Власть царя и власть императора
Никто не станет отрицать, что для здоровой государственности крайне важно единение власти и народа. Другой вопрос, на почве чего может возникать такое единение. Если мы попробуем представить такое единение на почве единых идеалов или интересов, то очень скоро мы убедимся, что ни идеалы, ни интересы, сами по себе, не могут объединять власть и народ. Более того, они чаще служат разъединению. Отечественная история ярко и убедительно демонстрирует нам, что только на основе общего, для власти и народа, христианского мировоззрения возможно такое единение.
Говоря же о власти, мы не можем не признать, что только власть монархическая по своей природе способна обладать вообще религиозным мировоззрением и религиозным взглядом на природу своего служения в качестве верховной власти. Именно в свете этого мы всегда можем говорить об особой ценности христианской власти для государства и об идее царского служения в христианском государстве.
Сама мистика венчания на царство оставляет неизгладимый отпечаток на душе венчаемого. Как и при принятии священнического сана, венчание на царство буквально прожигает душу. Недаром православные государи носили крест поверх царского облачения.
По православному воззрению, царская власть призвана к охране церкви и чистоты ее догматов. С церковной точки зрения необходимо почитать именно ту власть, задачей которой является охрана полноценной церковной жизни народа, служение церкви воинствующей, чем власть, которая не ставит себе таких целей по причине своей религиозно-нейтральной природы и конфессионально индифферентной конструкции органов, обладающих в государстве властными полномочиями, каковой властью является парламентский строй современных демократий.
Вообще равнодушие и приспособленчество к любой власти носит характер далеко не православный. Для православного человека всегда и во все времена царская власть была священна и через нее освящались все стороны жизни, в том числе государственной и социальной.
«После Константина Великого только та власть может быть в полном смысле признана церковью, которая ею освящена, с которой у нее есть единство веры», – писал в свое время о. Сергий Булгаков, и по существу здесь невозможно ничего прибавить или отнять.
Отец Сергий Булгаков в свое время очень верно указывал на различия догматических предпосылок царской власти на Западе и на Востоке, вскрыв принципиальную разницу между властью царя и властью императора в отечественной истории.
На Западе светская власть была мечом в руках папы, в определенном смысле папским орудием; восточная же догматическая конструкция видит в царской власти особый священный чин, призванный к служению Царству Божию. Царю присваивается самостоятельная и очень существенная церковная функция. И такая функция является действенной и содержательной на фоне общегосударственной христианской целостности.
По священной природе своей царская власть есть харизма; царя может и не быть, церковь жила и до Константина Великого, не имея православного государя своим членом. Но если такой государь появляется, церковь сугубо с ним.
Отец Сергий Булгаков, в частности, говорил: «Если бы русское общество чувствовало то, как церковь глядит на царскую власть, силы революции не были бы так сильны».
Но нельзя забывать и того, что в христианском государстве, наряду с «царской харизмой», есть «царственное священство», т. е. сам народ православный, полноправный член и субъект государственности. Есть помазанность у православного народа.
Как и в священстве есть иерархия, так и в государстве церковное достоинство народа завершается в царской власти, венчается в ней. Личный носитель власти в монархии имеет особую харизму: он ниже епископов в целом ряде отношений, но, с другой стороны, по словам о. Сергия, ему дана задача осуществления Царства Божия, он есть «место всяческих упований».
Далее, о. Сергий совершенно справедливо отмечает, что «царю не под силу одному техническая сторона царствования, но в самой природе власти лежит то, что она подымает и как бы уединяет человека». Отсюда, совершенно логично сделать вывод о том, что власть коллективная есть феномен противоестественный, входящий в явное противоречие с самой природой власти.
В Византии тот из патриархов считался первым, кто жил там же, где находилась ставка царя. Не царь зависел от патриарха, но патриарх от царя. Но идея царя для церкви никогда не была чисто политической идеей. Главной была религиозная концепция. Власть понималась как особое служение церкви и именно такой, но не иной власти послушание было послушанием и самой церкви. «Царь один, потому, что вообще харизмы, данные всей церкви, осуществляются в личности, и потому, что царская власть не может быть раздроблена в ответственности», – считал о. Сергий Булгаков. Но в христианском единодержавии все же нет фокуса власти в одной точке по той простой причине, что власть разлита между «царственным священством» и может найти законное воплощение через богосыновство каждого верного христианина. Здесь очерчены определенные границы и для царя. Но у русского царя было много подданных и не из христиан. Осуществить правильный синтез идеала христианского государя и внехристианского империалистического огосударствления окраин в рамках Imperium в истории России не всегда удавалось. Так возник кризис русского самодержавия. Но царская власть, уйдя из истории, не ушла из церкви, где она мистически пребывает, хотя этот факт есть одна из острых проблем современного догматического сознания.
