что я свой, крутой. Как мы себя только не обманываем каждый, сука, день. Альтернатива — не вставать с кровати, заряженный пистолет под подушкой. В порыве экстравагантности купил лосьон после бритья «Поло». Ну, продавщица была миленькая, а я дурак, все ради любви, почему нет? «Брют» у них кончился, а то иначе кто знает? Побрызгал — он жег, как сволочь. Я был готов к расследованию, пах если не как роза, то явно как человек, не оторванный от реальности.