— Ты промок насквозь, — сказал Монти.
Вид у Блейза был совершенно безумный, лоб и уши облеплены мокрыми темными прядями.
— Ты что, медитировал?
— Скорее вздремнул немножко. — Об этой части своей жизни Монти никогда не разговаривал с Блейзом серьезно, только отшучивался. — Подожди, сейчас я включу обогреватель и принесу тебе полотенце.
Сходив за полотенцем, он закрыл окно и задернул штору. Шум дождя сразу сделался далеким. Блейз прижал полотенце к лицу, постоял так немного и начал вытирать волосы.
— Что-нибудь случилось? — спросил Монти.
— По-моему, все кончено, — упавшим голосом сказал Блейз.
С минуту Монти молча его разглядывал, потом спросил:
— Хочешь виски?
— Нет, спасибо.
— Так что произошло?
— Люка приходил в Худхаус. Он был здесь. Стоял на лужайке перед домом.
— Я его видел, — сказал Монти. — Странно. Почему-то мне даже в голову не пришло, что это он.
— Ты видел его?
— Да. Пару дней назад, вечером. Он стоял под акацией и смотрел на дом.
— О Боже. Значит, конец. Или нет? Наверное, да. Я плохо соображаю, извини.
— Сядь-ка. Садись, садись. Как Люка сюда попал, откуда он узнал?
— Забрался тайком в мою машину и приехал.
— Что Эмили говорит?
— Она ничего не знает.
— Тогда откуда ты знаешь?
— Мне сказала ее домработница. А ей Люка. Сначала я думал, это все детские фантазии. Но нет. Он рассказывал ей, что тут много собак. Впрочем, какие фантазии, ты же его видел. Значит, все, конец.
— Пока, по-моему, твой сын ведет себе вполне корректно. Не барабанит в дверь и не спрашивает папочку. Хотя, полагаю, совсем исключить такую возможность нельзя.
— Нельзя. Но дело не в этом… не только в этом. Понимаешь, барьер рухнул, его больше нет…
— Ты выпил?
— Да. Было два мира, и вдруг — оказывается, один…
— Думаю, ты и раньше допускал такую возможность. Что собираешься делать?
— Я должен рассказать обо всем Харриет. Но я не могу, не мо-гу!.. И Дейвиду. Это конец, я перестану существовать для них обоих.
— Ты их недооцениваешь.
— Но все же ясно, правда? Мне придется им сказать — пока Люка не начал спрашивать папочку. Ну скажи, так или не так?
— Да, ситуация, — сказал Монти. — Скорее всего, так. Придется. Но давай рассуждать вместе. Предположим, что ты уговоришь Люку помалкивать…
— Это если бы он был разумным существом. А он — слепая сила природы. Невозможно предсказать, как он поведет себя в следующий момент.
— Мне всегда казалось, что силы природы предсказуемы. В отличие от разумных существ. Но, в конце концов, он же всего-навсего маленький ребенок.
— Он дьявол, а не ребенок. Он явился, чтобы меня погубить… То есть он, конечно, ни в чем не виноват…
— Ладно, давай по порядку. Будем считать, что Люка — это злой рок и что с ним ничего нельзя поделать. Теперь о тебе. Ты не находишь, что в глубине души тебе все-таки хочется признаться?
— Нет!
— Но это ведь такая тяжесть. Сбросить ее — вдруг немного полегчает, а?
— Нет, нет! Это все абстракции, а мне сейчас надо решить, говорить завтра утром Харриет или…
— Не думай о решении, — сказал Монти. — Думай о том, что будет после. В конце концов, мы все это уже обсуждали, так что мысль эта для тебя не нова…
— Нет, новая, потому что раньше я не представлял, просто не мог вообразить, как это все будет. Лицо Дейвида, слезы Харриет… О Господи!..
— Ну, ну, давай без трагедий. Постарайся рассуждать здраво. Ситуация, конечно, непростая. Скажу честно, я заинтригован. Но мне почему-то кажется, что не все так плохо. Тебя как бы вынуждают сделать то, что ты и так должен сделать. Ты всегда говорил, что рано или поздно с обманом придется кончать, — так почему не сейчас? Как раз подходящий момент.
— Слушай, ты не человек, а исчадие ада! Мы с тобой об этом уже говорили. Что, по-твоему, я должен сделать? Разрушить счастье Харриет, да?
— Ты уже его разрушил.
— А у Дейвида как раз экзамены на носу. Конечно, когда-нибудь придется рубить узел, но почему именно сейчас? Ведь нет никакой особой причины…
— Есть причина — Люка. И скажи спасибо, что жизнь подталкивает тебя к верным решениям.
— Никто меня никуда не подталкивает. Ты же сам говорил, с Люкой можно… Я попрошу его, и он никому ничего… О Боже, как я себе противен.
— Ты так говоришь, будто ты только что совершил грехопадение — а ведь все это было давным-давно. Сейчас надо думать о том, как лучше сделать, чтобы всем было хорошо. Почему, например, ты совсем не думаешь о Харриет?
— С тех пор как выяснилось про Люку, я только и думаю что о Харриет и о Дейвиде…
— Ты думаешь о себе. А теперь постарайся представить… — Нет, нет, не могу!..
— …что ты сказал Харриет. Что она сделает? Что вообще она может сделать в такой ситуации? Ничего. Ей придется смириться. Она не потребует у тебя развода, и ты это понимаешь.
