Через несколько минут послышался шум поезда. Поезд промчался мимо будки, перекрыв на несколько минут свет, и остановился на станции. Мать отбежала к противоположному краю платформы, чтобы еще раз взглянуть на дорогу, — но ее уже звали. Она вернулась, начала заталкивать в вагон чемоданы, потом Люку. Дверь захлопнулась, но почти в ту же секунду мать показалась в окне. Все время, пока поезд, мелькая между деревьями, набирал ход, и до последнего момента, пока он не исчез за поворотом, Дейвид видел в окне ее лицо. Потом еще некоторое время воздух над рельсами гудел и вибрировал; потом все стихло. Выбравшись из своего укрытия, Дейвид дотащился до станции, перешел по пешеходному мостику на ту сторону и медленно побрел по дороге к Худхаусу. Так, конечно, было дольше, но идти через холмы у него не было сейчас ни сил, ни желания. Наконец горячий, песчаный, сосновый запах железной дороги остался позади. Я совершенно один, думал Дейвид. В первый раз в жизни я один, меня бросили. У меня нет ни отца, ни матери. Она села в поезд. Ей не надо было этого делать. Она села в поезд и уехала без меня.
У него не было никакой особой цели, только выстоять, выдержать, не поддаться. Не поддался — и что дальше? Предоставленный сам себе, он один брел теперь по дороге в пустой дом. Ничего, она вернется, думал он. Но когда? Каждая клеточка в нем чувствовала и знала, как отчаянно его мать рвалась отсюда прочь. Конечно, был еще Монти, и был Эдгар. Однако от Монти Дейвид и сам в последнее время несколько отдалился. Монти не захотел с ним разговаривать, когда это было так важно для Дейвида, — он вдруг замкнулся, точно онемел. Даже мать Дейвида отвергла Монти. «Ах, это бесполезно», — сказала она недавно, практически захлопнув дверь у Монти перед носом. Да, Монти — это бесполезно, Эдгар скоро уедет к себе в Оксфорд, и Дейвид останется один. Он даже не может вернуться в школу, после всех этих телефонных звонков. Всю жизнь кто-то заботился о нем — кормил его, одевал, давал деньги, говорил, что надо делать. Кто позаботится о нем теперь?
— Дейвид! — донесся словно издалека голос Пинн. — Спишь ты, что ли? Или в транс впал?
— Нет, все в порядке.
— Ты голоден? Завтракал сегодня? Принести тебе бутерброд, что-нибудь приготовить?
— Спасибо, не нужно.
— Сядь хоть на минутку. У меня в голове все плывет, когда я на тебя смотрю.
Дейвид рывком сел и, склонившись к самым коленям, провел правой рукой по лицу. Он и правда чувствовал себя скверно и как-то очень странно. Было трудно дышать.
— Она скоро вернется, — сказала Пинн и нежно, но решительно потянула к себе его левую, свободную руку.
— Не скоро.
— Куда она поехала?
— К дяде, в Германию.
— Ну, значит, вернется немного позже. Ничего, ты же уже большой мальчик, правда?
Зазвонил телефон. Это мать звонит из Паддингтона, тотчас понял Дейвид.
— Нет, не снимай, пожалуйста, трубку. Закрой лучше дверь.
Пинн плотно затворила дверь в прихожую.
— Кики придет? — спросил Дейвид, стараясь не замечать настойчивого дребезжания. — Ты говорила, она придет.
— Нет, — помолчав, ответила Пинн.
— Почему?
— Она полюбила другого.
Моего отца, подумал Дейвид, и у него защипало в глазах. Он видел, как они уезжали вместе в отцовской машине.
— Прощай, — прошептал он словно про себя, зажав одной рукой глаза. — Прощай навсегда. — Его вторая рука по-прежнему лежала в ладони Пинн. Телефон продолжал звонить.
Пинн сняла очки.
— Ну, и что ты теперь собираешься делать? — спросила она.
— Не знаю.
Она начала расстегивать его рубашку. Когда все пуговицы до пояса были расстегнуты, ее ладонь скользнула внутрь и уверенно легла ему на грудь. Это какое-то особенное скользящее движение, эта тяжесть ее руки, ласкающей и в то же время властной, слегка сжимающей его плоть, произвела в нем немедленные и очень сложные перемены. Только что он чувствовал себя растерзанным, будто его сначала распяли, потом рвали на части и пытали ревностью, одиночеством, страхом, гневом и презрением — так что в конце концов от него остались лишь жалкие клочья, раскиданные во мраке. Но вдруг, за какую-то долю секунды, он весь воспрянул и подобрался, подчиняясь власти ласкающей женской руки. Он видел, как под влиянием происходящих в нем самом изменений лицо Пинн тоже непостижимым образом менялось и приковывало к себе его взгляд. Розовые округлые щеки — влажные губы — зеленые глаза — копна тщательно завитых медно-рыжих волос.
— Возьми меня, — сказала Пинн.
— Не могу. — Дейвид убрал ее руку со своей груди, но не выпускал; и вторая его рука тоже оставалась у Пинн.
— А Кики взял бы? Ты думал о ней?
— Да.
— Она снилась тебе?
Дейвид вспомнил ревущую лавину из своего сна. — Да.
