Питер О’Мэлли смеялся. Они стояли на северной стороне террасы с видом на какой-то залитый огнями холм.
Священник осторожно взял ее руку в свою.
— Симметрия, — произнес он. — Смотрите.
— Где? — спросила она, чувствуя себя настоящей идиоткой.
— Повсюду. Надо только уметь ее видеть. — Он махнул рукой в сторону мерцающих огней на отдаленном холме. — Вы знаете, что там находится?
— Понятия не имею.
— Тринита-деи-Монти. Церковь на вершине Испанской лестницы.
Моника кивнула. Она ходила туда еще до того, как пошел снег. К ее удивлению, у подножия лестницы приютился «Макдоналдс», возле которого итальянец, одетый под американского Санта-Клауса, звонил в колокольчик и клянчил деньги.
— Я там была.
Питер повел ее к противоположной стене квартиры. Ярко-белое, сверкающее, как свадебный торт, здание на пьяцца Венеция выделялось на фоне округлых ренессансных построек своим огромным куполом.
— Я знаю, — сказала она, гордясь собой. — Только вчера посетила. Красивое здание. Пантеон.
— Жилище всех богов, — заметил он. — Хорошо.
Затем они прошли к западной стене, занимавшей большую часть террасы, включая обширное пространство в десяток ярдов. Там стояли горшки с цветами, старинный каменный стол и находилась вделанная в кирпичную стену рама с решеткой для жарки мяса большими кусками. Рядом — небольшая раковина. Перед огромными окнами сделан навес. Сморщенные и затвердевшие стебли двух чахлых виноградных лоз оплетают колонны, поддерживающие террасу, устремляясь вверх. Несколько почерневших листьев все еще держатся на свернувшихся и похожих на проволоку побегах. Две газовые горелки дают достаточно тепла, чтобы не замерзнуть на открытом воздухе даже в такую ненастную ночь. Как хорошо быть одному в Риме, находясь на такой высоте над всем и всеми, оставаясь невидимым для людей!
Питер указывал рукой туда, где за рекой стояло покрытое снегом круглое здание, ярко освещенное светом прожекторов.
— А это что такое?
— Я же говорила, что впервые в Риме.
— Замок Сан-Анджело. Проведите в уме линию от Тринита-деи-Монти до замка. Проведите другую линию от Пантеона через пьяцца дель Пополо сюда. Что мы получим?
Моника посмотрела на север, куда указывала его рука, откуда дул пронзительный холодный ветер. Потом нырнула под решетку и опустилась на твердый летний стул. Она поняла, на что он намекает. Она ведь не дура.
— Крест. Распятие.
— А мы?
— Там, где встречаются две перекладины? Ну и что, Питер? Не бойтесь меня. Это всего лишь совпадение. Просто… — Она окинула взглядом город, сверкающий под холодной яркой луной, и поежилась. — Так обстоят дела.
Питер прошел под навес, взял со стола ее стакан виски, сделал глоток.
— А что, если тут нет никакой случайности? Может быть, все в мире имеет свою форму.
Он шутит, подумала Моника. Просто играет в какую-то игру.
— В таком городе повсюду можно встретить нечто подобное, — протестовала она. — Я могу сказать: смотрите, вот Колизей. Или Капитолий. Да любое здание. Оно составляет круг. Или квадрат. Восьмиугольник. Ради Бога, мы находимся в Риме. Тут везде присутствует форма.
— Совершенно верно, — согласился Питер.
— Теперь вы говорите как настоящий священник, — вымолвила Моника тихим голосом, не совсем отчетливо произнося слова. — На время я забыла, кто вы такой на самом деле. — Она совсем растерялась. Чувствовать ли себя полной идиоткой из-за того, что впустила к себе в дом и в свой внутренний мир совершенно незнакомого человека? Или пусть все идет своим ходом: что будет, то будет. Он священник. Бояться нечего.
— Вам, должно быть, приходится нелегко, — сказала она. — Вы живете вдалеке от людей.
— Ничего трудного в этом нет. В таком положении больше задумываешься о сути вещей.
— А вам не хочется, чтобы рядом была хорошая заботливая женщина?
Умные глаза затуманились.
— Нельзя скучать по тому, чего у вас никогда не было.
— Я не верю, Питер. Вы не похожи на неудачника.
Питер О’Мэлли — несчастный человек. Он постоянно что-то ищет. Почему?
— Почему вы стали священником? Что заставило такого человека, как вы, избрать подобное поприще?
— Такого человека, как я… — Он усмехнулся, нарушив ту хрупкую атмосферу очарования, которая уже обволакивала их. Моника почувствовала облегчение, ей стало весело и легко. — Да я просто дурак, ищущий магию там, где ее нет. И потом… — Он махнул рукой в сторону великолепного ночного города, спящего под бриллиантовым небом. — Она вдруг открывается вам, и вы понимаете, что волшебство постоянно находилось рядом.
Проблема заключалась в том, что Моника не видела в Питере О’Мэлли священника. Перед ней сидел вполне светский человек, который жил полной, насыщенной жизнью, прежде чем спрятаться в темную безликую раковину своего призвания.
— Магия… — прошептала женщина, размышляя о том, последует ли она туда, куда он зовет ее.
Питер посмотрел на часы. Ее сердце упало.
— В городе полно церквей, Моника. Пойду помолюсь в одну из них.
