верят, даже в себя. Когда пришли союзники, разглагольствуя о свободе и демократии, не поверили и им. Мы смотрели только на ломоть хлеба в их руках, прикидывая, какую они потребуют за него плату. Голодные не верят даже в ломоть хлеба, пока он не окажется в животе. Такое вот положение сложилось на юге. Побежденные, голодные, забытые всеми люди. И они это знали.
— Но Нероне не забыл их, — возразил Мередит. — Он остался с ними. Он ими руководил.
— Нет. Там появились новые господа. С новенькими автоматами, туго набитыми вещмешками и разрешением от союзников очистить горы и поддерживать порядок до сформирования нового государства. У них был хлеб, и консервы, и шоколад. Их было много, и они были сильны, потому что Черчилль сказал, что пойдет на сделку с кем угодно, лишь бы установить порядок в Италии и спокойно готовиться к вторжению во Францию. Что мог противопоставить им Джакомо Нероне, ваш неизвестный, появившийся ниоткуда?
— Но что он пытался сделать? Именно это интересует меня. Почему одни защищают его, как святого, а другие отвергают и выдают палачам? Чем он помешал партизанам?
— Все тут записано, — устало сказал епископ. — Они назвали его коллаборационистом. Его обвинили в пособничестве немцам.
— Этого недостаточно, — возразил Мередит. — Недостаточно для того, чтобы объяснить ненависть и насилие, чтобы понять, почему одна из двух деревень процветает, а другая еще глубже увязает в нищете. Недостаточно и для нас. Народ считает его мучеником, умершим за веру и христианскую мораль. Мы видим лишь политическую экзекуцию, несправедливую, жестокую, но всего лишь экзекуцию. Нас же занимает не политика, но святость, прямые взаимоотношения человека и создавшего его бога.
— Возможно, в этом суть — хороший человек, запутавшийся в политике.
— Вы в это верите?
— Так ли важно, во что я верю, монсеньор?
Их взгляды встретились. И внезапно Мередиту открылась истина. Этот человек тоже нес свой крест. Он мог быть епископом, но и его мучили сомнения и страхи. Искра сострадания затеплилась в сердце Мередита и он ответил:
— Важно ли это? Думаю, что да.
— Почему, монсеньор?
— Потому что вы, как и я, боитесь перста господнего.
Монсеньор Блейз Мередит и Орелио, епископ Валенты, столкнулись еще с одним противоречием — чудесами Джакомо Нероне.
Они стояли на широкой, выложенной плитами террасе виллы, с которой открывался вид на долину, где рабочие не спеша переходили от дерева к дереву, опрыскивая их из портативных баллонов, висевших у них за плечами. Другие работали на дамбе, устанавливая ворота шлюза для регулирования расхода воды, поступающей на окрестные фермы. За водосливом по серому склону холма поднимались женщины с корзинами камней для ограждения виноградных террас и плодородной земли.
Они напоминали муравьев, маленьких и трудолюбивых, и Мередит подумал, что видит перед собой чудо почище тех, что описаны в кожаном фолианте: волей одного человека бесплодная земля превращалась в цветущий сад. Он сказал об этом епископу, и на интеллигентном лице последнего заиграла улыбка.
— Это плохая теология, друг мой, но приятный комплимент. Для этих людей действительно произошло чудо. Внезапно у них появилась работа, хлеб на столе и лишний литр оливкового масла для готовки. Они не могут понять, как это произошло, и даже сейчас подозревают, что тут что-то нечисто. Эти опрыскиватели, например… — епископ указал на горбатые фигурки меж апельсиновых деревьев. — Мне пришлось купить их на собственные деньги, но они стоят каждой заплаченной за них лиры. Год или два назад эти люди опрыскивали свои деревья из плевательницы — бака с водой, в который мужчины сплевывали пережеванный табак. Кое-кто из стариков отказывается признать, что мой метод лучше, чем их. Я смогу убедить их, лишь собрав по три апельсина на каждый собранный ими и продав мой урожай вдвое дороже, потому что мои апельсины более сочные. И мы докажем, что будущее за нами.
— Вы для меня загадка, — честно сказал Мередит.
— Почему?
— Какое отношение имеют апельсины к человеческой душе?
— Самое непосредственное. Нельзя разделить человека надвое и холить душу, бросив тело в сточную канаву. Если бы господь бог задумал человека именно таким, то создал бы его в виде двуногого существа, таскающего душу в мешке, болтающемся на шее. Душа человека достигает спасения, находясь в его теле, взаимодействуя через него с материальными объектами. Засохшее дерево, невызревший апельсин — нарушение божественного плана. Нищета, которой можно избежать, — еще большее нарушение, потому что является помехой на пути к спасению. Когда не знаешь, где взять еду на следующий день, можно ли думать о состоянии души? Голод не признает моральных устоев, друг мой.
Мередит задумчиво кивнул.
— Я и раньше отмечал, что обычно миссионеры оказываются лучшими священниками, чем их собратья в центрах христианства.
Епископ пожал плечами.
