Символика смерти от мышей – уничтожителей урожая – очевидна, и едва ли стоит останавливаться на ней особо.
В Северной Традиции князь, конунг, глава рода вообще хотя и хранили хмельное в своих закромах, однако правом пить его на пиру обладал каждый свободнорожденный. По обилию меда (или вина – вспомните рог Свентовита) судили о грядущем урожае. Поскольку мед и был символом урожая, выпить в праздник как можно больше его означало призвать новый урожай, ничуть не меньший.
«Олав (Святой. – Авт.) приехал в Тунсберг весной перед пасхой и долго там оставался в ту весну. Тогда туда приходило много торговых кораблей. Там были корабли саксов и датчан, корабли с востока из Вика и с севера страны. В городе собралось много народу. Тот год был урожайным, и поэтому часто устраивались пиры. Однажды вечером Хререк конунг вернулся в свой покой поздно. Он много выпил и был очень весел. Потом пришел Финн Малыш и принес жбан с медом, настоянным на травах и очень крепким. Конунг поил всех, кто там был, пока они не уснули в своих постелях» (Круг Земной, Сага об Олафе Святом, LXXXIII, 1980).
Как мы уже показали, кормить и поить гостей для вождя означало делиться с ними своей Удачей, способностью обеспечить благоденствие возглавляемого им сообщества: «Олав конунг (Тихий. – Авт.) ввел такой придворный обычай, что перед его столом стояли два стольника и подносили чаши ему, а также всем знатным мужам, которые сидели за его столом. У него были также свечники, которые держали свечи у стола перед ним, а также перед всеми знатными мужами, сидевшими за столом. На особой скамье в стороне от большого стола сидели окольничьи и другие вельможи лицом к престолу конунга. У Харальда конунга и других конунгов до него было в обычае пить из рогов. Они протягивали рог с пивом над огнем и пили, за кого хотели…» (Сага об Олафе Тихом, III, там же).
При попытке отыскать перекликающиеся мотивы в русской эпической традиции нам попался и достаточно известный былинный сюжет «Илья Муромец и голь». Конечно, историческим его называть трудно, но эпос тем и ценен, что отражает даже более глубинные, еще «доисторические» черты обычая и миропонимания.
Согласно былине, приехав в Киев ко двору, Илья просит княжьих целовальников напоить его, путника, дорогим вином:
«Неведом я к вам пришел,
Пить вина безденежно,
А считать казну за Ильей Муромцем!»
Под предлогом того, что путник неплатежеспособен, княжьи целовальники отказывают и не проходят испытание на гостеприимство. Тогда Муромец просит голь сложиться по денежке и напоить его, что та охотно и делает. В свою очередь и богатырь отдаривает прошедшую испытание голь: вламывается в погреба князя Владимира, силой отнимает у целовальников три бочки вина и устраивает для «неимущих» братьев пир. Пирующие пьют вино, отнятое Ильей и им самим вроде бы не принадлежащее. Возлияния происходят открыто, всенародно, в них может принять участие любой желающий. Целовальники жалуются на Илью князю Владимиру, но Илью это нисколько не пугает. Думаем, он опирается на упомянутый выше обычай: хмельной напиток принадлежит всем, а князь лишь хранит его у себя. Представьте себе нахала Илью, который вламывается в погреба властвующего князя и похищает напиток, к коему обычаем сформировано столь священное отношение! Если рассмотреть его поведение еще и как поведение трикстера, то особенное значение действия становится даже более явственным (Гаврилов, 2006, с. 156).
Пример достаточно показателен, если пытаться рассмотреть его именно с точки зрения общественной значимости не богатыря, а напитка. И попробовать истолковать в предложенных рамках…
Если священное питье есть общественное достояние, то князь как его хранитель в большей степени обладает чертами священнослужителя, нежели воина. И тем самым в предании становится куда ближе к тому, чем первоначально и был – к старейшине, оберегающему обычай и закон.
Однако в описанных обстоятельствах наш главный «герой» – пьянящий напиток выступает уже отнюдь не в качестве спутника человека по пути к «точке перехода». Лишь свободным людям, равноправным членам общины доступен он, ибо высвобождает не столько тело, сколько дух, позволяет соединиться с предками – хранителями рода, общины, узреть иной мир.
То же и в случае с приходом гостей. Не налить гостю хмельного означало бы не признать его права на личную свободу, то есть, в сущности, отказать в праве на жизненную силу и возможность внимать небожителям.
Скандинавский Один также следует этому правилу.
«Не нужна ему (Одину) никакая еда. Вино – вот ему и еда и питье» (Младшая Эдда).
«Гери и Фреки кормит воинственный Ратей Отец; но вкушает он сам только вино, доспехами блещущий» (Старшая Эдда).
Вместе с тем в «Младшей Эдде»:
«О питье эйнхериев. Тогда спросил Ганглери: «А есть ли у эйнхериев такое питье, чтоб не уступало еде изобилием? Или пьют там просто воду?»
