— Удивляюсь твоей готовности прощать. Это, конечно, нечто.
Его глаза вспыхнули, он спросил:
— А я сказал, что простил? Ненавижу долбаную суку. Надеюсь, она там спилась.
Он встал:
— И еще одно. Странно, но что теперь не странно?
Он словно еще посомневался, раскрыть это или нет, затем:
— Кейт — она любит лебедей, много чем занимается ради их безопасности, но… при этом она охотница.
Я не уловил мысли, спросил:
— Охотится на лебедей?
И получил в ответ взгляд максимального раздражения. Он рявкнул:
— Башкой-то подумай, конечно не на лебедей. Стреляет фазанов и любую дичь, которая движется.
Я ему не поверил, промямлил:
— Я не… эм-м… верю.
Он серьезно всмотрелся в меня, потом воскликнул:
— Господи, ну и дурак же ты. Ты точно детектив? Она сама себе дрова рубит, чтоб ты знал. Она шутки не шутит, настоящая дикарка, и да, любит охоту. В следующий раз, когда захочешь ее разговорить, попроси показать ее ружье — сразу увидишь, как она загорится.
Он выдохнул. Его лицо посерело — объяснение потребовало немалых усилий. Я спросил:
— Бренди не налить?
Надеясь, что он согласится и я к нему присоединюсь. Он покачал головой, потом ядовито хмыкнул:
— Тебе, похоже, самому бы не помешало.
Допрос — или как, блин, назвать то, чем мы занимались, — окончен. Я ответил:
— Ну, есть такое, тяжелое выдалось время.
И проклинал себя за то, что вообще пытался оправдаться, особенно перед таким, как Том. Он проводил меня до двери и, когда я прощался, долго смерял взглядом. Я уж думал, предложит АА или как-нибудь посочувствует. Он сказал:
— Иди через Кладдах-Бейзин, так быстрее.
Раздерганней, чем хотелось бы признать, я направился на свою полуденную остановку — в «Койл». Торгаш кивнул, не сказал ни слова, просто налил большой виски, пододвинул по стойке. Я положил деньги рядом со стаканом и сел за столик, подальше от бармена. В тот день мне желчи уже хватало, а если на что-то и можно рассчитывать, так это что Торгаш нальет желчи с горкой.
Обнаружил, что сел рядом с бывшим священником, подумал: «Вот черт», хотел уже уйти, когда он зашевелился:
— Не пнете меня по правой ноге?
Я думал, что ослышался. Переспросил:
— Пнуть по правой ноге?
— Да, пожалуйста, она затекла, ничего не чувствую.
Он говорил как задушенный — то ли из-за операции, то ли из-за курева, то ли из-за всего сразу. Я несильно пнул, и он покачал головой. Я понимал, насколько безумной стала моя жизнь. Сижу в пабе, пинаю священника — и хуже того: потому, что он сам так попросил. Ударил посильнее, и он кивнул, сказал:
— Да, начинаю чувствовать.
Лицо, изуродованное временем: торчащие скулы, запавшие глаза, серая бледность, как после смерти. Его глаза, под красным, когда-то были голубыми, теперь — затравленными.
— Позвольте купить вам освежиться? — спросил он.
Господи, мы где, на карнавале, что ли? Я сказал, что мне не надо, и он протянул дрожащую руку, вся кожа в пятнах, сказал:
— Я Джеральд.
Я взял руку. Кожа на ощупь была тонкая, как пергамент. Аккуратно ее пожал, ответил:
— Я Джек.
Перед ним были полный стакан домашнего и пачка «Плеерс». Он хрипло закашлялся, сказал:
— Тебе уже говорили, что я священник.
Я с трудом его слышал и наклонился поближе — от него исходили запахи древесного дыма и одеколона, не без перегара, конечно. Я признал, что да, говорили, и он добавил:
— Всем новеньким рассказывают. Кажется, мной тут хвастаются.
Он чуть улыбнулся, словно его это весьма забавляет. Потянулся за сигаретами, но не дотянулся, и я ему помог, закурил одну за него. Он спросил, не буду ли я. Я сказал, что все еще с пластырями, и пошутил за свой счет:
— Только поглядите, я тут в конце дороги, а туда же — бросаю курить.
Он всерьез задумался — или заснул, — потом спросил:
— Ты веришь в зло, Джек?
Я огляделся, не слышат ли нас, но никто не обращал внимания, так что я сказал:
— Я его видел лично.
Он обернулся ко мне, сказал:
— Да, в самом деле видел. И обжегся?
Я ответил правду:
— Обжегся, до сих пор больно.
— Один раз я присутствовал на экзорцизме, — сказал он.
Я сомневался, что мне хочется это выслушивать. Хватало своих демонов без того, чтобы выслушивать истории о личной встрече с ними. Он помолчал, потом сказал:
— Ты меня удивляешь, Джек. Большинство людей забросало бы меня вопросами.
Я взвесил слова, затем:
— Вот в чем штука: если я что-нибудь спрошу, смогу ли потом жить с ответом?
Его лицо сморщилось в улыбке искренней радости:
— Как славно. Из тебя бы вышел метафизик.
Он сделал маленький глоток, и я рискнул:
— Экзорцизм прошел успешно?
Это его словно встревожило, затем:
— Мальчик говорил, его подчинили голоса. После он сказал, что подчинил их сам. Ты бы назвал это успехом?