Через час после того, как они покинули посольство, Эмили Дикон прибыла в квестуру. Черная куртка, темные джинсы. Светлые волосы свободно ниспадают на тонкую шею. Выглядит моложе своих лет и похожа на студентку последнего курса. Она, очевидно, рада была вырваться из-под опеки агента Липмана, хотя и несколько шокирована новым назначением.
Эмили стояла в главном офисе возле письменного стола Косты и осматривала помещение. Служащие, вышедшие в ночную смену, усердно трудились — отвечали на телефонные звонки, просматривали записи на экранах компьютеров, читали отчеты. Фальконе заставил работать практически всех сотрудников. Около пятидесяти мужчин и женщин осуществляли задачу по анализу информации. Они смотрели видеозаписи, беседовали с людьми, живущими в квартирах над магазинами и ресторанами, примыкающими к Пантеону.
— Есть какой-то прогресс? — спросила Эмили.
Перони бросил взгляд на Косту. Ранее они обсуждали с Фальконе вопрос о том, какими сведениями могут поделиться с американцами. Фальконе сказал, что бессмысленно и даже смешно сообщать им что-то, пока итальянцы не накопали действительно стоящей информации. Теперь уже стало ясно, что камеры слежения в Пантеоне не зарегистрировали ничего интересного. А те, что находились на ближайших улицах, сняли лишь свирепую пургу. Так что Фальконе пожал плечами и поднялся наверх, чтобы приватно встретиться с комиссаром Моретти.
— Еще слишком рано, — неохотно отвечал Перони. — Выпьешь чего-нибудь? Может быть, кофе?
Эмили Дикон окинула его острым взглядом голубых глаз.
— Вы не доверяете мне. Понятно. На вашем месте я скорее всего поступила бы так же. Полагаю, все из-за того, что я американка.
— Нет, — протестовал Коста. — Просто все как-то… не совсем обычное.
— Вы не привыкли иметь дело с необычным? — спросила она.
— Вовсе нет. Но иногда проходит какое-то время, пока мы привыкаем. Полицейское управление в чем-то напоминает монастырь.
Перони фыркнул. Тень улыбки мелькнула на лице Эмили Дикон.
— Монастырь? — спросила она, подняв вверх узкую желтовато-коричневую бровь.
— Ну разумеется, — настаивал Коста. — Ладно, иногда для виду мы допускаем к себе нескольких женщин. Однако полиция — закрытое учреждение. Мы редко делимся с другими опытом работы и принципиально подозреваем всех посторонних. Все крупные организации действуют на такой основе. Уверен, ФБР тут не исключение.
Эмили обдумала услышанное.
— Я все поняла.
Мужчины переглянулись. Перони подвинул к Эмили стул, приглашая ее присесть, и ушел за кофе.
Она посмотрела на экран:
— Что это?
— База данных на преступников из балканских стран, — ответил Коста. — Она растет с каждым днем.
— Подозреваемый не из тех краев.
— Вы уверены?
— Да. Я видела сведения о его биографии. Есть кое-какая информация о том, где он останавливался в США. Имеются все его ложные имена и номера фальшивых кредитных карточек. Он действовал очень умело. Мы беседовали с людьми, которые встречались с ним. Все они описывают его по-разному. Этот человек умеет менять внешний вид. Он ловко копирует произношение. Иногда говорит с американским, иногда с английским акцентом. Порой с британским или южноафриканским. Он владеет ими в совершенстве.
— У вас есть его фоторобот?
Вопрос явно назрел.
— Даже несколько. Липман включил их в досье, которое послал вашему боссу. Они все отличаются друг от друга. Полностью. Я вам говорю, мы ведем охоту на очень умного зверя.
Вернулся Перони с напитками. Эмили взглянула на коричневую жижу в пластиковых чашках и сказала:
— Вы называете это кофе? Возле Пантеона есть кафе под названием «Тацца д’оро». Если у нас будет свободное время, можно сходить туда. Там подают настоящий кофе.
Перони рассердился и затараторил на разговорном итальянском, каким пользуются постовые, споря между собой:
— Послушай, детка. Не надо выбрасывать игрушки из коляски. Ты имеешь дело с парнями, которые всю жизнь здесь прожили. Мы знаем «Тацца д’оро» с тех пор, когда туда начали впускать янки.
— С тех пор, как они поняли, что мы даем хорошие чаевые. Где ты жил в Тоскане?
— Возле Сиены.
— Чувствуется по произношению. — Она кивнула Косте: — Он католик, принадлежит к среднему классу, так как в его речи не много ругательств. — Эмили Дикон умолкла. — Теперь вы мне больше доверяете?
— Вроде да, — признал Коста. — Ты явно не в колледже научилась распознавать диалекты.
Она кивнула.
— В детстве я почти десять лет жила в Риме. В хорошем доме на Авентино. Встречи и разговоры происходят сами собой. Кто-то в автобусе с неприязнью смотрит на вас, а потом читает вам лекцию о природе колониализма. Уж римляне-то знают, о чем говорят. Порой кто-то просто плюет вам в лицо. И такое бывает.
— Часто? — поинтересовался Перони.
Эмили сделала глоток из чашки и изобразила на лице кислую гримасу.
— Нет. Я, конечно, преувеличиваю. Такое случалось в пору моего детства. На самом деле… — Казалось, она на миг забыла об их существовании и начала вести разговор сама с собой. — Я о таких эпизодах теперь даже не вспоминаю. Мне здесь очень нравилось, и я не хотела отсюда уезжать.