[162] чтобы облегчить проход, потому что я попросил его об этом заранее.
91. И, когда я вошел, мне было оказано всяческое почтение со стороны Севера, заседателей, стоявших вблизи риторов и остальных присутствовавших. Все напоминало скорее зрелище, нежели суд. Все были настроены ко мне удивительно благодушно, рукоплесканиями и словами выражая желание послушать мою речь. Все выглядело так, словно это была вольная декламация.
92. Когда водяные часы перевернули в пятый раз,[163] я говорил уже свободнее и даже упомянул, как бы я себя чувствовал, произнося эту речь перед императором. Мне ответил кратко и почтительно городской адвокат, и тогда Север, проявляя уважение к Совету и полагая, что его проявят и ко мне и что это будет лучше всего, вновь направил меня в Совет с почетным письмом.
93. Так мое освобождение от службы было не только подтверждено, но подтверждено с таким почетом и уважением, какие, думаю, не оказывались еще никому. О другой же должности, на которую Север сам меня назначил, ни он мне не напомнил, ни я ему. Но он написал отдельное письмо градоначальникам, приказав им назначить другого вместо меня.
94. Так исполнилось предсказание Бога. Когда же я подсчитал издержки — плату адвокатам и дорожные деньги слугам, которых я посылал по этим делам, то все вместе составило почти пятьсот драхм.
И такой же случай был со мною примерно годом раньше, когда наместником Азии был Поллион.[164]
95. Тогда я только что явился в городской Совет после длительного отсутствия. Я уже говорил, что Бог побудил меня упражняться в красноречии, поэтому все надеялись, что я занят с учениками. И несчастные софисты умирали от страха — не все, конечно, но те из них, которые только и думали, как бы мне досадить.
96. Я был избран на должность сборщика налогов. Дело поступило на рассмотрение к легату, и он в мое отсутствие утвердил эти выборы на судебном заседании в Филадельфии.[165] После этого постановление легата было зачитано в Совете. А я послал апелляцию в Рим; самому же Поллиону и легату отправил письма надлежащего содержания.
97. Тогда-то Бог дал мне вот какое знамение. Мне приснилось, будто мой управляющий Алким, которого я послал с этим поручением, вернулся ко мне с речью Демосфена «О венке». Но выглядела она не так, как сейчас, а иначе, и говорилось в ней о другом. И мне снова было обещано, что обо всем позаботится Глабрион:[166] он тогда, кажется, был в городе. Были также вещания от Сераписа и Исиды, что «дело будет улажено, и твои враги станут твоими друзьями». 98. Таковы, в основном, были эти вещания и видения.
Между тем мои посланцы прибыли в Филадельфию. День, в который они отдали мои письма, был, как они сказали, праздничным. Тем не менее Поллион прочел их и, узнав о небрежности легата, приказал ему немедленно явиться, назначить заседание суда и исправить постановление. Ведь обстоятельства, изложенные в письмах, говорили в мою пользу. Легат так и сделал: назначил заседание из-за одного этого дела и издал для Совета другое постановление.
99. Когда оно пришло, то градоначальник, яростный мой противник, только что читавший противоположное постановление, встал в тупик и, не зная, как поступить, послал за разъяснениями насчет этого к наместнику. Но там не дали никакого ответа. Тогда он пришел ко мне и попросил у меня прощения. Я же пошел в Совет, и меня уволили от должности и дали освобождение от всякой службы. После этого и градоначальник, и легат стали моими ближайшими друзьями.
100. Вспомним теперь, словно восходя по лестнице, о другом случае, который произошел еще до этих событий. Наместником был тогда софист, о котором я недавно упомянул.[167] В начале года, когда было созвано первое народное собрание, я впервые после долгой отлучки прибыл в Смирну, и люди от имени народа пришли позвать меня в собрание и сказали, что они собираются устроить в мою честь всенародные жертвоприношения, как не раз бывало раньше.
101. Когда я пришел в собрание, народ, приветствуя меня, по обыкновению зашумел, а те, кто ждал моего прихода, приступили к делу. Рукоплеща, они предложили мне стать верховным жрецом Азии и без труда склонили к этому народ. Тотчас и начальники окружили меня со всех сторон, славословя, крича и соревнуясь в своих призываниях с народом. Но я помнил явные и ясные знаменья моих сновидений и поэтому оставался тверд.
