В подъезде я встретил грузчиков, а потом жильца, который меня доставал. Он пытался скрыться с глаз. Я спросил:
— Что происходит, брат?
«Брат» — это чисто из вредности. Он пытался расправить плечи, но его выдало выражение — смесь страха и трепета.
— Я переезжаю, — сказал он.
Я не унимался.
— Почему?
Он чуть не взорвался от возмущения, но сдулся, сказал:
— Округа уже не та, что прежде.
Я предложил донести коробку, которая была у него в руках, но он в нее вцепился, как в четки на поминках. Заорал чуть ли не в истерике:
— Ваша помощь мне вообще не нужна!
Я улыбнулся ему на ходу, добавил:
— Шли открытку, как доедешь.
Он уставился на меня, и я добил:
— Будет тебя не хватать, брат. Таких тусовщиков еще поискать.
Дал себе новое задание: найти Джеффа и, может, набраться смелости поговорить с Кэти. Это займет мысли. Потом позвонил Ридж и уговорил встретиться за кофе.
Встретились в «Яве», на нейтральной территории. Меня изумило, как хорошо она выглядит в голубом спортивном костюме, как сияют ее глаза и волосы.
— Dia go glor (Слава Богу)… выглядишь отлично.
Она улыбнулась:
— Я кое-кого встретила.
Ей понравилось слышать ирландский, ее родной язык. Она присмотрелась ко мне — а ирландки видят тебя насквозь, — сказала:
— Ты трезвый.
— По крайней мере, сегодня.
Хотел добавить присказку «Еще одна попытка, еще один провал», но больно жалобно звучало. Мы неожиданно прилично поговорили, потом она призналась:
— Никогда не думала, что еще смогу с кем-то встречаться.
И я был рад, искренне. Ее острые углы почти сгладились. Она наклонилась ко мне, сказала:
— Я проверяла… сталкера… Его однажды взяли за владение винтовкой большой мощности, но дело не приняли в суде.
Я пожал плечами:
— Он в прошлом. Его нешуточно спустили с небес на землю. Такие, как он, уходят на дно.
Ее это не то чтобы убедило, она сказала на ирландском:
— Bhi curamach (будь осторожней).
На улице мы встали, удивленные своей близостью. Нарастал холодный ветер. Она заметила:
— Скоро зима.
— Подумаешь, — сказал я.
И она рассмеялась. Потом мы чуть не обнялись.
— Увидимся, Ни Иомаре, — сказал я.
Она кивнула.
— Неплохо бы.
Я шел, набирая скорость, оставляя ее позади. Жутковатый момент: в голове пел Exsultet[40] священник, которого я однажды слышал в Крайстчерче… а женщина позади меня говорила:
— Хосподи, как чудесно-то.
В следующие пару дней не выходил из дома, отключил телефон, не смотрел новости и не слушал радио. Просто хотел отдохнуть, попробовать набраться сил. Занырнул в чтение. Дэвид Гудис, конечно же. Нашел в пачке от Винни Юджина Иззи — его «Вторжения»[41] были втиснуты между «Черной полосой» и «Любимой женщиной Кэссиди».
Если какой-нибудь нуарный автор и умирал нуарной смертью, то это он. Его нашли в Чикаго свисающим из окна четырнадцатиэтажной офисной высотки, в бронежилете. В его карманах были
Кастеты
Баллончик слезоточивого газа
Письма с угрозами от группы боевиков.
Двери в квартиру заперты, рядом со столом лежал заряженный пистолет. Почти как уютный английский роман, но на этом сходство заканчивалось.
Я понимал его паранойю.
В моей руке был маленький серебряный лебедь.
Во вторник утром, в день святого Антония, — стук в дверь. Думал не обращать внимания, но если это Ридж… к черту, встал, открыл. Мужик с посылкой, нешуточно запыхавшись, прохрипел:
— Блин, тяжелая бандура… А уж лестница у вас?..
Помолчал, спросил:
— Вы Джек Тейлор?
— Да.
— Ну слава богу. Охренел бы нести это в другой дом.
Он вручил посылку — и не врал, увесистая. Я поставил ее, а он достал бумажку, попросил:
— Распишитесь.
Я расписался.
Он утер лоб, и я предложил что-нибудь ему налить, копаясь в кошельке в поисках чаевых. Он пожал плечами, сказал:
— Не надо, потом буду ссать целую неделю
Этого мне знать уже не хотелось. Чаевых он тоже не взял:
— Лучше клариссинкам отдайте.
Я хотел сказать, что у них теперь свой сайт, но он уже похрипел себе обратно. Я закрыл дверь, поставил посылку на стол, достал нож, разрезал, отступил.
Бронзовый бык Джона Биэна.
Не сразу заметил под копытами быка белую открытку. Там говорилось готическим шрифтом:
МОНАШКА
НО
СМЕЛАЯ
25
Все люди неизбежно безумны, так что не быть безумцем означает только страдать другим видом безумия.
Малачи пришел ко мне в гости, и сказать, что я был в шоке, не сказать ничего.
— Слышал, у тебя новое место, и купил тебе крест святой Бригитты для сохранности дома.
Я предложил чай, он огрызнулся:
— Чай — и это, по-твоему, гостеприимство? Не слышал, как надо принимать гостей?