— Одно то, что она обо всем узнает…
— Ага, значит, вот чего ты не можешь себе представить. А сколько лет ты рассказывал мне, какой это ад — вести двойную жизнь? Новая ситуация тоже может оказаться адом, но хотя бы обновленным. А может и не оказаться. Ты так озабочен своими проблемами, утратой своей добродетели — впрочем, нет, добродетель и правда дело серьезное, хоть и прошлое, — озабочен тем, что о тебе подумают! И тебе даже не приходит в голову, что твои близкие могут тебя спасти.
— Спасти меня?
— Да. Харриет может тебя спасти.
— То есть простить? Это невозможно. Уже то, что она обо всем узнает, разъединит нас навек. Да я и не хочу прощения, рассчитывать на него было бы хамством с моей стороны. Пусть даже Харриет могла бы простить, но Дейвид — нет, нет, нет!.. В природе нет такого… механизма… чтобы Дейвид мог простить меня — нет!..
— Давай будем думать о Харриет. Она замечательная женщина — умная, сильная, добрая. Ангел — ты сам много раз это говорил. И она любит тебя. Почему не вверить себя Харриет, как люди вверяют себя Богу? Забудь ты о своих прегрешениях и о том, кто что о тебе подумает. Помни только о любви Харриет.
— Но я же сам совершил преступление против ее любви! Разве я могу оскорбить, растоптать ее чувства, а потом еще требовать от нее милосердия?
— Почему нет? Ты опять думаешь о себе, ни о ком другом. Кстати, о тебе: ты уверен, что, признавшись во всем, ты уронишь себя в глазах своих близких, а не наоборот?
— Знаешь, что могло бы мне помочь? Только одно — чтобы ничего этого никогда не было.
— Ну да, всем грешникам хочется такого спасения, чтобы их грехи сгинули сами собой. Тебе повезло больше других: у тебя хотя бы есть слабая надежда.
— Что ты имеешь в виду?.. Раньше ты мне ничего похожего не говорил. Наоборот, поощрял: давай, мол, продолжай в том же духе.
— Я тебя не поощрял. Ты сам намерен был продолжать. Я просто слушал.
— Нет, поощрял. Тебе было любопытно. Хотя какая к черту разница. Все равно так тошно, что жить не хочется.
— Нельзя пройти сквозь зеркало, не порезавшись.
— Извини. Я просто пьян. Знаешь, сколько я выпил виски? Я и сам не знаю. Поцеловал Харриет, велел ей идти спать, а она мне еще говорит: смотри не работай слишком долго… О Господи, это же все, наверное, в последний раз… А перед этим я читал им книгу… Как все было чудесно… И все это теперь рухнуло… навсегда.
— И еще тебе надо думать об Эмили.
— Удушил бы ее своими руками!
— Предположим, ты обо всем рассказал Харриет. Что сделает Эмили?
— Напьется на радостях. Откуда я знаю, что она сделает?
— Вот именно, не знаешь.
— Представляю, как ты сейчас злорадствуешь. Черт меня дернул тогда все тебе рассказать!.. Извини, я веду себя как ребенок, который ждет подсказки от взрослого дяди… Наверное, мне просто хочется, чтобы меня уговаривали, убеждали в том, что все равно от этого никуда не деться.
— Твое спасение должно быть одновременно искуплением твоей вины. И спасти тебя могут твои две жертвы. Только они, никто другой.
— Харриет и Дейвид?
— Нет. Харриет и Эмили.
— Ты не понимаешь. Я никогда… я даже помыслить не мог, что они могут существовать обе одновременно. Одна или другая… А обе — нет.
— Понимаю, понимаю. Но испытание, которое ты должен пройти, в этом как раз и состоит. В том, чтобы Харриет узнала.
— Ну нет, если Харриет узнает про Эмили, мир просто взорвется, его не будет!..
— Твое испытание в том, что он не взорвется. Ты будешь жить дальше, есть, спать, ходить в уборную.
— Нет, это невообразимо! В прямом смысле невообразимо. Как современная физика. В моей голове это не укладывается!
— Забудь о себе. Самоустранись. Положись во всем на них. Возможно, они сами за тебя все решат. Хоть ты этого и не заслуживаешь.
— Нет, ты не понимаешь! Даже если Харриет вдруг скажет, что она меня простила, — дело совсем не в этом. Тут вещи космического порядка…
— Только для твоего сознания.
— А я живу в своем сознании!
— Стоит ли так себя ограничивать? Ты, кажется, до сих пор воображаешь, будто ты властелин своей жизни, будто от твоего монаршего решения что-то зависит. Право, это слишком трагическая роль. Жизнь полна абсурдов и по большей части комична. Если она где не тянет на комедию, то и там не трагедия, а сплошная скука. К слову сказать, твое существование не так уж много значит. Все твои дни сочтены заранее. И никакие самые мудрые решения тут ничего не меняют. Наказание за любую провинность происходит автоматически. Ты делаешь что-то сегодня — а завтра из-за этого случается нечто такое, чего никто пока не может предугадать. В общем, не стоит разыгрывать из себя трагического героя. Думай только о том, как лучше всего сейчас поступить, — и все. Должен ты сказать обо всем Харриет? Должен. Ты всегда это знал. И вот теперь тебе предоставляется возможность подойти к вопросу серьезно. В такой ситуации разве не самое здравое и естественное решение — во всем признаться? Пусть тебя греет сознание того, что ты совершаешь хороший, праведный поступок.