ря: «Уходи, пока ты еще можешь найти свой дом».
Ньягол, мать Семо, вздохнула. Разогнув спину, она посмотрела в небо и снова принялась убирать угол, загаженный курами. Чтобы перебить запах, высыпала туда горячие уголья. Скользнула рассеянным взглядом по столу. Внимание ее привлекло письмо Семо, которое муж принес вечером с фермы вождя. Ньягол смела уголья в совок и выбросила их в огород позади дома.
В субботу из Найроби приезжает сын с новой женой, и тут уж визитам родственников и соседей не будет конца. Все явятся на даровое угощение. К тому же — новая жена! Многим любопытно посмотреть на нее. Придется позвать подругу Ачолу Рослиду. Вот уж прекрасная хозяйка! Все у нее выходит вкусно и ненакладно, и нрав неунывающий — словом, лучшей помощницы не сыскать. К тому же она очень любит Семо и почтет зачесть для себя порадовать его хорошим угощеньем.
В письме сообщалось, что сын устал после годового отчета и хочет отдохнуть в тишине, дома, подальше от сутолоки большого города. Он едет домой отдохнуть, но только покоя здесь не жди. Кто она такая, чтоб заявить родственникам: «Не приходите, моему сыну нужен покой»? Ньягол высыпала первую корзину маиса на расстеленную циновку и пошла за второй.
— Айо, Очинг, скорей сюда, отгоняйте кур от маиса!
Ребятишки, игравшие возле амбара, прибежали с длинными бамбуковыми палками и заняли сторожевые посты возле циновки. Для начала, пожалуй, хватит трех корзин, решила Ньягол. Надо подготовить просо и сушеный маниок. Маниок с просяной мукой — любимое блюдо Семо.
Ньягол, хоть и была обеспокоена тем, как получше принять Семо, мучилась мрачными предчувствиями из-за женщины, на которой сын женился тайком. Однажды утром из Найроби пришло письмо, в котором он извещал родителей, что женился. В конце была приписка: «Надеюсь, вы с отцом все правильно поймете». Овуор пришел в ярость.
— Женитьба — святое семейное дело! Мы ничего не знаем ни о девушке, ни об ее родителях! Я не признаю этой женитьбы! — разбушевался он и, швырнув письмо в сундук, гневно захлопнул крышку. Он не собирался отвечать на это послание, хоть Ньягол молила его об этом со слезами на глазах:
— Мы же христиане. Ну и пусть он сделал ошибку, пусть знает, что по обычаю невесту сын не выбирает. Но раз уж он женился, попросим его написать обо всем подробно. Зачем затевать ссору?
Ньягол горько плакала, когда ее невестка Айимба утонула в озере, там где купались даже дети. Женщины, ходившие по воду, увидели ее кувшин у озера и подняли тревогу. К исходу дня ее тело было обнаружено далеко от дома, на гальке, у истока реки возле Ньянжинья.
Семо был потрясен утратой и целыми днями не притрагивался к пище. После похорон он ходил как помешанный, и Ньягол упросила преподобного Юсуфа Мало помолиться вместе с ним, чтоб смягчить боль. Вечерами он бесцельно слонялся по дому, ходил к могиле, стоял у ворот. Утром просыпался ни свет ни заря и, обливаясь слезами, точно женщина, звал Айимбу, восхваляя ее красоту. Родственники говорили Ньягол:
— Уж больно долго Семо по жене убивается, того и гляди рассудком тронется. Айимбу не вернешь. Наши сыновья уговорят его помыться, сменить белье. Они помогут ему пережить горе.
Но как ни старались братья, Семо оставался глух к уговорам.
— Я жил для Айимбы. Она унесла с собой мое здоровье и силу, — жаловался он матери.
Когда прошел месяц траура, Семо вернулся на работу в город, ссутулившийся и постаревший. Ньягол знала, как велика потеря сына. Второй такой красавицы в Уагусе не было. Ее любили и прихожане местной церкви, и родственники, которых она вконец избаловала подарками из города. Ньягол не смела задать себе вопрос, который был на устах у всех: что толкнуло Айимбу на самоубийство? Чего, ей не хватало в жизни? Красотой не обижена, дорогих платьев и побрякушек — не счесть. Муж ее обожал, и она ждала ребенка. Так спрашивали друг друга люди, оплакивая Айимбу. Одна женщина сказала:
— Сколько нас, бедных, всю жизнь мается в нищете и убожестве, а тут — весь мир у ее ног, и она себя жизни лишила. Вот сумасшедшая!
Так и осталось для всех тайной за семью печатями, почему ушла из жизни Кристина Айимба, ожидавшая третьего ребенка. Ньягол винила во всем правительство. Семо занимал пост главного бухгалтера Восточно-Европейского акционерного общества. У него был большой дом в Дар-эс-Саламе и хорошо обставленная квартира в Найроби. Иногда он целый месяц, а то и два сидел, проверяя счета в Найроби. Порой на это уходило несколько недель. Он никогда не брал с собой Айимбу. Считалось, что она должна все время жить в Дар-эс-Саламе, где преподавала домоводство в женской школе.
Мать не может заправлять делами сына, особенно такого образованного, как Семо, имевшего три дома — в Дар-эс-Саламе, Найроби и Уагусе. Как-то раз Айимба намекнула: жаль, мол, что Семо живет подолгу в Найроби один. В этом городе полно шальных женщин, готовых платить мужчинам за любовь.
— На твоем месте я бы поехала с ним, — посоветовала Ньягол. — Будешь рядом, совсем другое дело.