— Павел шил шатры, чтобы не быть обузой. Христос сам плотничал в Галилее, и я уверен, что считался неплохим плотником. Когда я умру, я хотел бы, чтобы меня помнили не только хорошим священником, но и хорошим фермером.
— Этого достаточно для вас, для меня. Возможно, и для господа бога. Но достаточно ли этого для всех и каждого?
— Что вы имеете в виду?
— Вокруг нас полно чудес. Чудо апельсинового дерева. Чудо божественного замысла, не дающего слететь с осей разболтанным колесам вечности. Но люди жаждут знака, нового знака. Если они не получают его от бога, то обращаются к хиромантам, астрологам. И все это, — Мередит похлопал рукой по толстому фолианту, — указывает лишь на то, что люди требуют чудес на небе и на земле.
— И иногда получают их, — напомнил ему епископ.
— И иногда создают их сами, — возразил Мередит.
— Вы сомневаетесь в чудесах Джакомо Нероне?
— Я — адвокат дьявола. Сомневаться — моя обязанность, — Мередит печально улыбнулся. — Если подумать, странная задача стоит передо мной. Подвергнуть проверке проявления действий всемогущего бога, приложить канонический закон к создателю законов, по которым существует весь мир.
Епископ согласно кивнул.
— Да, пожалуй, проще думать только о Джакомо Нероне.
Блейз Мередит ответил со свойственной ему педантичностью.
— Соотношение приписываемых новому святому чудес с современным уровнем медико-правовых знаний — проблема проблем каждого разбирательства. На сегодняшний день предлагается следующее. Создать комиссию, которая утверждает критерии, соответствующие как медицине двадцатого столетия, так и жестким требованиям церкви. Исцеленный прибывает с полной историей болезни. Комиссия проводит тщательное обследование пациента, включая рентген и всевозможные анализы. Психические заболевания не рассматриваются. В расчет принимаются лишь глубокие поражения внутренних органов с достаточно предсказуемым исходом. Если отмечается полное выздоровление, после завершения обследования комиссия выдает временное удостоверение. Окончательное решение принимается два года спустя, после нового медицинского обследования.
— Этот метод считается достаточно надежным, — продолжал Мередит.
— Он позволяет нам заявить, что исходя из уровня знаний современной медицины имевшее место исцеление являет собой приостановление действий известных законов природы или произошло вопреки им. Но обычно мы имеем дело лишь с показаниями очевидцев, путаными историями болезни, в редком случае с подтверждением местного доктора. Возможно, чудо действительно произошло. Но в юридическом смысле, в соответствии с каноническими требованиями, доказать это очень и очень сложно. В принципе мы можем принять решение только на основании показаний неспециалистов, но стараемся этого не делать.
— А как обстоит дело в случае Джакомо Нероне?
— Из показаний сорока трех свидетелей, которые я прочел, только три в какой-то степени соответствуют каноническим требованиям. Первое — излечение старушки, страдавшей рассеянным склерозом, второе — мэра Джимелло Маджоре от травмы позвоночника, полученной во время войны. В третьем речь идет о ребенке, умиравшем от менингита, но выздоровевшем после наложения реликвии Джакомо Нероне. Но даже и они…
— Мередит помолчал, а затем продолжил тем же адвокатским тоном. — Даже они требуют более тщательного рассмотрения, прежде чем мы подумаем о том, чтобы принять их в качестве доказательств.
К его удивлению, епископ улыбнулся.
— Я сказал что-нибудь забавное? — поинтересовался Мередит.
— Нет, нет. Просто я спросил себя, а что происходило в старину, когда медицина только оформлялась как наука, а церковные законы были более лояльными. Вероятно, многие из тех чудес сейчас не признали бы таковыми?
— Скорее всего да.
— И есть святые, перед которыми преклоняются, хотя сведения о них столь невразумительны, что само их существование весьма сомнительно?
— Это так. Но я не понимаю, к чему вы клоните.
— Некоторые теологи, — холодно ответил епископ, — вновь протаскивают идею о том, что канонизация святого является непогрешимым решением папы, объединяющим всех верующих. С моей точки зрения, это достаточно спорное утверждение. Приобщение к святым основано на биографии и исторических сведениях о чудесах. И в то и другое может вкрасться ошибка. А каждый новый святой — добавление к календарю.
— Я согласен с вами, — нахмурившись ответил Мередит. — Но не понимаю, почему вы придаете такое значение мнению теологического меньшинства.
— Меня беспокоит не мнение, Мередит. Это тенденция. Тенденция скрыть суровую простоту веры под грудой комментариев, толкований, предположений, чтобы не только верующие, но все прочие не добрались до нее. Я сожалею об этом. Сожалею, потому что это нагромождение становится барьером между пастырем и людскими душами.
— Вы верите в святых, ваша милость?
— Я верю в святых, как верю в святость. Я верю в чудеса, как верю в бога, который может приостановить или повернуть вспять действия введенных им законов. Но при этом я убежден, что почерк бога ясен и прост, чтобы написанное могли прочесть все люди доброй воли. И я сомневаюсь в его присутствии там, где налицо путаница и противоречия.