MagyarKoztarsasag.
— Президент чего?
— Венгрии.
— О! — Майа покачала головой. — Мне известно, что сейчас людей принято называть их настоящими именами, но говорить по-венгерски — это уж слишком экзотично.
— Она видный политик. Ты можешь попросить у нее адрес ее резиденции.
— Зачем? Я спать хочу, никуда я не пойду, — отмахнулась Майа.
— Она важная политическая фигура. И будет говорить с тобой по-английски. Жаль, что она так плохо одета. Хотела бы я припомнить, как ее зовут. Ты могла бы передать ей мою визитку.
— Если она и правда политик, нам не следует нарушать ее покой. Она это оценит.
— Да что ты! — скептически возразила Клаудиа. — Государственные деятели терпеть не могут покой. Для них это все ерунда, они никогда не остаются одни.
Майа зевнула.
— Не знаю, что со мной, но сегодня я так устала. У меня просто язык не поворачивается. Думаю, мне нужно вздремнуть.
— Я тебе кое-что дам, — предложила Клаудиа, крутанувшись на высоких каблуках и блеснув глазами. — Раствор. Как ты относишься к кофеину?
— К кофеину? Это наркотик. И кажется, очень сильный?
— Но у нас сегодня выходной! Давай рискнем! Выпьем кофеинчика и оторвемся по полной программе. А потом целый день будем бегать по Праге. Прага, Золотой город!
— Хорошо, — согласилась Майа и нырнула в свое светло-голубое кресло. У нее задрожали руки. — Ступай, ступай. Принеси мне что-нибудь.
Майа окунулась в нежный уют спального кресла и посмотрела на потолок поезда. Пустое пространство сверкающего металла. Этот поезд, идущий по рельсам, был настоящей реликвией. Его построили для рекламной акции еще до того, как рекламу признали незаконной и запретили во всем мире. Свет от фонарей вдоль железнодорожного полотна вспыхивал и освещал вагон. Одна вспышка, другая, третья.
Она поднялась из-за острой, режущей боли в глазах. И еще у нее заболело ухо. Что же там болит? Майа потрогала мочку. Это от наушника. Давящая боль, словно она постоянно жила в наушниках. Майа сняла их с головы, подержала в руках, бессмысленно разглядывая, а потом швырнула на пол. Что же она наделала?
На ней был красный жакет, под ним платье — с длинными рукавами и низким вырезом, из легкой скользкой ткани, похожей на ажурную змеиную кожу, с коротенькой юбкой. Ноги от бедер до лодыжек, словно металлическим панцирем, стискивали колготки, на ногах — сапоги на высоких каблуках.
Майа встала, ее качнуло. Она неуверенно двинулась по вагону, нетвердо шагая на высоких каблуках. Ступни кололо иголочками, болели колени. От голода, головокружения и дрожи она чувствовала сильную слабость.
Она была в вагоне одна среди двух или трех десятков иностранцев. За окнами с пугающей скоростью проносился незнакомый пейзаж.
Ей стало совсем плохо, ее шатало из стороны в сторону, и она поняла, что это депрессия и настоящее внутреннее потрясение. Качнувшись, она ощутила, как пот градом заструился у нее по спине. Затем ее начало тошнить, вырвало, после чего ей стало совсем плохо.
Она была Миа Зиеманн. Она была Миа Зиеманн и болезненно реагировала на последствия лечения.
На нее уставилась собака. Полицейская собака венгерского президента. Пес вылез из своего кресла. Он был в полицейской форме, застегнутой на все пуговицы, и выглядел очень решительно. Собака навострила уши и не отрывала от Майи внимательных глаз.
Около собаки Президент Венгрии сидела вместе с десятилетним мальчиком. Оба смотрели на экран президентского ноутбука, Президент водила по экрану виртуальной палочкой — высокотехнологичное изобретение напоминало тонкие элегантные китайские палочки для еды. Мальчик завороженно и доверчиво смотрел на экран, а Президент что-то внушала ему, негромко и ласково говоря по-венгерски.
У этой пожилой женщины были удивительные руки. Морщинистые, но ловкие и сильные. И лицо, выдававшее необычайно твердый характер, непроницаемое лицо. Такое лицо могло быть лишь у очень волевой, здоровой и умной женщины лет ста двадцати от роду. При взгляде на него становилось ясно, сколько горя ей пришлось пережить и сколько трудных, мучительных решений она приняла в своей жизни. Она утратила все иллюзии, но не лишилась ни самоуважения, ни стремления помогать людям.
Конечно, эта дама заговорит с ней по-английски. Она европейская интеллектуалка и должна свободно говорить по-английски, как на пяти или шести других языках.
Она была властной, нет, она сама являлась властью. Майа упадет к ее ногам и попросит эту святую женщину о помощи. Она скажет: мне плохо, я голодна, я ослабела, я заблудилась, я сбежала, я живу без веры, я пренебрегла своим долгом и обязанностями. Я сделала что-то дурное, я сожалею об этом, мне очень жаль, пожалуйста, помогите мне.
А Президент посмотрит на нее, мгновенно оценит ситуацию и все поймет. Она не станет смущаться или расстраиваться, она поведет себя очень мудро и сразу догадается, что надо делать. Президент скажет: успокойтесь, моя дорогая, сядьте, отдохните немного, конечно мы вам поможем. Затем включится Сеть, пойдут объяснения, начнутся советы, указания, ее накормят и дадут ночлег в каком-нибудь безопасном месте, где она как следует выспится. Осколки ее жизни опять соберутся вокруг Миа Зиеманн, словно большое теплое одеяло всеобщего прощения и милосердия.