Высокий отвечает: «Странен мне твой вопрос! Будто станет Всеотец звать к себе конунгов и ярлов и других знатных мужей и предлагать им воду! И, верно, многим, попавшим в Вальгаллу, слишком дорогим питьем показалась бы та вода, если бы не сулила им Вальгалла лучшей награды за раны и смертные муки…» («Вопросы Ганглери»). Далее следуют новые вопросы Ганглери. И ему рассказывают о козе Лерад и меде из ее вымени, который стекает в большой жбан, откуда черпают силы эйнхерии.
Пир. Миниатюра Радзивилловской летописи
Хотя на подавляющей части славянских земель виноград и не растет, вино издревле завозили из южных стран к великокняжескому двору. Именно ввиду своей относительной редкости (в отличие от того же пива или меда), оно применялось на торжественных обрядах и в жертвоприношениях.
Прославленный кумир главного бога западных славян Свентовита в Арконском храме: «В правой руке он держал рог из различных металлов, который каждый год обыкновенно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года…» (Gesta Danorum, 1931; 1168 г., пер. Л.Н. Гумилева). Разумеется, на Южном берегу Балтийского моря собственного вина не производили, но, как видим из неопровержимого свидетельства очевидца, применяли в ритуальных целях на самом высоком уровне. И это еще одно указание на то, что некоторые хмельные напитки были весьма высоко ценимы. Лучшие из них предназначались богам.
Можно осторожно предположить также, что из права хранения и – кто знает? – обязанности справедливого распределения запасов (допустим, в дни годовых праздников) возник обычай княжьих пиров. Даже, точнее, обычай передачи чаши от князя тому или иному почетному гостю. Ведь таким образом гость приобщался достоинств рода, к которому принадлежал властитель, а также некоторым волшебным образом получал толику Удачи последнего. Иначе говоря, пир изначально является не пиром в сегодняшнем нашем понимании, то есть поводом, грубо говоря, наесться и напиться, но – прежде всего и в первую очередь! – обрядовым действом.
Уместно вспомнить для сравнения и разработанное по приказу норвежского короля Магнуса Исправителя Законов Государственное уложение – Ландслов (Landslov) (1262–1280), где описан ряд так называемого Вейцла-пира.
«Вейцла-пир в своей древней форме был, по-видимому, культовым действом, пиром в честь языческих богов, на котором предводитель выступал в качестве жреца, а по рукам пускали кубок – турий рог. В ранний период скандинавской истории короли не имели постоянной резиденции и непрерывно разъезжали по стране. Население было обязано устраивать для короля и его дружины пиры. Здесь же, на пирах, разбирались судебные дела и решались другие вопросы, касавшиеся данного региона. Некоторые богатые хевдинги и бонды устраивали пир для конунга у себя в усадьбе, а конунг наделял их за это особыми полномочиями в данном округе и делал, таким образом, своими служилыми людьми. Вейцлы-кормления с пожалованием доходов с определенного округа на время службы стали практиковаться норвежскими королями с XI века. В Скандинавских странах таким правом жаловались ярлы и лендрманны, затем, по мере укрепления королевской власти, и другие категории служилой знати. Вейцлы-кормления постепенно закреплялись в наследственное пользование», – указывает М.В. Панкратова в не изданном до сих пор русском переводе «Законов Гулатинга»[53].
В сочинении франкского поэта Эрмольда (лат. Ermoldus Nigellus; 790? – после (?) 838) «In honorem Hludowici Caesaris Augusti libri IV» – «Прославление Людовика, христианнейшего кесаря» идет речь о борьбе христианских проповедников Людовика с «дедовскими заблуждениями» современных ему датчан короля Харальда, верующих в Юпитера и Нептуна. Под латинскими именами могут скрываться, соответственно, древний бог неба Циу-Тиу-Тюр (или уже громовержец Донар-Тор) и покровитель путешественников и податель ветров Вотан-Один (а может быть, Хенир или Ньерд). В поэме от имени христианского правителя франков все еще языческому «датскому королю советуется пустить металлические изображения языческих богов на изготовление плугов и ножей, глиняные фигурки Юпитера – на горшки и чаши, которые так же любят огонь, как Юпитер, а статуи Нептуна – на кувшины для транспортировки жидкостей, чтобы тем самым воздать честь и славу воде. Потом Эрмольд описывает совместный пир императора (франков) и короля (данов), а также большую охоту, устроенную Людовиком на острове посреди Рейна…: на нее любуются радостные датчане. Вслед за охотой следует что-то вроде пикника, на котором франки и датчане съедают часть пойманной дичи и совершают винные возлияния, наконец все возвращаются во дворец, император делит добычу, так что немалая ее часть достается и клирикам…» (Рыбаков В., 2008, с. 53, 56, 60–61).
Характерно, что вначале все участники охоты и пиршества действуют дедовским образом, и лишь потом что-то достается служителям церкви.
В дошедших до нас сказаниях и былинах, повествующих о Киевской Руси, Новгородской республике, Владимиро-Суздальском и Московском княжествах, в летописях часто упоминается о богатых пирах, братчинах и игрищах, которыми князья и дружинники, да и народ посадский отмечали победы, удивляя иноземных послов обилием стола. Непременно происходили пиршества и после праздничных обрядов. Этот обычай – понятно, весьма изменившийся внешне, – сохранился до сих пор.