на и та же частная компания, базирующаяся в Вашингтоне. Что само по себе весьма необычно. Иностранные фирмы редко столь долго владеют собственностью. Компания не занесена в телефонную книгу в США. О ней ничего нет в финансовых отчетах, которые Тереза заставила проверить одного мелкого начальника. Что-то тут не так. Коста знал: у Терезы отличная интуиция. Вот только надо накопать где-то подлинных фактов. Дело не сдвинется с мертвой точки, пока не найдется человек, готовый поделиться своими воспоминаниями о жизни в этом доме.
В такой ситуации, размышлял Коста, стараясь остановить поток образов, проносящихся у него в голове, Тереза идет пить кофе.
И он вошел в маленькое кафе и попросил большую чашку мачиато. Затем, ожидая, пока кофеин ударит в голову, попытался вспомнить несколько старых трюков. Надо представить, что сделал бы в данных обстоятельствах Фальконе.
Инспектор оперировал несколькими удачными лозунгами, которые редко произносил вслух. Один из них пришел в голову Косты. Основой раскрытия преступления является любопытство. Без него человек ничего не смог бы узнать. Не обладая этим качеством, можно спокойно работать бухгалтером.
Ник пытался вспомнить суть донесений, прочитанных им за последние дни в квестуре, и сопоставить их с разговором, который вел с Эмили, после того как Каспар вновь передал ей трубку. Потом допил кофе и позвал владельца заведения.
Надо было раньше догадаться. Гетто остается неизменным. Квартиры тут передаются по наследству из поколения в поколение. Оно находится в двух шагах от центра современного города, однако здесь настоящая деревня, где все отлично знают друг друга. Рим в каком-то смысле по-прежнему состоит из общин, где люди живут бок о бок друг с другом. Именно это отличает Рим от других столиц мира, которые Нику довелось посетить. Они показались ему растянутыми и разбросанными, с плохо очерченными границами между районами и людьми, быстро перемещающимися из одной части города в другую.
— Кто здесь на площади основной старожил? — спросил Коста, показывая удостоверение.
Человек средних лет задумался, продолжая наводить глянец на стакан безукоризненно чистой тряпочкой.
— Вы имеете в виду старого, но не полностью выжившего из ума обитателя этих мест?
— Совершенно верно, — вздохнул Коста. — Послушайте, у меня нет времени…
Тряпка появилась из стакана и махнула в сторону дома на другой стороне площади.
— Сорвино. Номер двадцать один. Первый этаж. Не говорите про меня.
Никто не любит разговаривать с полицией. Даже владельцы кафе, которые первые начинают орать в телефон, взывая о помощи, если кто-то крадет у них пакетик сахара.
— Спасибо, — проговорил Коста. Бросил несколько монет на стойку и вышел в морозный декабрьский день.
Дом двадцать один находился на расстоянии четырех дверей от дома тринадцать. Ник позвонил в дверь с табличкой «Сорвино». Маленькая женщина в выцветшем голубом платье открыла дверь и уставилась на него сквозь круглые стекла больших очков. Ей лет восемьдесят, а может, и больше. Уже трудно определить возраст. Взглянула на значок и кивком головы пригласила войти в гостиную. Безукоризненно убранная, заставленная антикварной мебелью, с маленькими фотографиями в рамках на стенах. И повсюду всякие иудейские памятные вещи.
— Я надеялся поговорить с кем-то из старых жильцов, сохранивших память, — быстро заговорил он.
— Я прожила здесь восемьдесят семь лет.
— Более чем достаточно, — сказал Ник улыбаясь.
Она взяла в руку фарфоровую чашку:
— Настой ромашки. Рекомендуется в качестве успокоительного нервным людям.
— Спасибо. Я запомню.
— Нет, не запомните. Вы слишком молоды. Думаете, что все сможете преодолеть. Что вы ищете? Должно быть, нечто важное.
— Чрезвычайно. Факты. Имена. — Он колебался. — В основном имена. Я стучал в разные двери, но не получил нужной информации.
— Гетто меняется. Семьи редеют.
— Мне нужны сведения о доме номер тринадцать.
— А… — Старушка кивнула и на мгновение в раздумье закрыла глаза. — Там жила любовница дуче во время войны. Немка. Кажется, ее звали Эльза. Не то чтобы он посещал ее… ну, вы понимаете. Он не стал бы мараться в нашем районе.
Евреи ее поколения питают смешанные чувства к Муссолини. До последнего периода своей карьеры дуче проявлял мало интереса к антисемитизму. Отец Косты говорил, что некоторые евреи даже вступили в фашистскую партию. Их почти не отправляли в концентрационный лагерь. Римляне издавна не считали кого-либо абсолютно белым или абсолютно черным.
— Что случилось с домом после войны?
Она строго посмотрела на него:
— Я ведь не агент по недвижимости.
— Знаю. Просто интересно, кто жил там. Вы добрая женщина, синьора, и общались с соседями.
— Если только они хотели общаться со мной, — чопорно отвечала старушка.
— Ну конечно.
