Наше традиционное русское государство было настоящим подлинным государством. В нем не существовало частных лиц в том смысле, что частный интерес никогда не мог стать бациллой в государственном организме.
Каждый живший в государственном организме был его живым членом, не желавшим организму ни болезней, ни болезненных реформаторских потрясений. Управление таким государством не было делом частных лиц. Управление было государевой, т. е. государственной службой. Современная либеральная политика частных лиц использует государство как инструмент для достижения частных интересов и ведет к демонтажу государства как такового, которое объективно становится препятствием для достижения все новых и новых интересов возрастающего частного эгоизма. Орудием такого демонтажа является и современный парламентаризм, когда массы окончательно отчуждены от государства и политики, а иллюзия их вовлеченности в решение общенациональных задач поддерживается путем предоставления права отдать свой голос раз в несколько лет за кандидата или кандидатов, которых корпоративная система спускает им сверху.
Имеем ли мы сейчас в действительности государственную систему власти, или мы живем в эпоху, когда оно уже полностью заменено буржуазным обществом?! А ведь это вопрос жизни и смерти национального организма. Наверное, уместным здесь будет еще раз сказать, что надежду на жизнь нам может подарить только возрождение традиционного государственного принципа власти с его изначальной эталонной авторитарной формой правления.
Любая республика сегодня есть служанка капитала, конечно уже давно не национального. Только Монарх, повинуясь традиции своей династии и опираясь на историческое миросозерцание народа, основанное на его призвании в истории, способен подняться над партийными и частными интересами ради интересов общенародных и общегосударственных. Он – третейский судья, и если в государстве традиционного социологизированного типа профессиональные объединения могут выбирать людей по их практическим способностям, то он может делать выбор и более узко – по нравственным качествам человека. Президент, премьер-министр, народный комиссар – креатуры партии или корпорации. Партии и корпорации креатуры тех, кто их содержит. Только Монарх способен защитить государство и народ от торгашества суверенитетом, идущим на убыль со страшной силой!
Как это безвозвратно далеко от принципов истинной государственности, когда каждому отдельному лицу на основании его практических, нравственных и духовных дарований предоставлялось право в определенной мере повелевать и повиноваться; ранг и степень ответственности были всегда соразмерны с талантами личности. Такая государственность зиждилась на основе постепенного отбора, коллективной ответственности и коллегиальности. Утрата этой государственности есть трагедия нашей национальной жизни.
Но утрата эта не была подобна грому среди ясного неба. Она началась постепенно, начиная с петровских реформ и даже раньше. Наш блестящий мыслитель К.Н. Леонтьев советовал в конце XIX века для спасения тонущего Русского корабля прибегнуть к своего рода «тройственному союзу» между Самодержавием, носителем и защитником Православия, его слугами-стражами, проводниками монаршей воли и простым народом. Это была запоздалая попытка обратить внимание правительства на уже призрачную возможность реставрации традиционной структуры государственности. Не ужасно ли, что еще при жизни монарха-богатыря Александра III, русское общество утеряло традиционные ориентиры, которые сохранялись лишь небольшой кучкой одиноких и не понятых современниками мыслителей.
Уже тогда Леонтьев писал пророческие и для нашего времени слова о том, что: «Без строгих и стройных ограничений, без нового и твердого расслоения общества, без всех возможных настойчивых и неустанных попыток к восстановлению расшатавшегося сословного строя нашего (имелся в виду служебно-сословный традиционный русский политический строй. – Авт .) – русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения…
Для сдерживания народов на пути антихристианского прогресса, для удаления срока пришествия антихриста…необходима сильная царская власть. Для того же, чтобы эта царская власть была долго сильна, не только не нужно, чтобы она опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы, своекорыстные, страстные, глупые, подвижные, легко развратимые; но – напротив того – необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени; необходимы боковые опоры для здания долговечного монархизма…
Вот прямая и откровенная постановка государственного дела, без всяких лжегуманных жеманств…».
Особенно интересно в контексте этих размышлений вспомнить недавний советский опыт. Есть современные мыслители, которые любят рассуждать на темы о том, что СССР был классическим образчиком общества традиционного типа. Согласиться с этим категорически невозможно. Однако необходимо признать, что советская система, для придания себе определенной устойчивости, иногда очень активно использовала символику традиционализма и пыталась даже воспроизводить псевдотрадиционные, псевдосословные институты в рамках своей системы. Действия эти выглядят парадоксально для общества принципиально идущего к абсолютно бесклассовой социальной структуре. Законным является вопрос: для чего создавать некую идеологическую среду и пытаться в ней моделировать советские псевдосословия с наследственными профессиями?
