Я изрядно устал, однако с любопытством глядел на Иссикора. Мне было интересно, что тот скажет. Он выждал некоторое время, а затем выступил вперед и начал говорить, запинаясь:
– Я искренне рад, о возлюбленная, что ты вернулась в целости и сохранности, хотя, приводя сюда белого вождя с юга, я надеялся, что он изыщет иной способ спасти тебя, не творя святотатства и не убивая жрецов огнем и водою. Эти люди с начала времен состояли при божестве, а белый вождь их убил. Госпожа Сабила, ты говоришь, что Хоу-Хоу мертв, но откуда нам знать, так ли это? Он же дух, а разве духи могут умереть? Не мертвый ли бог кинул тот камень, который убил старого Валлу? Не метнет ли Хоу-Хоу другие камни, которые прикончат и нас, а прежде всего тебя, госпожа, ведь ты стояла на Скале приношений, облаченная в наряд святой невесты?
– Баас, – задумчиво справился у меня Ханс, чей голос прозвучал в наступившей тишине неожиданно громко, – как, по-вашему, Иссикор и вправду человек? Или он сделан из дерева и раскрашен, как тот идол, чье обличье принимал Дака, чтобы сойти за Хоу-Хоу?
– В Черном ущелье, думаю, Иссикор был человеком, – ответил я, – но тогда он находился очень далеко от Хоу-Хоу. Теперь же, Ханс, я не уверен. Быть может, он всего-навсего сильно напуган и со временем придет в себя.
Между тем Сабила внимательно разглядывала своего красавца-жениха, осматривая его с головы до ног, но не говорила при этом ни слова. Потом, по-прежнему избегая общаться с Иссикором, она повернулась к толпе и изрекла повелительно:
– Поскольку мой отец погиб, отныне я становлюсь вашим вождем, вашим Валлу, и мне следует повиноваться так, как вы повиновались ему. Ступайте и займитесь своими делами, ничего не опасаясь, ибо Хоу-Хоу больше нет, а лесные демоны почти полностью истреблены. Я ухожу отдохнуть и забираю с собою своих избавителей и освободителей. – Тут она указала на нас с Хансом. – Позднее я выйду к вам и поговорю с тобой, мой господин Иссикор. Отнесите труп моего отца в то место, где положено погребать вождей! – С этими словами она развернулась и, сопровождаемая нами, старшей сестрой и свитой, направилась к своему дому.
Там Сабила на время попрощалась с нами, потому что все мы от усталости уже буквально валились с ног и отчаянно нуждались в отдыхе. При расставании она поцеловала мне руку и со слезами на прекрасных глазах долго благодарила за все, что я сделал. Драмана последовала ее примеру.
– Почему это, баас, – спросил Ханс, когда мы перед сном перекусывали и пили местное пиво, – ни одна госпожа не поцеловала руку мне, хотя я тоже участвовал в их спасении?
– Потому что сестры очень устали, Ханс, – ответил я, – и сочли, что одного поцелуя будет вполне достаточно для нас обоих.
Готтентот наполнил свой кубок остатками туземного пива из кувшина и осушил его одним глотком.
– Все справедливо, баас. Вам достались поцелуи, а мне вполне хватит и пива.
Несмотря на полное изнеможение, я не мог не рассмеяться, хотя, сказать по правде, и сам не отказался бы еще от одного стаканчика. Потом я упал на постель и мгновенно провалился в сон.
Мы проспали остаток дня и всю ночь, пробудившись, лишь когда первые лучи солнца проникли в нашу комнату через окно. Во всяком случае, я могу говорить за себя. Ибо, когда я открыл глаза, чувствуя себя совершенно иным человеком, и возблагодарил небеса за чудесный дар сновидений, Ханс был уже на ногах и чистил ружья и револьверы.
Я покосился на уродливого желтокожего коротышку-готтентота и с благодарностью подумал о том, сколько мужества, хитроумия и верности заключено в этом тщедушном теле. Если бы не Ханс, я давным-давно был бы уже мертв, да и красавицы-сестры тоже бы погибли. Это ведь он придумал взорвать водяные затворы, подложив порох под каменный болт рычага. Сам я долго ломал голову, но так ничего и не сумел измыслить, ибо это единственно возможное решение от меня ускользнуло. Все, что случилось потом, произошло лишь благодаря Хансу.
Нет, мне, конечно, приходило кое-что на ум, но я рассчитывал от силы затопить поля жрецов и, быть может, пещеру, чтобы отвлечь внимание недругов от нашего побега. А в результате мы высвободили силы природы и добились воистину устрашающих результатов. Вода проникла в колодцы, которые питали негаснущие костры, и добралась до недр вулкана, где стал образовываться пар, причем сила его была такова, что он разнес высокую гору вдребезги и навсегда уничтожил прибежище Хоу-Хоу со всеми прочими постройками и примыкающими к ним полями.
В этом беспощадном истреблении я усматривал длань Провидения, которое предпочло действовать через Ханса. Да, силы небесные наделили готтентота проницательностью и смекалкой, чтобы стереть с лица земли жестокую тиранию и уничтожить кровожадного истукана и его почитателей.
Вне сомнения – так думалось мне, человеку простому и неискушенному, – все это было предначертано свыше. Когда какой-то беглый жрец Хоу-Хоу сотни лет назад нарисовал в бушменской пещере тот портрет, его вела воля небес. И небеса же вселили в сердце старого мошенника Зикали желание заиметь некое снадобье, ниспослав ему неутолимую жажду знаний – или что-то еще, что побудило колдуна уговорить меня согласиться на этот поход и взвалить на свои плечи всю тяжесть дальнейших испытаний.
