– Они у тебя не вызывают симпатии, катары, насколько я заметил?
– Об этом я не задумывалась, – честно призналась его собеседница.
– Тогда вопрос на засыпку: что такое ересь?
Кася осторожно, пытаясь не попасть впросак, ответила:
– В обычной речи – нечто вздорное, неумное, ерунда, одним словом. А в религиозном смысле – что-то, не вписывающееся в официальный канон.
– Вот именно, в официальный канон, а поэтому и глупое, идиотское!
– Я не это хотела сказать, – попыталась было защититься Кася, в общем и целом не пылавшая горячей любовью к церковной догматике.
Но Криса было уже не остановить.
– В таком случае получается, церковные каноны – идеально правильные и никаких противоречий в них не наблюдается.
Кася хмыкнула, вспомнив свое первое посещение урока закона божьего или катехизиса в одной из частных католических школ, в которую ее занесло в возрасте двенадцати лет. Уроки эти обязательными не были, но Касина лучшая подружка Жюстина не пропускала ни одного и уговорила Касю попробовать. Это было ее первое знакомство с церковной догмой. Конечно, она и раньше читала популярное изложение Библии. Однако никакой разницы между библейскими историями и, например, греческими и египетскими мифами она не видела и поразилась, что кто-то может вполне серьезно рассказывать о Ноевом ковчеге как о реально случившейся истории. Никогда не лезшая за словом в карман, Кася заявила, что, конечно, если пальма первенства и принадлежит Богу, создавшему мир за семь дней, то второе место можно присудить Ною, ухитрившемуся засунуть в свое суденышко пару миллионов известных науке животных. А если учитывать, что каждой твари было по паре, то можно представить себе этакий небольшой плавающий континент. Учительница катехизиса, мадам Бертран, на замечание Каси отреагировала спокойно, пояснила, что все нужно понимать в смысле символическом, а не прямом и так далее и тому подобное. Но в перерыве подозвала к себе девочку и вежливо дала понять, что уроки закона божьего совершенно не нуждаются в ее, Касином, присутствии. Кася намек поняла, и на этом ее знакомство с катехизисом закончилось.
Крис ее хмыканье понял правильно:
– То есть в истинности традиционных канонов ты, как и я, сомневаешься.
– Вся проблема в том, что я сомневаюсь в истинности любых канонов, а не только официальных, – честно призналась в собственном скептицизме Кася.
– Хорошо, вернемся к нашей ереси. Вообще-то само слово «ересь» происходит от греческого слова «эресис», что обозначает просто-напросто выбор. И еретиками были обычные верующие, ищущие правду в расхожих, не всегда правдоподобных истинах, которые предлагалось заучивать наизусть и глупых вопросов не задавать. Ты думаешь, средневековый человек был глупее нас и сомнения ему в голову не приходили? У него был собственный жизненный опыт, в который традиционные догмы вписывались не всегда.
– Честно говоря, – с некоторым сарказмом заметила Кася, – скорее всего, верующие в основной своей массе таких глубоких вопросов не задавали. Они просто считали себя принадлежавшими к обеим церквям, полагая, что две с большей вероятностью спасут душу, нежели одна. Мне как-то трудно представить ремесленников, мелких лавочников и крестьян, погруженных в метафизику и без передышки ищущих ответы на экзистенциальные вопросы бытия.
– А мне кажется истинной точка зрения катаров. По их мнению, ортодоксальное христианство извратило в собственных интересах подлинное учение, сделав из Христа Сына Божьего во плоти. И, соответственно, сделало церковь наместницей божьей, призванной управлять миром. Ты думаешь, все были с этим согласны? Учитывая, кроме того, крайнее невежество, сребролюбие и прочие пороки священников и монахов…
– Вряд ли, – дала уговорить себя Кася, ожидая продолжения.
– Обратись к началу христианства, к тому знаменитому Никейскому собору, созванному императором Константином в 325 году.
Кася наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что такого особенного произошло на этом самом соборе, но ничего путного в голову ей не пришло. Заметив ее потуги, Ланг пустился в объяснения.
– Тогда мне придется рассказать тебе, что привело к созыву этого собора. Идея единобожия давно привлекала Константина. Правда, в это время в Риме параллельно развивались две монотеистические религии: всем известное христианство и прочно забытый митраизм. Однако вначале император пытался обратиться к митраизму. Но жрецы отказали Константину в посвящение в мистерию Митры, так как грех братоубийства не мог быть искуплен. Тогда Константин обратился к менее щепетильным христианам. Однако христианство в ту эпоху было разрозненным, каждый проповедовал свою истину и был абсолютно не согласен с соседом. Вот в голову Константина и пришла эта гениальная идея: объединить христиан единой теорией, иначе бардака было бы не избежать.
– То есть если бы жрецы Митры были меньшими чистоплюями, Европа была бы митраистской? – хмыкнула Кася.
– Что-то в этом роде, но я, как профессиональный историк, к любым попыткам альтернативной истории отношусь скептически. Предпочитаю разбираться с тем, что и как произошло, вместо того, чтобы строить всяческие предположения. К тому же подобные теории обладают тем же запасом прочности, что и замки из песка.