— Военные. — Она пожала плечами. — Какое-то время там жили американские офицеры. Хорошие люди. Они обладали прекрасными манерами, не то что римляне. Я им иногда помогала. Мне хотелось, чтобы у иностранцев остались хорошие воспоминания о Риме. Так должен поступать хороший гражданин.
— Разумеется. А потом?
— Вы спрашиваете, кто жил там последние пятьдесят лет?
— Интересно было бы знать.
Нелегко иметь дело с представителями этого поколения. Они обижаются на то, что мир изменился. А они постарели и стали беспомощными.
— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить. В этом году здесь напали на одного человека. Вы помните?
— Я слышала! Драка на улице! После войны здесь такого не происходило… — Она нахмурилась: — Мир становится все хуже. Почему вы ничего не делаете ради его спасения?
— Я пытаюсь, — ответил он.
— Мне кажется, вы прилагаете недостаточно усилий.
Разумное наблюдение.
— Возможно. Но я не могу… — Он поправился. — Никто в полиции не может работать без помощи населения. Нам нужна ваша помощь. Поддержка. Без нее…
Смышленая остроглазая старая птица. Все понимает.
— Да?
— Без этого мы просто полицейские, которые проводят в жизнь законы, установленные политиками. Вне зависимости от того, что различные люди думают по этому поводу.
— О Боже! — воскликнула женщина, улыбаясь и обнажая маленькие зубы цвета старого фарфора, немного изогнутые, настоящие. — Совестливый полицейский. Вас, наверное, очень любят.
— Я занимаюсь моим делом не ради любви, синьора. Прошу вас, расскажите о доме. Чей он? Кто там жил в последние годы?
— Кто владел им? Думаю, американцы. Важные персоны. Чиновники, которые притворялись простыми людьми. Да мне-то наплевать. Дом содержался в хорошем состоянии. Что я могу еще сказать? Они приезжали и уезжали. Разные люди. Жили обычно недолго. Несколько недель. Будто в отеле. С такими, как я, они не успевали познакомиться. Но мужчины были очень приятные. И всегда одинокие.
Она пыталась что-то вспомнить. Коста ждал, понимая, что не может без конца задавать вопросы.
— И затем?
— Они были замкнутые люди, — проговорила старушка раздраженно. — С ними просто так на улице не заговоришь.
— Они все такие?
— Большинство.
— Вы помните какие-то имена? Возможно, напали по ошибке не на того человека.
— Их было так много, — ответила она и нахмурилась.
Даже старики не очень напрягаются в наши дни. Коста вынул визитную карточку и протянул ей, показывая номер мобильного телефона.
— Если что-то придет вам в голову, позвоните. В любом случае я скорее всего ошибался. Если люди жили здесь всего ничего… Вряд ли его могли с кем-то перепутать. Я надеялся услышать о человеке, который жил в доме долгое время. Несколько лет назад. Он считал город своим.
Старые светлые глаза блеснули.
— Жил тут один такой. Десять, нет, пятнадцать лет назад. Теперь я вспомнила. Полагаю, он прожил здесь около года. Может быть, даже больше.
— Как его звали?
— Он был еще менее разговорчив, чем остальные. Несколько резок, но, может быть, это просто манера поведения.
— Имя не помните? — настаивал он.
Женщина покачала головой:
— Откуда мне было его знать?
Тереза уже проверяла. Если бы это был обычный дом с меблированными комнатами, сведения о жильцах остались бы в книгах регистрации. Но таковых не существовало. Обитатели дома номера тринадцать определенно избегали всех формальностей, через которые проходили обычные граждане.
— Хотя у меня, кажется, есть фотография, — проговорила она, сверкнув глазами. — Она поможет вам? — Женщина кивнула в сторону серванта орехового дерева рядом с Костой. На нем лежали маленькие фотокарточку. Она протянула ему одну из них. — Знаете, какое там время года?
Определенно зима. Мужчины, женщины, дети — все в теплой одежде. Они стоят у фонтана с черепахами и держат в руках зажженные свечи.
— Нет.
— Как не стыдно! Вы никогда не слышали о Хануке? Почему же католики радуются только на Рождество?
— Извините, но я не католик.
— Я просто шокирована, — рассмеялась она. — Ладно, вы прощены. У нас есть традиция. Каждый год мы, люди, живущие в гетто, фотографируемся вместе у фонтана. Каждый год. Могу показать вам такого рода фотографии, на которых я совсем еще девочка. До войны. — Блеск появился в ее глазах. — Вы меня не узнаете. Когда-то я была молода.
Коста отчаянно шевелил мозгами.
— Он попал на фотографию?
— Совершенно случайно и помимо его воли! Бедняга возвращался домой, в то время как мы фотографировались. Мы настаивали. Выпили немного вина. Понимаете? У него не оставалось выбора. — Она умолкла, дабы Коста понял ее слова. — Порой мы можем быть очень настойчивыми.
— Охотно верю. Когда это произошло?
Она нахмурилась:
— Не могу сказать. У меня так много карточек.
— Десять, пятнадцать лет назад?
Старушка пересекла комнату, взяла две фотографии, сняв очки, пристально рассмотрела их, затем вернулась, держа одну из них в своей хрупкой руке. Коста вгляделся в лица. Потом посмотрел на обратной стороне, где стоял год — 1990-й.