— Тебе нужна не она. Тебе нужна женщина. Возьми меня. Я никто, и я все. Я всего-навсего идол, воплощающий в себе волю небес. Я достойна тебя — потому что послана тебе судьбой. Ты видишь меня сейчас впервые в жизни, но я видела тебя много, много раз, ты приходил в мои сны. Твоя молодость и красота священны для меня. Я преклоняюсь перед твоей невинностью. Доверься, отдай ее мне. Твой час настал. Не бойся — и люби меня хоть чуть-чуть в твоем сердце. Не думай, я не посягну на твою свободу, не стану тебя удерживать. Потом я отпущу тебя, даже сама прогоню тебя прочь — иначе как бы я посмела только что спрашивать о твоей матери? Я хочу тебя, ты нужен мне сейчас, так тебе предопределено. Тебе, а не мне. Но мне нужна еще частичка тебя самого, частичка твоей любви. Я никогда и никого не просила о любви — только тебя, сейчас. Если ты сможешь дать мне ее сегодня, тебе откроется новый мир, в котором ты уже будешь мужчиной. Ты никогда не поймешь, кто я и что я, но поверь, сегодня мы с тобой не можем сделать друг другу ничего плохого — только хорошее. Прими же мою мольбу и не бойся. Никакая другая женщина никогда не будет говорить с тобой так, как я, и второй такой минуты в твоей жизни уже не будет. Иди ко мне. Пожалуйста!
В наступившей тишине Дейвид слышал собственное дыхание, биение своего сердца — или это было ее сердце? Оно колотилось все чаще и сильнее, словно подчиняясь растущему напряжению ее слов. Лицо Пинн стремительно преображалось в прекрасную маску, состоявшую, казалось, из одних только зеленых глаз, из одного прикованного к его лицу взгляда. На Дейвида еще никто никогда в жизни не смотрел так. Воздух вокруг него сделался вдруг странно разреженным. Они вместе поднялись и стояли теперь молча.
— Подожди, — хрипло проговорил Дейвид, — я только… — Он почти бегом выскочил из комнаты, запер входную дверь — на ключ, на задвижку, потом дверь на кухне — тоже на задвижку. Пинн ждала его в прихожей.
Лицо ее было уже не таким спокойным и уверенным, как раньше, будто растущее внутри нее желание легкой дымкой затуманивало ее взгляд.
— Но ты сможешь хоть чуточку любить меня — пусть только сегодня, сейчас? Сможешь?..
— Да, — сказал Дейвид. — Да.
— Ты никогда не поймешь, но… я совершила героический поступок, и… ты моя награда… Столько всего пришлось пережить, и теперь… каждая крупица чьей-то нежности…
— Да, да, да…
— Идем же, мой хороший.
Они стали подниматься по лестнице.
— Ну, как тебе? — спросил Монти.
— Супер. — Кики Сен-Луа, уже полностью одетая, застегивала босоножки.
Монти, в одной рубашке, все еще возлежал на подушках в своей растерзанной постели.
Он смотрел на Кики с нежностью и изумлением. Какая она милая и ладная: ножки обтянуты гладкими коричневыми колготками, в вырезе короткого сиреневого платьица — легкого, почти невесомого — матово поблескивают только что застегнутые молочно-белые бусы; блестящие, будто полированные темно-золотистые волосы лежат идеально ровно по всей длине, волосок к волоску, — такая свежая, словно только что отчеканенная, и в то же время отчеканенная для того, чтобы ею можно было пользоваться и наслаждаться. И эта девушка только что была для него огромной вселенной, в которой беспорядочно перемешались мысли и чувства, дух и плоть, он и она.
— Что ты думаешь? — спросила Кики.
— Не «что», а «о чем». О чем я думаю.
— О чем ты думаешь?
— Ты такая презентабельная, — сказал Монти. — Я хочу сказать, у тебя совсем не помятый вид, будто нетронутый. Даже не верится, что ты та самая девушка, с которой мне только что было так замечательно в постели.
— Я та самая девушка! — Оттолкнувшись одной ногой от края кровати, Кики прыгнула на постель и приземлилась рядом с Монти, но тут же перевалилась на него. Монти почувствовал, как ее босоножка прижимается к босым пальцам его ноги, а гладкий нейлон скользит по его бедру; сиреневый подол задрался, ее губы коснулись его подбородка, длинные волосы разметались по подушке, по его шее и лицу. Он снова вдохнул в себя яблочный аромат ее кожи, запах ее пота, ее сиреневого платьица, ласковую прохладу ее волос.
— Платье помнется, глупышка.
— Я хочу, чтобы оно помялось, чтобы я была твоя помятая Кики и чтобы ты меня раздел!
— Я уже тебя раздевал. Надеюсь, тебе правда показалось, что это было супер. Хотя в какой-то момент мне было не очень понятно, о чем ты думала.
— Я не думала.
— Ну, что ты чувствовала. Очень было больно?
— Нет, нет, Монти, было так здорово… То есть, конечно, больно — но зато так… Ах, Монти, как я счастлива!
— Смотри, не слишком увлекайся своим счастьем, — сказал Монти, отстраняя ее от себя. — Не забывай, о чем я сразу тебя предупредил. Ну-ка, в сторону, дай мне одеться. — Он встал и принялся искать свои брюки.
— Я люблю тебя, Монти, — сказала Кики. — Разве что-нибудь не так?
— Если что и не так, то только со мной, — ответил Монти, затягивая ремень. — Многие сочли бы меня преступником. И если у тебя потом начнутся какие-нибудь неприятности, то это еще больше их в этом убедит. Так что ты уж позаботься, чтобы неприятностей не было, — ради меня. В этом смысле я полагаюсь на тебя, это была ч