76. Все повинуются такому порядку, и ни один город не ропщет. Ведь вы требуете от каждого столько новобранцев, сколько они без ущерба для себя могут дать, потому что для собственного войска их слишком мало. Так что тех, кто уходит в армию, все города провожают ласково, видя в них своих представителей в ней. Своего же войска ни один город не имеет и рассчитывает только на вас: ведь ради этого и встали в строй их сограждане.
77. И, собрав отовсюду людей, самых пригодных для военной службы, вы придумали, как получить от этого наибольшую пользу. Вы решили, что, если даже те, кто отроду лучше и крепче всех, все-таки долго упражняются, чтобы в играх и состязаниях получить победный венок, то те, кому предстоит биться и побеждать в настоящих великих сражениях во славу такой державы, даже если они самые сильные, способные и отборные, все равно они должны упражняться, чтобы победить.
78. Этих-то людей, отобрав и обтесав их из разных народов, вы причастили к власти, дав им все, о чем я сказал. Поэтому они больше не будут завидовать остальным, остающимся в Городе, из-за того, что изначально не имели с ними одинаковых прав, — напротив, они будут считать честью для себя получить их гражданство. Таким вот образом отыскав и настроив своих воинов, вы их отвели к границам державы и расставили там, назначив оборонять одним одно, а другим другое.
79. Вместе с этим вы обдумали и решили, что вам делать с крепостными стенами, — пора мне сказать и об этом. Ибо этот Город нельзя назвать ни лишенным стен, как это было у надменных лакедемонян, ни окруженным такими пышными стенами, как Вавилон или какой другой укрепленный город, раньше или позже Вавилона. Наоборот, вы показали, что даже укрепления Вавилона — лишь ребячество и женская забава.[281]
80. Вы сочли, что было бы неблагородно и не в вашем духе окружать стенами сам Город, словно бы прячась или укрываясь от своих подданных, как хозяин, страшащийся рабов. Вы от стен не отказались, но окружили ими не Город, а державу. На самых отдаленных ее рубежах вы воздвигли великолепные и достойные вас стены. Зарубежные народы видят их воочию, а кто захочет увидеть их из Города, для того дорога к ним будет длиться месяцы и годы.
81. Так, за самым дальним кругом населенных земель вы легко, как при укреплении города, провели вторую линию, другой круг, более широкий и лучше охраняемый. Здесь поставили вы стены и воздвигли при границе города, тут одни, там другие, заселили их жителями, дали в помощь им ремесла и установили порядок во всем остальном.[282]
82. Ваше войско, как ров, кольцом окружает населенный мир. Так что окружность этого круга, если ее измерить, составит не десять парасангов,[283] и не двадцать, и не чуть побольше, а столько, сколько даже не назовешь сразу — сколько от населенной Эфиопии до Фасиса[284] и сколько от верховьев Евфрата на запад до крайнего большого острова.[285] Все это, можно сказать, включено в кольцо и окружность стен.
83. Они не построены из горной смолы и обожженного кирпича, они не стоят, блестя штукатуркой.[286] Такие стены часто воздвигаются повсюду, плотно и крепко сложенные из камней, — как сказал Гомер о стене дома[287] — бесконечные ввысь и сияющие ярче меди.
84. Но кольцо ваших стен гораздо больше и внушительнее, оно всюду несокрушимо и прочно, и оно блистательней всех на свете стен, ибо нет других, крепче этих. А хранители этих стен — люди, не привыкшие к бегству, плотно сомкнутые всем оружием, как те мирмидоняне,[288] о которых говорит Гомер, уподобляя их такой стене.[289] Шлемы их настолько плотно сдвинуты, что и стрела не пролетит. Щиты, поднятые над головой и готовые к ударам с воздуха, крепче тех, которые делаются в этом Городе, и выдерживают даже копыта всадников — поистине впору сказать словами Еврипида:
Сколько меди там ярко блестящей,
Словно молнии в поле блещут.[290]
Панцири соединяются так, что если поставить между ними легковооруженного воина, то два щита с двух сторон закрывают его, каждый до половины.[291] А их копья, падая одно за другим, словно с неба, настигают друг друга и разят. Такова у вас оборона в кругу стен, и таков ваш надзор за миром по всей земле.