Вновь обратимся к мыслям о. Сергия Булгакова. Он справедливо утверждает: «Идея православного царя есть церковно-догматическая идея. Церковь не потеряла и никогда не потеряет своих даров, и харизма царской власти всегда пребывает в сокровищнице церкви; я думаю, что православный царь есть постоянное искомое в недрах церкви, – но это не политическая, а чисто церковная идея. Способы осуществления царской власти стали таинственны и неопределенны, и приходится очень бояться подделок. Идея легитимизма, ставящая знак равенства между церковным сознанием и верностью царскому дому, не может быть признана учением церкви, а лишь частным убеждением отдельных членов церкви».
Профессор М.В. Зызыкин, например, совершенно неверно увязывал «православно легитимное», священно трепетное отношение к власти царя с верностью царствующему дому как коллективной личности.
Церковный идеал православного царя не потух и хранится в тайниках современного церковного сознания.
Теперь вернемся к дихотомии власти самодержца.
Власть государя, понимаемая как Imperium, соединена в царе с его харизмой. Вот в этой плоскости и лежит сложность для православного царя иметь подданными иноверцев, для которых он является только императором.
Само отождествление монархии только с сильно единоличной властью, имперская составляющая самого феномена в чистом виде входит в противоречие с церковным сознанием, по-другому воспринимающему власть монарха.
Совершенно очевидно, что единение власти с народом на почве единых религиозных ценностей подразумевает и определенную ступенчатость, иерархичность отношения власти к подданным империи, не входящих в единое религиозное сообщество, которое только и может быть полноправным субъектом христианской государственности. Вообще существует определенный, с известной долей конфликтности, дуализм между царем и народом с одной стороны и императором и подданными с другой, дуализм, преодоление которого всегда было и будет творческой исторической задачей власти в государствах имперского типа. Однако отказ от царской харизмы в рамках единого народно-религиозного сообщества в пользу религиозно индифферентного «империализма» в качестве уступки национальным окраинам не только не укрепляет центр, но и, как показала наша история, – неминуемо разрушает саму государственную ткань.
Власть, рвущая свои особые харизматические отношения с национально-государственным ядром, – обречена, сколь успешными ни были бы ее действия по замирению и «приручению» национальных окраин по вышеуказанным причинам определенной «разлитости» власти в среде «царственного священства».
Возможно, что царская власть, берущая свое начало с Константина Великого, в истории никогда уже не восстановится. Но она, тем не менее, прикровенно все равно сохраняется как потенциальная возможность.
Вообще, расцвет церковной мысли о природе царской власти, который имел место после трагической утраты этой власти в России – есть верный залог того прикровенного бытия, которое сохраняет «харизматический потенциал» для восстановления истинной христианской государственности.
Утрата исторической монархии в России нисколько не изменила потенциала самой природы монархической власти. Она есть власть качественно единая, власть, в которой фокусируется та священная целостность, энергетика, выражаясь современным языком, хранительницей которой является православная церковь, власть, через которую эта энергетика освящает политические институты народа, одухотворяет их, не давая закостенеть.
Книга 3 Алтарь
Часть 1
Царица Небесная. Рисунок Городовой М.
Сокровенная Русь
Очень часто нам приходится признавать тот неоспоримый факт, что мы не знаем своей древней истории. Однако утверждение это не совсем верно. Мы действительно ее не очень хорошо знаем, но проблема все-таки не в этом. Парадокс, но, зачастую мы буквально стесняемся ее узнать. И как достаточно болезненная реакция на эту «ученую застенчивость» – беззастенчивые выдумки с патологическим желанием приписать нам чужую и очень древнюю историю. Такая болезненная реакция происходит по причине того, что наша академическая историческая наука покоится на своде Начальной Летописи и с ужасом взирает на любые попытки привлечь к историческому анализу древние легенды и предания русского народа. Мы действительно стесняемся своего легендарного прошлого, в то время, когда, например, в скандинавских странах любое историческое повествование начинается с рассказа о легендарных династиях древних конунгов, ведущих свое происхождение от бога Одина, а славянская Чехия чтит могилу своего легендарного князя-первопредка Чеха на горе Ржип.