Опять же, сколь благоразумно повел себя Ханс, после того как доплыл через озеро до лодки! Попытайся он заставить этих погрязших в язычестве и идолопоклонстве трусов немедленно двинуться нам на помощь, как наставлял его я, не исключено, что они, боясь нарушить свой закон, стали бы сопротивляться или вообще уплыли бы прочь, стукнув Ханса веслом по голове и бросив нас на произвол судьбы. Но готтентоту хватило ума и терпения обождать, хотя, как он признался мне впоследствии, сердце его разрывалось на части от беспокойства за меня. Тщательно взвесив все «за» и «против», он принял решение ждать, пока все условия «законности» не будут соблюдены, после чего валлу подчинились ему достаточно охотно.
С Ханса мои мысли перескочили на Иссикора. Каким образом, интересно знать, характер этого человека изменился столь разительно, едва он вернулся в родную страну? Само путешествие за сотни миль от дома, предпринятое им в одиночку, показывало, что Иссикор сполна наделен такими достоинствами, как мужество, предприимчивость и решительность. Когда ему пришлось стать нашим проводником, он в основном молчал и держался отстраненно, однако не падал духом и не проявлял признаков пессимизма. А вот по возвращении домой вдруг мгновенно захандрил и превратился в законченного нытика. С великим трудом нам удалось уговорить Иссикора отвезти нас на остров, и при первом же признаке опасности он бежал без оглядки. Мало того, он покорно помогал доставить Сабилу, которую, как сам уверял нас в Черном ущелье, любил всем сердцем, на роковое свидание с богом и пальцем не пошевелил, чтобы спасти ее от страшного жребия. Наконец, всего несколько часов назад он произнес постыдную, пораженческую речь, которая, как я видел, потрясла и оскорбила его нареченную, а та, к слову, после чудесного спасения и трагической смерти отца сделалась куда более храброй, чем была ранее.
Я искал объяснений поведению Иссикора – и не находил, а потому решил поделиться своими соображениями с Хансом.
Готтентот выслушал меня, а затем ответил:
– Баас не держит глаза открытыми, во всяком случае днем, когда ему кажется, что опасности нет. Иначе он давно бы понял, что этот Иссикор стал слабым, как нагретый кусок железа. А отчего мужчины слабеют, баас?
– От любви? – предположил я.
– Верно, баас. Иногда любовь делает мужчин слабыми – таких мужчин, как мой баас. А еще от чего, баас?
– От выпивки, – процедил я сердито, платя Хансу за его ехидство той же монетой.
– Да, баас, мужчины вроде меня порой слабеют от выпивки. Такие, как я, баас, знают, что бывает полезно на время позабыть о мудрости, иначе небеса могут разозлиться. Но от чего слабеют все мужчины на свете, баас?
– Не знаю, Ханс.
– Значит, баас, мне снова придется повторить то, что сказал ваш достопочтенный отец, когда давал последние наставления перед смертью. Он сказал: «Ханс, если вдруг увидишь, что мой сын Аллан, который далеко не всегда разбирает дорогу, бредет прямиком в омут, то уж, пожалуйста, постарайся его оттуда вытащить».
– Ах ты, маленький лжец! – воскликнул я.
Ханс, нисколько не смутившись, продолжал:
– Все мужчины на свете слабеют от страха, баас. Иссикор гнется, точно нагретый железный прут, потому что внутри у него тлеет пламя страха.
– Но чего же он боится, Ханс?
– Как я уже говорил, держи баас глаза открытыми, он бы и сам давно догадался. Разве баас не заметил высокого смуглого жреца, перед которым расступались люди? Он подошел к Иссикору, когда мы в первый раз высадились на этот берег.
– Да, я видел его. Он вежливо поклонился Иссикору и, кажется, что-то ему вручил.
– Полагаю, баас не рассмотрел, что именно он дал Иссикору, и не услышал его мудрых слов? Ага, так и есть: баас мотает головой. А вот я все видел и слышал. Жрец дал Иссикору крошечный череп, вырезанный из слоновой кости. А может, из морской раковины или из застывшей черной лавы. Слова же он произнес вот какие: «Это дар вождю Иссикору от Хоу-Хоу; дар, который Хоу-Хоу посылает всем, кто нарушает закон и осмеливается покидать земли валлу». Так сказал тот жрец, а я стоял рядом и все слышал, но не стал ничего говорить баасу, потому что хотел посмотреть, что будет дальше.
– Ну же, Ханс, продолжай! Что было потом?
– Потом жрец ушел. А вот что Иссикор сделал с этим маленьким черепом и куда его дел, я не знаю. Быть может, он носит череп на шее, как баас носит подаренные ему женщинами портреты в медальоне.
– Хм… Но что же такого необычного в этом черепе, Ханс? Что он означает?
– Баас, я тут расспросил одного старика, пока мы плыли в лодке. Иссикор сидел на другом конце и не мог меня слышать. Мне сказали, баас, что череп означает смерть. Баас, верно, помнит, как в Черном ущелье нам говорили, будто всякого, кто посмеет покинуть владения Хоу-Хоу, непременно ожидают болезнь и гибель? Думаю, баас, Иссикор ухитрился не заболеть только потому, что жрецы ничего не ве