85. Некогда царь Дарий[292] с Артаферном и Датисом,[293] захватив какой-то город на острове, накинули на него сеть и пленили его жителей.[294] Вы же, охвативши сетью весь населенный мир, если можно так сказать, оберегаете все его города в равной мере силами их граждан и чужеземцев, которых, как я сказал, вы выбрали и увели, обещав, что если они доблестно себя явят, то не пожалеют об этом. Ведь не всегда человек высшего сословия происходит из знати, а человек среднего сословия — из средних и так далее; но каждый может занять то место, которое он заслуживает, так как не слова, а дела выявляют достоинства людей. И вы показали это всем на своем примере. Так что все теперь считают праздность несчастьем, а деятельность — путем к цели своих молений. Против врагов ваши воины единодушны, но друг с другом всегда соперничают в жажде быть первыми. И они единственные из людей, кто молится о встрече с врагами.
86. Поэтому любой, увидев выучку и строй ваших войск, подумает о том, что если даже врагов будет «в десять и двадцать крат» больше, как сказано у Гомера,[295] то все равно, сойдясь с ними, враги погибнут все до одного. А взглянув на набор и положение вашей армии, он скажет и припомнит то, что египтянин сказал Камбису,[296] когда тот разграбил страну и разрушил храмы. Стоя на стенах Фив, египтянин протянул царю ком земли и чашу с водой из Нила[297] в знак того, что, до тех пор пока тот не сможет унести в добычу сам Египет вместе с Нилом, ему не уничтожить богатств Египта: пока страна и река остаются на месте, египтяне вскоре снова будут иметь столько же, и богатства Египта никогда не иссякнут. То же самое можно подумать и сказать о вашем войске: до тех пор пока кто-нибудь не сможет поднять саму вашу страну с ее основания и, опустошив, уйти, и пока сам населенный мир будет стоять на своем месте, ваше войско будет пополняться беспрепятственно — со всего мира будет к вам прибывать столько силы, сколько пожелаете.
87. Показали вы и в военной науке, что все остальные перед вами — сущие дети. Ибо воинам и военачальникам вы велели упражняться не только ради победы над врагом, но прежде всего ради самих себя. Каждый день воин занимает свое место в строю и никогда его не оставляет. Словно в вечном хороводе, каждый знает и блюдет свое место, и в низком положении не завидует вышестоящим, так как и ему самому строго подчиняются все нижестоящие.
88. Жаль, что кто-то уже сказал о лакедемонянах, будто у них войско почти все состоит из начальников над начальниками.[298] Лучше бы эта фраза подождала вас и была впервые сказана о вас, так как раньше для нее не было оснований. Войско лакедемонян и впрямь было такое маленькое, что в нем впору было всем быть начальниками. В вашем же войске столько служивого народа из стольких племен, которых и по имени всех не назовешь, что удивительно, когда все, начиная с того командующего, который один проверяет все и наблюдает за всем — за народами, городами, войском, — и заканчивая начальником над четырьмя и даже двумя воинами (промежуточные звенья я пропускаю), сами могут зваться военачальниками. И как при вращении пряжи из множества волокон получается все более и более тонкая нить, так большие части вашей армии состоят из все более мелких подразделений. Разве этот порядок не превыше всех человеческих возможностей?
89. В самом деле, хочется сказать гомеровские слова, немного переделав конец:
Зевс лишь один на Олимпе имеет такую державу.[299]
Ибо, когда один правитель управляет столь многими; когда его помощники и посланцы[300] много ниже, чем он, но много выше, чем их подчиненные; когда они молча, без шума и смущения исполняют все дела; когда нет места для зависти и всюду царят Правда и Стыд,[301] а награда за доблесть не минует никого — разве не победительна правота этой строчки?
90. Кажется мне, что вы установили в этом государстве форму правления, непохожую на те, которые были у других людей. Ибо раньше считалось, что три есть формы правления:[302] две из них назывались двояко — тирания и олигархия, или царская власть и аристократия, — в зависимости от характера и нрава властителей. Третья называлась демократией, независимо от того, хорошо или плохо она работала. В каждом городе была своя форма правления — или по выбору, или по случаю.
Только в вашем государстве форма правления не такая, а представляет собой как бы соединение всех трех, только без недостатков каждой; потому она и возобладала над другими. Так что если кто посмотрит на силу народа и на то, как легко он добивается всего, чего захочет и попросит, то решит, что это демократия, но без недостатков, свойственных народу. Когда он увидит Сенат, принимающий постановления и блюдущий власть, то решит, что нет аристократии более совершенной, чем эта. Взглянув же на Эфора и Притана,