Но Айимба, посмеявшись, сказала:
— Нет, мама, гоняться за ними — только их портить. Бог даст, мне повезет.
Пожалуй, она была права, и Ньягол одобрительно кивнула:
— Будь по-твоему, дочка. Все в руках божьих.
И еще одна мысль терзала Ньягол: едва год минул со смерти Айимбы, а он уж женился. К чему такая спешка? Ведь Семо любил Айимбу, на руках носил. Вся семья, бывало, мучилась ревностью, да ничего поделать не могла: у Семо только и свету в окошке, что жена. Но Айимба и сердце свекрови завоевала — ничего для нее не жалела, и дом обставила, и на обновки не скупилась, и деньги присылать не забывала. До того дело дошло, что родственники повадились заходить к Ньягол в конце месяца, поддразнивали: мол, ты от снохи жалованье получаешь. Так почему же Семо не обождал, почему память о жене-красавице не помешала ему кинуться в объятия другой женщины? Уж она-то вытеснит Айимбу из его сердца.
Ньягол ни с кем не поделилась своими опасениями. Может, это просто ревность? Не хочется отдавать другой женщине то, что принадлежало ей и Айимбе? Новая жена приедет через три дня. Придется им с мужем смириться и постараться поладить с молодой. Однако Ньягол наперед знала: какой бы хорошей ни оказалась сноха, она всегда будет для нее лишь бледным отражением Кристины Айимбы.
Сара не рассердилась, когда вечером Семо сообщил ей новость: они оба берут месячный отпуск и в пятницу уезжают в Уагусу. Она поехала туда с легкой душой, предвкушая встречу с родителями мужа.
Все сложилось удачно для Семо. Саре очень понравились старики и сама Уагуса. Она поднималась рано и уходила за водой, а потом бегала, разувшись, по сахарно-белому песку на берегу озера. Отдыхать здесь было ничуть не хуже, чем на роскошных курортах, которые она видела в кино. Молодая сноха наполняла водой все кувшины в доме, а потом в полдень с согласия родителей снова возвращалась на озеро посмотреть, как рыбаки тянут сети и бережно вытаскивают на песок свои знаменитые каноэ. Широко открыв глаза, Сара наблюдала в сторонке, как швыряют на песок живую рыбу из озера. Сердце ее замирало, когда рыба начинала, задыхаясь, хватать ртом воздух. Женщины и ребятишки постарше копошились в улове, торговались с рыбаками и, расплатившись деньгами либо зерном, спокойно кидали бьющуюся рыбу в корзинки и отправлялись домой. Рыбаки промывали сети, чистили каноэ, а потом, присев на корточки, вели неторопливый разговор, поглядывая на лениво бегущие сверкающие волны.
Сара в жизни не видела ничего подобного. Она выросла в городе и, даже отправляясь навестить родных в Гем, никогда там долго не задерживалась. Ее родня называла реку Яла озером, и она тоже так считала, потому что Яла была длинная и широкая. В сезон дождей она выходила из берегов, затопляя соседние поля. Теперь Сара, затаив дыхание, глядела на необозримую водную гладь, куда Яла неутомимо несла свои воды.
Как-то раз, когда Сара отправилась домой, добрые рыбаки подарили ей почти полную корзину рыбы. Сара несла ее с опаской. Ей было смешно и боязно: а вдруг укусит?
В приподнятом настроении она вбежала в дом за прищепками, чтобы развесить белье, которое она постирала на озере. Семо ушел рано: он собирался закупить продукты в ближайшей продуктовой лавке в двенадцати милях от Уагусы. Сара сгорала от нетерпения поделиться с ним своими новыми впечатлениями. Надо обязательно уговорить его вместе сходить на озеро — полюбоваться притомившимся солнцем над спокойной водой в предзакатный час. Она, конечно, не пойдет с ним рука об руку, чтоб избежать лишних пересудов. Так повелось лишь в городах, где люди, по мнению сельчан, потеряли всякий стыд.
Сара открыла чемодан, где лежал мешочек с прищепками, и, порывшись, нашла его. В дверях появилась смущенная девочка-подросток.
— Бабушка сказала, как развесишь белье, приходи в большой дом к чаю.
— Спасибо. А как тебя зовут?
Девочка застенчиво глянула на длинные волосы Сары, накрашенные ногти и умчалась, так и не ответив. На лице Сары мелькнула улыбка. Придется, пожалуй, сегодня же снять лак и заплести косу. Здесь принято ходить просто, не то что в Геме, у нее на родине, где без нейлоновых чулок, парика и маникюра и в будни на люди не покажешься.
Сара повесила на веревки рубашки Семо, две свои блузки и наклонилась было за юбкой, но вдруг увидела распятие в зарослях листвы, буйно разросшейся после дождей. Сердце ее упало. У основания распятия лежала плоская мраморная доска, почти заросшая травой. Должно быть, могила, подумала Сара. У нее опустились руки, и юбка упала в ведро. Кто же умер в этом доме? Родители живы. Может быть, брат или сестра Семо?
Она бросила взгляд в сторону большого дома, где свекровь ждала ее к чаю. У дверей никого не было, никто не подсматривал за ней, даже дети. А что, если незаметно подойти к плите и прочитать надпись? Но Сара тут же пристыдила себя: нельзя нарушать обычай. Человек, впервые приехавший в гости, не смеет подходить к могиле и рассматривать надгробную плиту: могут обвинить в колдовстве. Придется подождать, пока ей скажут, кто погребен здесь. Она не имеет права даже спросить об этом.