Я обжег его взглядом, сказал:
— Здесь выпивки нет.
Он закурил, не спрашивая разрешения, хотя я все еще ходил с пластырями. Потом его взгляд остановился на маленьком серебряном лебеде, угнездившемся на шкафу.
— Господи, как ты это достал? — спросил он.
Я не понял, спросил:
— Что… о чем ты?
Он побледнел — не так-то просто с такими багровыми щеками, — сказал:
— В руке отца Джойса, когда нашли его тело… он сжимал… эту штуковину.
Комната пошла кругом, голову переполняли выводы. Таких было всего два, оба — у Кейт. Пришлось присесть, сделать глубокий вдох, потом я спросил:
— Монашка, сестра Мэри Джозеф, она цела?
Он разозлился:
— Дурень, ее нашли в канале. Видимо, упала, когда кормила лебедей.
Была не была:
— Майкл Клэр?
— Он… — голосом, полным желчи, Малачи ответил: — Врезался на машину в кирпичную стену. Скатертью дорожка.
И в один миг все стало ясно. Майкл Клэр расправился с монашкой, но Кейт… Кейт расправилась с отцом Джойсом. Сил ей хватало, а лебедь — поэтический символ возмездия? Своя версия признания — не миру, а Майклу. А может, дело в беспечности. Когда рубишь человеку голову, ясно соображать не будешь.
— Я бы хотел остаться один, — сказал я.
— Что? Я только вошел. Не хочешь, чтобы я благословил комнаты?
Я встал:
— В жопу себе засунь свои благословения.
Он думал было закуситься, но ответил:
— Вот просто не можешь общаться прилично, да?
Ивлин Во однажды сказал:
«Вы не представляете, насколько я был бы вреднее, если бы не был католиком».
Ответил я словами из Оруэлла:
— Нельзя быть по-настоящему католиком и по-настоящему взрослым.
В Голуэе ни в кого не стреляют — в смысле, так просто не бывает. По крайней мере, пока. Вроде как скоро откроется «Старбакс», а значит, возможно все, но стрельба — нет. Дайте годик, там поглядим.
Мы недалеко от границы и, конечно, теоретически можно представить, что в ясную ночь донесется выстрел.
Но это уже натяжки, и чем-чем, а верой в несбыточные фантазии Ирландия не славится. От знания, что Кейт охотится на фазанов, что сталкера однажды арестовали за владение винтовкой и что Кэти грозится по пабам меня убить, я не стал ходить с оглядкой на крыши. Так радовался своей трезвости, свободе и даже отказу от курения, что оружие далеко опустилось в списке приоритетов.
Я был знаком с ним не понаслышке, но находился явно не в том регионе, где о нем стоит волноваться.
Недавно Ридж благословила меня: «Bhi curamach».
Это значит «будь осторожней»… Жаль, я ее не послушал.
Ранним утром я вышел на прогулку — под «ранним» имеется в виду пол-одиннадцатого, — размять свою хромоту. Прогулялся через город, в голову взбрело увидеть океан. Взглянул на часы и понял, что автобус отходит в следующие десять минут. Почти перешел Эйр-сквер, как откуда ни возьмись появился Коди, пошел со мной слева, сказал, косясь на кожаную куртку:
— Ты у нас босс.
Я улыбнулся, и он добавил:
— У меня для нас отличная идея.
Я ее так и не услышал.
Я вспоминал отца, время, когда мать опять взялась за свое, устроила сыр-бор из-за арендной платы или еще чего. Отец мне тогда прошептал:
— Она желает добра.
Меня никогда не перестанет удивлять, как мы из-за этого самообмана готовы прощать самое отвратное поведение, и я ни хрена не верю в это самое их злонамеренное «добро». Но вот они зависят от нашего прощения и получают свое право продолжать цикл замаскированных злодеяний. Коди, думая, что я не обращаю внимания, передвинулся вправо от меня, закрывая солнце.
Я услышал треск, будто от поминаемого в таких случаях автомобильного глушителя.
Кто-то закричал:
— Господи, снайпер!..
В то самое место, где был я, где теперь шел Коди, попала пуля. Прямо ему в грудь. Второй выстрел прорвал отверстие дюймом выше, и я вспомнил Кэти, ее слова:
— Когда целюсь в голову, то и дело бью ниже.
И ведь я как раз в Кеннеди-парке, думал я. Мужчина кричал:
— Вызовите скорую!
Кровавые брызги на моей блестящей куртке.
Потом другой голос, озабоченный, понимающий:
— Нет, вызовите… священника.
Вот вам ирония. Мог бы рассмеяться, рассмеялся бы, только в горле встал ком. Хотелось сказать:
— Испортили день как гром среди ясного неба.
Я присел рядом с Коди, его кровь сочилась через мои пальцы. Женщина позади причитала: «О господи Иисусе». Начала массировать мне плечо — это бесило, и сильно. Рука Коди слегка стиснулась — пытался сжать мою, но силы уходили.
В моих глазах стояли слезы. Сперва принял за кровь, но потом понял, что это слезы. Женщина все еще сжимала мое плечо, и я слышал, как она кому-то говорит — вроде бы слышал, как она говорит: «Это его сын». Только знаю, что она без конца разминала мне плечо.