— Не возражаете, если я закурю? — Она уже сидела на его кровати. — Нет? Ну и славно. Тогда можно я возьму эту симпатичную вазочку под пепельницу?
Не отвечая, Монти смотрел, как она прикуривает.
— Так я и думала, что ваша спальня должна быть здесь, — продолжала Пинн. — Вообще-то я не собиралась являться в такой поздний час. Хотя, собственно, еще не очень поздно. Я была уверена, что застану вас на ногах. Хотела уже звонить, вдруг смотрю — дверь в гостиную распахнута настежь. Ну и не удержалась. Знаете, как это увлекательно — будто я какая-нибудь грабительница. А вы неплохо смотрелись в объятьях Морфея.
Монти уселся на стул и продолжал смотреть на нее молча.
— Кажется, в соседнем доме тоже все улеглись баиньки.
— В соседнем доме никого нет, — сказал Монти. — Все здесь.
— Вот как. Интересно, что бы это могло значить? Какой-то вы сегодня молчаливый. Даже не спрашиваете, зачем я пришла.
— Полагаю, вас прислал Блейз — выяснить обстановку.
— Да, конечно. Блейз. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга, просто мысли читаем. Можете считать, что я его наемная убийца. Кстати, могла запросто вас прикончить, если бы захотела. Зря вы оставляете двери открытыми. Блейзу ужасно хочется знать, как здешнее население относится к его злодеяниям. Конечно, прямо он ничего такого не говорит, но я его и без слов понимаю. Между прочим, он обещал одолжить мне небольшую сумму на покупку квартиры.
— А у них там как дела? — спросил Монти.
— Я рада, что вы тоже проявляете любопытство. Не возражаете, если я скину плащик? Там у них все просто восхитительно. Милуются, как два голубка. Она так счастлива, я никогда еще не видела, чтобы женщина так млела. Распевает с утра до вечера. От новой квартиры она в совершенном восторге, а как купила себе скатерть — чуть не расплакалась от умиления.
— А он?
— Он, конечно, тоже счастлив, но не совсем еще оторвался от реальности. Вот и пытается разузнать, что и как.
— Он окончательно решил жить с Эмили Макхью?
— О да! Если не случится ничего непредвиденного.
— А что может случиться?
— Точно не знаю. Но с этим как раз связана вторая причина моего сегодняшнего визита.
— Какая же?
— Хочу выяснить, на чьей вы стороне.
— Я ни на чьей стороне, — сказал Монти. — Я просто в стороне.
— Не может быть, не верю!
— А вы, насколько я понимаю, хотели бы, чтобы у них ничего не вышло?
— Ну, мы же с вами можем быть откровенны, правда?
— Вы не ответили, — сказал Монти. Помолчав немного, Пинн сказала:
— Мне надо было родиться мужчиной. У меня было бы восемь сыновей, и я бы правила… вернее, правил ими железной рукой. Я как-то читала про шейха, у которого было восемьсот сыновей, и все на лошадях — представляете? Хотела бы я быть этим шейхом.
— Скажите Блейзу, если он хочет выяснить, что и как, пусть придет и поговорит с Харриет.
— А она такая же вся насквозь праведница?
— Я не знаю, какая она вся насквозь.
— А хотите узнать?
— Простите, что?
— Хотите забрать Харриет себе?
— Нет.
— Жаль, что я не могу заглянуть в ваши мысли!
— Там нет ничего интересного, — сказал Монти. — А теперь, пожалуйста, уходите, я хочу спать. И постарайтесь не шуметь, когда будете спускаться по лестнице.
— Ну, зачем быть таким холодным, — сказала Пинн. — Неужто в вас нет обычной человеческой жалости?
— За что я должен вас жалеть? Пожалуйста, уходите.
— За что жалеть? Очень даже есть за что. Знали бы вы…
Она вдруг начала расстегивать свою блузку. Под застежкой обнаружилась сначала веснушчатая шея, потом черный кружевной лифчик. Не сводя глаз с Монти, она отвела руки назад, и блузка упала у нее за спиной.
— Перестаньте, — сказал Монти. — Вам непременно хочется внушить мне отвращение? Прекратите унижаться и уходите.
— Наконец-то в вашем голосе прорезались хоть какие-то живые нотки. Я уже начала беспокоиться, не зомби ли вы. — Она сидела, глядя прямо перед собой, густая краска разливалась по ее лицу и шее.
— Послушайте, чего вы от меня хотите? — спросил Монти. — И оденьтесь, наконец.
— Чего хочу? Хочу напугать вас. Я уже это сделала. Сознайтесь, великий человек, нагнала я на вас страху? Хочу, чтобы вы смотрели на меня. В моей жизни немного радостей, пусть будет хоть эта. Жаль, что Харриет нас не видит. Может, позвать ее?
Монти встал, сделал несколько шагов — и в ту же секунду Пинн вдруг исчезла для него, он забыл о самом ее существовании. В высоком зеркале перед его глазами отразилась Софи — плачущий призрак в подвенечном платье.
— Не сердитесь на меня, — послышался откуда-то сзади голос Пинн.
Монти отошел от зеркала, Софи скрылась.
— Оденьтесь, — повторил он.
— Все равно вы знаете, что я люблю вас, — сказала Пинн, натягивая блузку. — И вы знаете, что я ваша — в любой момент, как только вы меня захотите.
— А мне казалось, вы влюблены в Эмили Макхью.