– Это я уже слышала, – пробормотала Кася, – ну, что с этим собором?
– Константин решил собрать всех известных христианских епископов в 325 году. Собор в этом отношении удался: на него приехало около двух тысяч сорока восьми епископов, однако в результате последовать за выработанной помощниками Константина теорией о божественном происхождении Иисуса Христа, непорочном зачатии и идеей Святой Троицы согласились только две-три сотни. Остальные разъехались, возмущенные подобной идеологической эквилибристикой. Но Константина это не смутило. Иисус обязан был стать Сыном Божиим, на кону стояла идея божественного происхождения императорской власти, а следовательно – устойчивость империи и его собственной власти. И потом еще долго-долго значительная часть христиан не соглашалась с идеей богочеловека Христа.
– Поэтому ты считаешь, что точка зрения катаров более верная. Христос никогда не был человеком и поэтому не мог быть распят.
– А ты как думаешь? Да и не забывай слова Шекспира: «Еретик – не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер!..»
Час от часу для Каси был не легче. Сначала Вензалинов, теперь Крис. Не день, а курс истории религий. Она вышла из лагеря, достала мобильник, набрала в поисковике митраизм, прочитала внимательно, потом так же быстро пробежала глазами историю Константина и Никейского собора. Крис был прав. Мессия Иисус, скорее всего, был сыном Иосифа и Марии и наследником Давида, а значит – царем Израиля. Более позднее изобретение Константина устраивало в первую очередь самого Константина и больше напоминало историю другого сына божьего – Митры. Учитывая, что Константину отказали в посвящении Митры, то он, как Ленин, пошел другим путем и изобрел собственного Митру. Действительно, история Христа подозрительно напоминала историю Митры. Рождение от девственницы, поклонение волхвов, их подарки: золото, мирра и ладан, создание святого причастия, проповедь, чудеса, смерть и воскрешение, и, наконец, второе пришествие и конец света – все это было заимствовано у митраистов. «За плагиат в то время наказаний не предусматривалось, да и как накажешь императора», – покачала головой Кася. Потом митраизм и христианство боролись за первенство еще в течение двух столетий, пока императрица Феодора в 548 году не наложила окончательно запрет на последователей Митры. В благодарность христиане сделали Феодору святой.
Честно говоря, версия Константина Касе нравилась гораздо больше. Конечно, этот император был в общем и целом человеком малосимпатичным, но, в конце концов, к этому его положение обязывало. А идея был гениальной. В самом деле, он в какой-то степени сумел подхватить и развить угасавшее в то время пламя митраизма, дать надежду и оправдание такой нелегкой земной жизни. Катары были, конечно, гораздо симпатичнее римской курии, но осуждение всего земного ей не нравилось.
Для них Христос никогда не рождался, а значит – не жил, не страдал и не умирал. Он просто сошел с неба в пятнадцатый год правления Тиберия. Потому что не надо плоти, не надо жизни, не надо природы, истории, ничего не надо. Наш дух просто заблудился на время в этом страшном материальном мире, и надо вернуть его обратно, в чертоги Отца Небесного. И вот этот Христос с призрачной плотью, призрачным страданием и пришел в мир с единственной целью: открыть людям, что в этом мире вообще не стоит жить.
«Могла ли она принять это?» – задала впервые себе вопрос Кася. Сразу так и не ответишь! Она как-то больше привыкла к призыву к совершенствованию мира и себя в мире, а вовсе не к призыву бегства из этого мира. И никак она не могла согласиться, что в этом мире все плохо и ужасно, что он состоит только из грязи. Она никогда так не чувствовала и не думала, и никто не мог заставить ее изменить свое мнение.
Кася не знала, могла ли она поверить в призрачного Христа катаров. Или ей был ближе тот, другой, живой, который может понять, что ты чувствуешь?
Принимала ли она человека таким, какой он есть: с его слабостями, пороками, злыми мыслями и добрыми делами, разрывающегося между злом и добром, любовью и ненавистью, великодушием и ревностью, заполненного до самой макушки противоречиями? Конечно, проще было объявить все это проделками дьявола – и никаких проблем. Никакого тебе выбора, свободы воли, никаких колебаний, сомнений, все ясно и понятно раз и навсегда. Но Касино сознание абсолютно отказывалось принять подобную картину мира, все ее существо восставало против.
Хотя Крис тоже был по-своему прав. «Еретик – не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер!..» Эти слова еще долго вертелись в голове Каси. Она шла, не торопясь. Было еще достаточно светло. Она завернула к дому Стрельцовых, внезапно за деревьями увидела знакомую фигуру – Игорь. «Вроде бы он не собирался оставаться?!» – мелькнула в голове мысль. Кася хотела было окликнуть его, но почему-то остановилась. Может быть, потому, что Игорь обернулся, и ее поразило его лицо. Она никогда его таким не видела: каждая черта выражала такую горечь и боль, что ей стало не по себе. Слова комом застряли в горле.