В СССР определенные функциональные общественные институты были построены в некотором подобии с традиционными институтами старой Европы и Российской империи.
Переход маленького человечка из детского состояния в юношеское осуществлялся в школе путем принятия октябренка в пионеры, переход из юношеского состояния в состояние полноправного члена общества хотя и был связан с получением паспорта, но предварялся для многих приемом в комсомольцы. Во всем этом несложно усмотреть симуляцию традиционного посвящения, когда человек, пройдя определенные испытания, обретал через ритуал новое качество в рамках традиционного социума.
Вспомним, что в СССР были созданы профессиональные союзы писателей, художников и т. д., что вполне корректно сравнивать с опытом средневековых профессиональных объединений и которые могут рассматриваться как попытки возродить в новых социалистических условиях некую феодальную цеховую этику.
Напомним еще раз, что была и попытка моделировать новые сословия путем поощрения наследственности в профессии. Все мы помним время, когда прославлялись потомственные сталевары, врачи, военные. А чего стоит закрепление спортивных обществ типа ЦСКА, Спартак или Динамо за определенными профессиональными институтами. ЦСКА – за армией, Динамо – за МВД, Спартак за профсоюзом пищевиков и т. п.
Трудно, еще раз, не вспомнить Византию с ее партиями болельщиков, сходившихся на ипподром Константинополя, когда аристократы «синие» болели за одних наездников, а мещане «зеленые» за других. Опять же, нетрудно увидеть в таком членении человеческой массы в СССР попытку каким-то образом расслоить общество на псевдосословные группы, симулировать традиционные сословные сообщества для придания устойчивости всему государственному зданию Союза, очевидно страдавшего от тотальной унификации всех и всего, что вело к своего рода истончению всей социальной ткани.
Интуитивно ли, осознанно ли, но вожди в СССР поняли принципиальную установку, высказанную Леонтьевым о том, что любая социальная система стабильна тогда, когда сложна, и рушиться в момент наибольшего упрощения и универсализации.
Вернемся к теме масс и их непосредственного участия в государственной жизни.
В императорской России в последний период ее существования произошло то же, что впоследствии погубило и СССР.
Массы были окончательно отчуждены от государства, от политического участия в нем, от самой идеи государства, которое потеряло для них и ценность и привлекательность, в котором люди просто перестали видеть необходимость для себя лично. Это бытовое пренебрежение ценностью государства есть страшный симптом падения всего государственного здания.
Вследствие такого отношения к самому институту государства со стороны общественности логично перерастало и в отношение к монархии как к институту ненужному, институту, который уже не увенчивал собой традиционный государственный народный монолит, но «зависал» в каком-то средостении, между буржуазным сообществом и пролетаризированными массами.
Буржуазный миф материальной выгоды вытеснил из сознания масс миф о стоянии до конца под хоругвью последнего православного царства. Забыт был важнейший принцип национального бытия: власть вытекает из благочестия, а не благочестие из власти. И власть перешла в руки тем, для которых не существовало и не существует самого понятия благочестия. Царская служба, как и царская радость – это соборная служба и соборная радость старой Московской Руси. Народ воспринимал носителя власти не как удобство или неудобство, но как Божие смотрение о нем! Божие благословение на власть являлось одновременно и делегированием самодержавных прав, и ограничением власти, когда самодержец все-таки был в ответе за свой народ перед Царем царствующих.
Московская Русь не была холопьим государством. Традиции высокой религиозно осознанной гражданственности были присущи русским задолго до того, когда толпы охлоса в Европе стали ощущать государство не чем-то враждебным себе и своему миру, а хотя бы только нейтральным. Царь на Руси – это не верховный феодал, отделенный от народа непроходимой стеной сюзеренов.
Царь в первую очередь – помазанник Божий. Власть его безгранична, но за каждый свой шаг он отвечает перед Господом. В своих деяниях он ограничен нравственными нормами и требованиями личной веры.
Безусловно, монархия подразумевает глубокую и искреннюю религиозность общества. За грехи Государя кара могла постигнуть всю Русь. За грехи перед государем Господь карал провинившихся раньше и скорее царского суда – в этом русский человек был абсолютно убежден. Все важные государственные дела царь решал только после совета со «всей землей», созывая Земские соборы. Вся земля, каждый человек в государстве был приобщен к политической жизни. Только в России соборы обладали учредительными правами утверждать монархов. Такое и не снилось западным парламентам. Но это не призрак демократизма.