— Возможно — хотя я не уверена, что это кошмарное чувство можно назвать любовью. А вот вас я люблю — это я знаю точно. И вы, единственный из всех знакомых мне мужчин, достойны меня. Я чувствую в вас родственную душу. Да, мы с вами родственные души, и вы тоже это понимаете.
— Говорите тише, пожалуйста.
— Боитесь все-таки, что Харриет услышит! Не понимаю, как можно вообще питать какие-то чувства к этой слезливой бабе?
— Простите, но мне нечего вам ответить. И меня не очень интересует, что еще вы имеете сказать.
— Боже, какие мы холодные! Ничегошеньки себе не позволяем, даже ради интереса, ни-ни! У вас, наверное, рыбья кровь. Ясно, почему вы так ничего и не сотворили, кроме никудышных детективчиков. Зато постелька у вас тепленькая, так и хочется раздеться — и под одеяло. Раздеться? Вы же меня хотите, я вижу! Ну вот, я ваша. Видите, как вам везет? А хотите, я расскажу вам про свою жизнь?
— Спасибо, не надо. Просто уйдите.
— Да что вы вообще знаете о настоящей жизни? Вы не знаете, как это тоскливо, когда кругом одни подонки, и сам ты никому не нужен. И что такое по-настоящему страшно, понятия не имеете! Так я вам расскажу — хотите вы или не хотите. Пусть хоть что-нибудь отложится в вашем рыбьем мозгу. Я буду знать, что вы видели мою грудь и слышали про моего брата, — это меня немного утешит.
— Про какого брата?
— Про моего. У меня есть брат, на два года младше меня. Он дурачок. Мой отец ненавидел его и каждый день бил — на моих глазах. И так все мое детство. Все время бил по голове — нарочно по голове, чтобы он ничего не мог соображать. Мать, естественно, этого не видела, к тому времени ее уже след простыл. Так вот, брат мой, когда пошел в садик, был еще совершенно нормальный, умненький ребенок. Но к двенадцати годам он уже был готов, отец добился своего. Бил, бил, бил его — и добил, вышиб-таки из него все мозги. А знаете, какой он красивый, я таких в жизни не видела. Ему даже разрешают носить длинные волосы. Высокий, статный — прямо писаный красавец. Только совершенно глухой, и умом как малое дитя. В уборную и из уборной его водят за ручку. Я езжу к нему раз в месяц, но он меня не узнает. Он никого не узнает. Такой красивый дурачок. А отец женился во второй раз, счастлив. У них маленькая девочка, в которой он души не чает. Вот так. Ну что, представляете, каково с этим жить? Хотя вряд ли: где вам такое представить. Но ничего, я все равно рада, что рассказала. Теперь вы меня никогда не забудете, я сделала зарубку в вашей памяти. Можете, если хотите, даже написать об этом. Если, конечно, вы вообще способны писать о настоящей жизни. Это страшно, и это не какая-нибудь фальшивка.
— Не думаю, чтобы на этом можно было построить сносный рассказ, — сказал Монти.
— Не думаете? — Немного помолчав, Пинн встала и накинула на себя плащ. — Я никогда еще никому не рассказывала о своем брате, даже Эмили. Знаете, я убила бы его, если бы могла. Иногда мне даже снится, как я его убиваю: закалываю длинным, очень острым ножом, потом этим же ножом вырезаю у него из груди сердце.
— Уходите, прошу вас, — сказал Монти.
— Ухожу, ухожу. Вы тоже в некотором смысле убийца. Ну, меня-то это не отпугивает, как вы понимаете. Надеюсь, после всего этого вы не рассчитываете, что никогда больше меня не увидите? Мы ведь теперь с вами все равно как переспали. И, по-моему, вам понравилось.
— Я включу вам на лестнице свет, — сказал Монти. — Постарайтесь, пожалуйста, потише.
Он бесшумно вышел из своей комнаты и щелкнул выключателем. Пинн, не глядя на него, прошла мимо и стала спускаться по лестнице. Монти вернулся в спальню и лег на кровать. Отметил про себя, что уже второй раз после смерти Софи испытывает нечто похожее на физическое возбуждение. Но он уже забыл Пинн. Душу терзали бесчисленные призраки Софи, плывущие перед его закрытыми глазами.
— У Пинн подозрительно довольный вид, — сказала Эмили.
Блейз ничего не ответил. Стоя рядом с Эмили на балконе, он смотрел, как Кики Сен-Луа садится в свой открытый спортивный автомобиль. Кики была одета в длинную ярко-красную бесформенную рубаху и черные коротенькие бархатные шортики. Стройные обтянутые бледно-зелеными колготками ножки втянулись внутрь машины, и дверца захлопнулась. Пинн уже сидела на месте пассажирки. Кики подоткнула свои длинные блестящие волосы под ворот рубахи — чтобы не мешали, — повязала голову, поверх широкополой зеленой шляпы, длинным прозрачным шарфом и, не глядя вверх, прощально взмахнула смуглой рукой. Пинн послала Эмили и Блейзу лучезарную улыбку и радостно замахала обеими руками. Желтый автомобиль взревел и сорвался с места.
— Я говорю, вид у Пинн очень уж довольный.
— Да, пожалуй.
— Послушай, Блейз, думаешь, я не замечаю, как ты пялишься на эту сучку Кики? Ты ее часом не возжелал?
— Да нет же, что ты! Мужчины всегда пялятся, так уж они устроены. Эм, посмотри на меня. Я тебя люблю, понимаешь ты это?
— Ну, то-то же. Но все равно меня беси