Она, прихрамывая, робко подошла к ним.
Собака сказала что-то по-немецки.
— Что? — спросила Майа.
Пес перешел на английский.
— С вами все в порядке? Можно мне позвать проводника? У вас неприятности?
Президент взглянула на нее и любезно улыбнулась.
— Нет, — ответила Миа, — нет. Я сейчас себя лучше чувствую.
— Какое у вас красивое платье. Как вас зовут? — обратилась к ней Президент.
— Майа.
— А этот прекрасный молодой человек — Ласло Ференци, — сказала Президент, похлопав мальчика по плечу.
— Я победил в школьном конкурсе по эссеистике и сегодня могу провести весь день с Президентом, — мальчик объяснялся по-английски.
Майа с трудом сглотнула.
— Это потрясающе, малыш. Ты должен очень гордиться.
— Я — это будущее, — застенчиво признался мальчик.
— А я ужасная дрянь, — проговорила Майа. Она поплелась назад по вагону, отыскала дамскую комнату, опустилась на пол, лопнули ее тесные колготки, и она потеряла сознание.
Клаудиа нашла ее в дамской комнате, с трудом привела оттуда, уложила на место и заставила немного поесть. Когда питательный бульон коснулся стенок ее пищевода, приведя организм в действие, Майа сразу стала угрюмой. От ее прежнего куража не осталось и следа, ее охватило уныние.
Клаудиа осторожно надела ей на голову наушники.
— Я знаю, что у тебя возникли осложнения, как только ты осталась без наушников. Хорошо, что Тереза отправила меня за тобой присмотреть. Ведь у тебя здравого смысла не больше, чем у кролика. Даже кролику известно, что есть нужно вовремя.
Майа вытерла со лба холодный пот.
— У кроликов нет моих проблем, если только они не сделали что-нибудь постлогоморфное.
— Неудивительно, что ты понравилась Юджину. Ты рассуждаешь, как сумасшедшая, а он и сам такой же. Лучше держись со мной рядом на вечеринке. Эти типы из виртуальных миров, они черт-те что способны учудить.
Майа посмотрела в окно и съела еще ложку жидкого бульона. Как хорошо чувствовать себя по-новому. Как хорошо быть самой собой. Просто быть живой. Быть вообще живой гораздо, гораздо важнее, чем быть кем-то в частности. За окнами мелькал густой богемский лес, на деревьях уже появились первые весенние листья. Поезд на полной скорости в тишине пронесся под воздушными конструкциями арок, мимо прекрасно возделанных полей — огромных орошенных плантаций высоких светящихся грибов. Эти гигантские грибы не были растениями. Это было чудо биоинженерной мысли, неведомое прежде природному миру, способное вырабатывать белки, жиры и углеводы. Поле таких грибов могло накормить небольшой город. Высотой с двухэтажный дом, эти грибы были плотные, зеленые, голые, круглой формы и пористые, словно губка. Когда вы привыкали к этим чудовищам, они казались даже симпатичными. И хорошо, что они были симпатичными, ведь грибы занимали большую часть европейских сельскохозяйственных угодий.
В полдень они уже были в центре Праги. В Мала Страна. В старом городе, в Старе Место. Мощенные булыжниками площади. Шпили на башнях старых соборов. Камни, истертые тысячами ног. Позолоченные башни, балюстрады, мосты, мокрые, блестящие от дождя памятники. Река Влтава. Старинная прекрасная архитектура.
Клаудиа с увлечением занималась шопингом и постоянно кормила Майю горячей едой с лотков. Вкусная жареная еда действовала на Майю как наркотик. Она теперь с интересом смотрела на мир, ей становилось тепло и хорошо. Все вокруг оживлялось и обретало смысл.
Они достали свои камеры на Карловом мосту. Пик туристического сезона еще не наступил, но Прага всегда была в моде. Прага была центром виртуальных миров и мировой моды. Люди приезжали в Прагу, чтобы показать себя.
Конечно, среди туристов преобладали старики. Почти все были пожилыми людьми. Женщины преклонных лет еще никогда не одевались столь элегантно и не выглядели столь шикарно. Мост заполняли толпы старых женщин, геронтократок Европы, державшихся спокойно и с достоинством. Они обладали большим опытом, были энергичны и неразговорчивы. Строгие, но женственные гражданки мира стали с годами, когда их осталось совсем немного, более терпимыми к людским несовершенствам. Элегантные женщины, умеющие слушать, незаурядные женщины, способные полюбить своих врагов до того, как эти враги уйдут в мир иной. Прекрасные, умные, великолепные женщины, чуть заметно вздрагивающие от давно привычной энергетики собственного «я».
Старые женщины в зимних куртках для горных прогулок, в пестрых свитерах из пушистой шерсти толстой вязки. Старые женщины в элегантных деловых костюмах розово-абрикосового, ярко-синего и светло-зеленого тонов.
Женщины в модных зимних брючных костюмах желтого и голубого цвета. Хорошо причесанные, без единой сединки, коротко подстриженные или с волосами на пробор, в шарфах, перекинутых через плечо и аккуратно заколотых брошками-раковинками. Накидки, плиссированные воротнички, муслин, фай, искусственный шелк, маркизет, набивные ткани, роскошный креп и тафта. Платья-щиты, надетые поверх продуманно устроенных, незаметных медицинских приборов. Тонкие постсексуальные профили и талии — очерченные чуть ли не на середине бедер, заметные под драпирующими складками, —