Том не задумываясь вызвался идти со мною до конца, куда бы ни привела нас дорога. Сказал, что он, дескать, прирожденный путешественник и хочет прикоснуться к тайнам окружающего мира. Мне частенько приходилось наблюдать подобный настрой у абиссинцев. Осторожный Джерри завел разговор о жене и маленькой дочке, которая еще только-только пошла в миссионерскую школу. Оказывается, его разлучили с семьей. Ханс тут же язвительно посоветовал заботливому папаше сидеть дома и нянчиться с младенцами. Услышав это, Джерри буквально взвился и заявил, что тоже пойдет с нами и вот тогда-то все увидят, кому место в няньках.
Покончив с этим, я поблагодарил охотников и рассказал им о ста золотых соверенах, полученных от Кенеки. Я решил разделить эту сумму между ними и Хансом, поскольку нам предстояло опасное путешествие. Оба стали горячо меня благодарить, правда Джерри усомнился, доживет ли он до того часа, когда наконец-то получит свою долю. И с сожалением вздохнул: ведь деньги так пригодились бы для его дочурки.
– Вы не поняли, я предлагаю вам эти деньги прямо сейчас. Вы пообещали остаться со мной до конца путешествия, и у меня нет оснований сомневаться в вашей порядочности. Так что, если в караване, который собирается на побережье, есть человек, которому вы доверяете, можете через него отправить близким свою долю.
Оба охотника были удивлены и растроганы и принялись наперебой клясться – протестант Том именем Бога, а католик Джерри Девой Марией, – что ни за что не оставят меня и, что бы ни случилось, сдержат свое слово. Выслушав их, я повернулся к Хансу и спросил, не хочет ли и он тоже поблагодарить меня за щедрость. Все это время готтентот стоял в сторонке и с высокомерной ухмылкой на наглой физиономии вертел в руках свою шляпу.
– Нет, баас, – решительно объявил он, – я не возьму вперед никаких денег! Так с какой же стати мне вас благодарить? Я не наемный работник, как эти двое, а был приставлен к баасу его преподобным отцом для поддержки и защиты. И все, что мне нужно, я получу от бааса по праву.
С этими словами Ханс развернулся и зашагал прочь. А я обратился к нему по-голландски, чтобы остальные не поняли:
– Ах ты, ревнивый и сварливый маленький попрошайка! Ладно, придется мне пока хранить твою долю у себя!
Так я и поступил и, забегая вперед, скажу, что он соизволил получить свои соверены лишь много времени спустя. Кроме Тома и Джерри, я нанял еще двадцать местных носильщиков, которых с трудом удалось уговорить идти со мной и нести груз.
Я замечал, что по мере приближения нашего отъезда Кенека все больше нервничает, хотя и никак не мог взять в толк, чего именно тот опасается. Он созвал старейшин поселения, на этой встрече присутствовал и я тоже. Кенека объяснил, что вызвался сопровождать меня в охоте на слонов, откуда мы в надлежащий срок непременно вернемся. Старейшины болезненно восприняли эту новость, невзирая на предложение вождя вплоть до его возвращения оставить за главного кого-нибудь из местных жителей. Близится время, возражали они, когда следует помолиться о дожде, а если Кенека уйдет, они останутся ни с чем.
Тут следует пояснить, что религия обитателей этого крааля причудливо сочетала в себе почитание пророка и суеверия дикарей Восточного побережья. Некто Гаика, важная шишка, судя по всему, свирепый одноглазый тип, наполовину араб, наполовину негр, вскочил и злобно напустился на Кенеку: якобы его так разозлило, что вождь не вовремя собрался на охоту.
Однако Кенека отреагировал на удивление спокойно и даже кротко. Он сказал, что хотел бы встретиться со старейшинами еще раз и хорошенько все обсудить. На этом собрание завершилось.
– Как ты думаешь, в чем тут дело? – спросил я у Ханса, когда мы вернулись в наш лагерь. – Почему Гаика вдруг так разъярился?
– Да ты слеп, баас. Этот тип спит и видит, как бы убить Кенеку и самому занять его место.
Я возразил, что в таком случае Гаика, напротив, обрадовался бы отъезду соперника.
– Вовсе нет, баас, местные боятся, как бы их вождь не отправился в свое племя, где он слывет великим колдуном, и не привел бы сюда сородичей, им на погибель. Эти люди задумали убить Кенеку, потому что ненавидят и боятся его, – добавил Ханс шепотом, – но пока не готовы, вот и не хотят его отпускать.
– Откуда ты все знаешь? От той женщины?
Готтентот кивнул:
– Кое-что, баас, мне рассказала именно она. А остальные сведения я собирал по крупицам, то тут, то там, когда притворялся спящим или слушал старого муллу, обучающего меня основам своей религии. Мулла думал, что я хочу обратиться в их веру. Я сидел в его хижине-мечети, слушал всякие глупости и говорил, как ликует моя душа, а сам держал ухо востро. Там мне удалось разузнать много интересного. Они считают меня мудрым и доверяются Хансу так, как не доверились бы баасу.
Глядя на него, я испытывал странное чувство: смесь возмущения с восхищением. Несомненно, мой готтентот был не промах и впрямь разузнал немало. Больше мы на эту тему не говорили, ведь тут и у стен имелись уши.