Так сразу это не переваришь, но потом я сказал:
— Ну, это явно прогресс, только для кого? — а сам, отвечая, понял, что есть только три места, способствующие подобному разговору:
Пабы,
Психлечебницы,
Религиозные места.
Джеральд поднял правую руку, подержал, и тут я понял, что он сигналит Торгашу.
— Эй, я сам принесу, — сказал я.
Он покачал головой:
— Незачем, я единственный клиент, которого он обслуживает за столиком, потому что мучается от страха. Считает, что если вырастит личного священника, пусть и убогого, то будет спасен, грешный олух.
И точно, Торгаш подскочил в мгновение ока, спрашивая голосом, которого я никогда не слышал:
— Что будешь, Джеральд?
— Два стакана твоего лучшего — один для моего товарища.
Торгаш странно посмотрел на меня, словно оценил заново, пошел за выпивкой. Мой первый стакан так и стоял, как первородный грех. Джеральд сказал:
— На том экзорцизме со мной заговорил демон. Хочешь знать, что он мне сказал?
Я решил, что выдержу:
— Да.
— Он сказал, что убьет меня.
Я не впервые сделал неверный вывод, спросил:
— Поэтому ты оказался здесь?
Он ответил смехом, скатившимся в мокротный вопль, потом:
— Господи Боже, нет. Демон — отец лжи. Я здесь из-за выпивки.
Торгаш вернулся с двумя смертельными дозами. Джеральд достал пачку, и Торгаш забрал три банкноты, сказал:
— Спасибо, святой отец.
Я чуть сдвинул свой стакан, сказал:
— Будем.
Он кивнул:
— Средство от зла простое, но такое тяжелое.
Я надеялся уже пойти, и, чтобы ускориться, спросил:
— И какое же?
— Любовь
Бред какой. Видимо, он почувствовал мое разочарование, сказал:
— Я ни разу за весь свой срок здесь, ни разу не спрашивал, как сюда занесло человека, но тебя, Джек, хотел бы спросить, если ты не против.
Против ли я? Ну, может, чуть-чуть, но что мне терять? Сказал:
— Я убил ребенка.
Он простонал в настоящей боли, его лицо исказилось, и я уж думал, что вызвал инсульт, но он взял себя в руки, сказал:
— Какое страшное бремя.
Мы недолго посидели в молчании. Довольно неловком, но нагруженном смыслом, и наконец он произнес:
— Есть ответ.
Я твердо возразил:
— Нет, Джеральд, ответа нет.
Он словно этого ожидал, сказал:
— Простить себя, вот в чем спасение.
Разочаровал. Какое унылое бородатое клише. Я ожидал чего-то получше, но, что ни говори, он всего лишь священник.
— Я тебя разочаровал, да? — спросил он.
— Есть немного.
— Мне действительно жаль, больше мне сказать нечего. Тебе наверняка известны слова «Придите ко Мне, и Я успокою вас»[32]. Увы, это ложь.
Я встал, сказал:
— Мне пора. Может, еще увидимся.
Его глаза закрывались, и я понял, что он вот-вот уснет. Он пробормотал:
— Правая рука дьявола.
Я чуть не фыркнул:
— Откровение Иоанна?
— Нет, Стив Эрл.
20
Священник — волк в овечьей шкуре.
Поэты и демоны, отцы и дети. История моей жизни, и не знаю, верил ли я в тех или других. Я шел по Доминик-стрит, когда пошла убогая слабосильная морось и не могла определиться, то ли еле капать, то ли влить. Было время, когда я читал Луиса Макниса и знал «Осенний дневник» наизусть… строчки возвращались, как… пули с забытой войны. Что-то там о загнанных лицах и прилагательное surly — «смуро».
Долгое время я путал рифму surly с «херлинг»… в свете моей недавней деятельности — совсем другое оружие. Хромая по улице, я бормотал строчки под нос… другие взрывались в уме… гнилые кишки… Знаю, там были эти слова.
Потом со стороны канала появился Коди. Прямо у воды была большая табличка с надписью
Самаритяне, мы здесь для вас
то есть если они не помогут, то следующая остановка — река?
Он нервничал, спросил:
— Можем поговорить?
Я посмотрел на него, позволил себе расслабиться, потом протянул руку:
— Я был не прав и хочу… извиниться.
Он просиял и начал возражать, что мне не за что извиняться, разве мы не друзья и напарники? Я уже начал жалеть. Он сказал:
— Джек, она вернулась.
Сделал глубокий вдох, потом затараторил:
— Мужик, которого ты просил найти, Джефф? Алкоголик… в смысле… эм-м… твой друг. Его жена — Кэти? — вернулась из Лондона, в основном ночует в Розин. Постоянно напивается, говорит, что приехала пристрелить тебя, и еще говорит, теперь, когда у тебя есть сын, она даже может поквитаться. Что это значит? У тебя есть сын?
Я уклонился от вопроса о сыне и, чтобы отвлечь, рассмеялся, сказал:
— Скажи ей, пусть встает в очередь. Я с ней уже сталкивался, и… не сказать, что мы помирились.
Зазвонил его телефон, он тут же оробел. Я сказал:
— Давай, я потом позвоню.
Я услышал: «Мэри a gra (любовь)» — и позавидовал.
От радости, что он вернулся в мою жизнь, я чуть не сказал: «Счастливо, сынок».