102. Попросив слова, я стал говорить так убедительно, что народ взял свое требование назад, а вместо этого каждый с радостью проголосовал за то, чтобы дать мне жречество в храме Асклепия. Этот храм по другую сторону гавани тогда еще только строился. Как и думал я, мой ответ вызвал одобрение. Я сказал, что ни одного дела — ни великого, ни малого — не могу я сделать без воли на то Бога и что мне нельзя даже думать о жречестве, пока я не услышу голоса самого Бога. Они удивились, но согласились. Такой речью заслужил я славу и почет и уже надеялся, что мне не придется больше заниматься общественными делами. Однако Бог еще не желал положить этому конец, а «таил за пазухой кинжал».[168]
103. После этого случилось, что заседатели от Смирны отправились в Верхнюю Фригию, собираясь предложить мое имя в общем Совете Азии. Я же, предчувствуя это, послал туда моего воспитателя Зосима. На выборах я занял третье или четвертое место. За этим последовала апелляция, вызов к наместнику и одновременно повеление Спасителя отправляться в Пергам. А я в это время, как обычно, по велению Бога находился в своем поместье.
104. На второй день пути я встретил человека с письмом ко мне от наместника. Я его прочел и сказал: «Но ведь и сам Бог меня вызывает, и ты догоняешь бегущего». К чему было медлить? Ведь в окрестностях святилища Асклепия я был избавлен от всех хлопот. Таким образом правитель проявлял обо мне заботу. Но я верю, что больше была забота, которую проявлял обо мне истинный и вечный Правитель.[169]
105. Подобный же случай произошел со мной и еще до этих событий. Есть у меня Ланейское поместье вблизи храма Зевса; я о нем уже упоминал. Мои поверенные купили его для меня, пока я находился в Египте, а некоторые из мисийцев[170] пытались присвоить его себе, сначала пуская в ход многие и разные угрозы, а потом перейдя к действиям. Когда они отчаялись заставить меня свидетельствовать против себя самого, то собрали сколько могли рабов и наемных людей и напали на нас, вооружившись чем попало. Одни бросали в нас издали камни и комья, другие дрались на кулаках, а некоторые ворвались в дом и хватали чужое добро, как свое собственное. И всюду был переполох и разорение.
106. Когда обо всем этом было сообщено в Пергам, я был так болен, что едва дышал. Состоялся суд. Но что мне делать дальше, я не знал. Тогда Бог нашел способ, как мне получить доступ к наместнику, и выбрал для этого случай. В последнем из моих снов император Адриан,[171] стоя во дворе храма, обращался со мной как с новым знакомым и вселял в меня великие надежды. И сразу же после этого видения произошло вот что.
107. Как мог, я добрался до храма. Я все еще там находился, когда вошел наместник Юлиан[172] и вместе с ним Руфин. Воспользовавшись случаем, я рассказал Руфину о своих неприятностях. Тут Юлиан обернулся, и я, подойдя к нему, изложил суть дела, как мог. Это было в том самом месте, которое я видел во сне. Руфин не скрывал своего расположения ко мне, Юлиан же так воодушевился, что тотчас обнял меня, как старого друга. И, взяв меня за руку, велел мне не отчаиваться и выполнять веления Бога, пообещавши сам об этом позаботиться. И сказал под конец: «Пусть посмеют нами пренебречь!»
108. Затем он явился в суд, открыл заседание и после первых сказанных слов пришел в такое негодование по поводу случившегося, что даже отправил в тюрьму одного из участников нападения. Поместье он присудил мне, и я въехал в него с судебным ордером. А латники, пращники и прочие отступили перед мощью Бога.
Речь пятая
1. Летом у меня заболел желудок. День и ночь меня мучила жажда, я сильно потел, и во всем теле была слабость. И чтобы поднять меня с ложа, понадобилось бы двое или трое человек. Но Бог дал мне, находившемуся в это время в Смирне, знак отправляться в путь, и нужно было выезжать немедленно.
2. Я выехал по дороге, ведущей в Пергам. Но когда обоз был готов, наступил полдень, и началась изнуряющая жара. Поэтому мы решили остановиться в предместье и переждать самый зной. Выехали же мы в сторону Мирины,[173] и туда двинулся весь наш обоз. Из-за духоты, из-за очарования этого места, а также из-за разных забот мы потеряли там много времени, так что достигли постоялого двора перед Гермом[174] только к самому заходу солнца.
3. Я вошел туда, но скверные каморки были непереносимы. Я не знал, что мне делать. Прислуги рядом не было, так как я выслал ее вперед. И я решил, что нужно следовать за нею дальше. Когда же я переправлялся через реку, была уже ночь, и дул слабый, прохладный ветерок. Мое тело окрепло, и какая-то сила и радость проникли в него. Я наслаждался в тишине погодой и думал, как по-разному я чувствую себя сейчас и днем.
4. Уже поздним вечером я приехал в Лариссу.[175] К счастью, оказалось, что мой обоз здесь не остановился, так как этот постоялый двор был не лучше прежних. Нужно было отправляться в путь и быть терпеливым до конца. Была уже полночь или даже позднее, когда мы оказались в Киме.