В тот же день я отправил носильщиков с грузом на три мили вперед, в безопасное место, поскольку очень боялся, как бы товар не украли. Со мной остались только Ханс, Том и Джерри.
Утром Ханс, по обыкновению, принес мне кофе и как ни в чем не бывало сообщил:
– У нас возникли осложнения, баас. Прошлой ночью Кенеку схватили, связали и теперь держат взаперти в его же собственном доме. Вчера днем он, кажется, во время ссоры убил кого-то ударом кулака или камнем. Он ведь силен как бык.
Я присвистнул и спросил, что же будет дальше.
– Утром местные собираются судить Кенеку за убийство по своим законам, баас. Меня послали справиться, будете ли вы присутствовать или нет. Что им сказать?
Поначалу я хотел было отказаться, заявив, что меня это не касается. Поразмыслив, однако, я передумал: не хватало еще выставить себя трусом. Кроме того, я взял у Кенеки вперед слоновую кость и золото, так что теперь негоже бросать его в беде. Поэтому я послал Ханса сказать, что приду на суд вместе со своими слугами.
В назначенный час мы явились вчетвером, как следует вооруженные. У ворот нам сообщили, что суд состоится у Древа Совета, росшего, помнится, на окраине крааля. Туда мы и отправились. Все население было уже в сборе, дерево окружили приблизительно четыре сотни человек. В его тени сидело – кто прямо на земле, кто на табуретках – около десятка старцев в белых одеждах. Легко было догадаться, что это судьи.
Когда мы приблизились, минуя толпу, они с сомнением покосились на наши ружья. В конце концов мы все-таки разместились: чуть поодаль от так называемого Совета, по правую руку от судей. Я присел, а Ханс, Том и Джерри встали у меня за спиной. С нами никто не заговаривал, и мы тоже хранили молчание. Вскоре толпа расступилась, пропуская Кенеку – со связанными за спиной руками и под конвоем шестерых стражников, вооруженных копьями. Все провожали его холодными взглядами. Вряд ли хоть один из местных жителей относился к арестованному дружелюбно.
Наконец Кенеку подвели к судьям, что сидели, прислонившись спиной к стволу дерева, и поставили как раз между мной и публикой. Он держался с достоинством, стоял спокойно и очень прямо, несмотря на оковы, будучи на голову выше любого из присутствующих. Почему-то он напомнил мне Самсона, связанного и осмеянного филистимлянами. Помнится, я даже задался вопросом: а где же его Далила? Мне припомнились россказни Ханса про ревнивую жену, о коей я и понятия не имел. Кенека возвел очи горе, осмотрелся, остановил взгляд на мне и кивнул. На судей он не обращал никакого внимания, равно как и на публику.
Мулла, как называл Ханс местного священнослужителя, открыл разбирательство молитвой, которую прочитал, преклонив колена. Затем Гаика, явно выступавший в роли прокурора, брызжа слюной, обстоятельно изложил дело. Он поведал, что много лет назад чужеземец Кенека был рабом, но хитростью и жестокостью сумел приобрести власть над ними. Затем одноглазый гигант, не жалея черной краски, принялся перечислять преступления Кенеки, выставляя того настоящим злодеем. Гаика обвинял его в жестокости и несправедливых притеснениях, в воровстве имущества и похищении женщин и бог знает в чем еще.
Но это, что называется, были цветочки. Далее последовала череда обвинений в черной магии и несоблюдении заповедей пророка, произнесении заклинаний и чародействе с целью вызова духов, нарушении поста в Рамадан и употреблении горячительных напитков, вероотступничестве и поклонении чужим богам или демонам, в сговоре с врагами против своего народа, в ночных жертвоприношениях младенцев и ягнят – всего и не перечислишь. Напоследок Гаика припомнил вчерашнее убийство одного из старейшин и потребовал предать бывшего раба и жестокого узурпатора Кенеку смерти за все его злодеяния.
Довольный собой, он сел на место и предоставил пленнику защищаться.
Голос Кенеки буквально прогремел, поразив меня и всех присутствующих, настолько он был силен и выразителен:
– Стоит ли мне защищаться, если так называемые судьи, мои враги, заведомо уверены в моей виновности и приписывают мне столько злодеяний, что на совершение их и целой жизни не хватит? Признаю, что вчера в пылу ссоры действительно убил человека. Но я всего лишь защищался, повалив противника на землю и помешав ему заколоть себя. Так что это рука Аллаха покарала нечестивца, а вовсе не моя. О люди, за что вы судите меня? Ведь я вывел вас из небытия к богатству и власти. Не секрет, что Гаика хочет сам стать вашим вождем. Ну что ж, на здоровье: я буду рад уступить ему место, ибо устал править вами и защищать вас. Вы уже давно злоумышляете против меня. Теперь отпустите меня, и каждый пойдет своей дорогой. Добавить к этому мне нечего.
– А у меня есть что добавить! – вскричал Гаика. – Ты сказал, Кенека, что якобы должен сопроводить Макумазана туда, где он сможет поохотиться на слонов. Все это ложь, на самом деле ты собираешься поднять против нас своих соплеменников: еще наши деды воевали с ними, а злобные северяне отдавали наших юношей в рабство. Вот что у тебя на уме, именно поэтому мы прежде никогда не позволяли тебе покидать нас. И теперь не отпустим. Ты останешься здесь до самой смерти, пока не отправишься в преисподнюю, где чародеям самое место.