гут нас отрицать. Они могут оскорблять и убивать нас, но уничтожить нас всех они не могут. Эта земля наша, потому что мы вышли из нее, мы поили ее своей кровью, ее орошали наши слезы, мы удобрили ее своими мертвыми. Поэтому, чем больше нас уничтожают, тем больше полнится она духом нашего искупления. Они смеются, но мы знаем, кто мы и где мы, а их прибывают новые и новые миллионы, и они не знают и не могут стать едиными.
— Но скажите нам, как нам узнать, кто мы, отец Хикмен?
— Мы знаем, где мы, по тому, как мы ходим. Мы знаем, где мы, по тому, как мы говорим. Мы знаем, где мы, по тому, как мы поем. Мы знаем, где мы, по тому, как танцуем. Мы знаем, где мы, потому что в наших умах и сердцах слышим собственную мелодию. Мы знаем, кто мы, потому что когда мы дарим нашему дню биение нашего ритма, вся эта земля говорит: аминь! Она улыбается, преподобный Блисс, и начинает двигаться в нашем ритме! Не стыдитесь, братья мои! Не сгибайтесь. Не выбрасывайте того, что у вас есть! Продолжайте! Помните! Верьте! Доверьтесь биению внутри нас, которое говорит нам, кто мы. Доверьтесь жизни и доверьтесь этой земле, которая есть вы. Не обращайте внимания на насмешников, на издевателей — они приходят сюда, потому что не прийти не могли бы. Они могут отрицать ваше право на жизнь, но не ваше ощущение жизни. Они ненавидят вас потому, что стоит им посмотреть в зеркало, как их переполняет горькая желчь. Так забудьте о них и, самое главное, не отрицайте самих себя. Их волосы прикручены к взбесившейся карусели. Они превращают жизнь в постоянное напряжение и тревогу, тревогу и напряжение. Оглянитесь вокруг и посмотрите, кого нужно ненавидеть; оглянитесь вокруг и посмотрите, чего можно добиться. Но только знай себе продвигайтесь и продвигайтесь вперед, дюйм за дюймом, как гусеница. Если сложишь много-много раз один и один, соберется у тебя миллион. Была целая груда июньских дней до этого дня, и, говорю вам, их будет еще целая груда прежде, чем мы станем по-настоящему свободны! Но держитесь ритма, держитесь ритма и держитесь пути. Пусть презирает вас кто хочет, но вы, в самой глубине души, помните: жизнь, которую мы вынуждены вести, есть лишь подготовка к другому, лишь школа, преподобный отец Блисс, Сестры и Братья; школа, пройдя через которую, мы сможем увидеть то, чего другие, слишком ослепленные собой, увидеть не могут. Наступит время, когда глазами их придется стать нам; время начнется и повернется назад. Говорю вам: начнется время и вернется по спирали назад…
Рудольфо АнайяДЕРЕВНЯ, КОТОРУЮ БОГИ ВЫКРАСИЛИ В ЖЕЛТЫЙ ЦВЕТ
Перевод М. Загота
на там, понизив голос, уверяли местные жители, к югу от Ушмаля — деревня, которую боги выкрасили в желтый цвет.
Он уже слышал эту легенду, пока бродил по деревням, обедал в cantinas[16], разглядывал товар на mercados[17], — истории из прошлого рассказывались везде, где собирались индейцы, — и чем дольше он оставался на Юкатане, тем чаще слышал об этой деревне. Стоило индейцам заговорить о ней, сумеречные глаза их зажигались, они понимающе кивали, а потом, заметив, что среди них — чужой, отводили взгляд, и в воздухе густела зловещая тишина.
Садясь в Мериде на автобус, идущий в Ушмаль, он говорил себе: это очередная легенда в земле легенд, историям этим несть числа, как и развалинам майя, которыми усеяна вся Гватемала и Юкатан. Он сел у окна, устроился поудобнее и закрыл глаза. Что-то устал я гоняться за легендами, подумал он, изверился, поди его найди, вчерашний день.
Но зачем тогда он едет в Ушмаль? Был конец декабря, день зимнего солнцестояния. По всей Мексике и Центральной Америке есть сотни куда более интересных мест, масса деревушек, где пройдут старинные церемонии в честь умирающего солнца, на всякий случай поданные под слабеньким христианским соусом, но он знал, что в основе каждой из них лежат те же ценности и идеи, что были присущи изначальной, подлинной и древней церемонии. Ее цель, суть нисколько не изменились. С развитием культуры поменялась оболочка, но, захваченный действом обряда, он всегда ощущал, как пульсирует во времени некое наполненное глубоким смыслом силовое поле, всякий раз его бросало в дрожь, словно на его глазах происходило величайшее таинство. Но истинное откровение, к которому он так стремился в эти минуты, чудесная благодать, которую испытывали индейцы, на него не снисходила никогда. Он видел множество церемоний, но всегда был лишь сторонним наблюдателем и ни разу не испытал духовного освобождения или прозрения, каковое и было целью церемонии.
Пока автобус, пыхтя, переваливался через невысокие, ничем не примечательные холмы вокруг Ушмаля, он пребывал в легкой дреме, и ему снова снились древние развалины, среди которых он давно пытался найти ключ к разгадке времени и жизни в современном мире. Его первая поездка в эти края была в Каса-Гранде, на севере Мексики, к развалинам среди пустыни; через год он выбрался в Театиуакан, где вместе с другими туристами из Мехико карабкался на Пирамиду Солнца. Но лишь в Туле он впервые ощутил, каким ореолом, какой тайной окружено это древнее, священное место. Постепенно он осваивал земли майя, двигался на юг: Копан, Киригуа, Паленке, Тикаль, Тулум, Чичен-Ица… а сегодня, в день солнцестояния, — Ушмаль. Уу-шшш-мааль, звук-то какой, словно предсмертный выдох. В автобусе было жарко, душно, он судорожно схватил ртом воздух, выпрямился на сиденье и глянул в окно. Со всех сторон — зеленые джунгли. Скоро покажется Ушмаль.
Ушмаль, древний город майя, — это храмы поразительной красоты и огромной впечатляющей силы; люди, что их построили, были незаурядными астрономами и математиками. Майя точно вычисляли движение Солнца, Луны и других планет, когда Европа только начинала пробуждаться от мрачного сна средневековья. Здесь, на полуострове Юкатан, произошел один из таинственных выбросов во времени, яркой кометой сверкнувший на фоне истории человечества, но потом сюда явились испанцы и уничтожили почти все. Остались лишь легенды и сказания об этой древней цивилизации и ее тайнах.
Стела в Киригуа просчитывает время до четырех миллионов лет в прошлое, современному человеку такое удалось только недавно, когда появились компьютеры и атомные часы. Он подумал об этом, глядя на возделанные поля сизаля. Для этих людей время было богом, нет, не богом, а стихией, природной силой. По ночам они всматривались в небо, чертили свои лунные календари, точно знали, когда наступит солнцестояние, а когда — равноденствие, рассчитывали астрономические карты, и в конце-концов движение планет и звезд помогло им сделать вывод о рождении и жизни самой вселенной, их мощный дух позволил им вычислить точный момент, когда впервые затрепетала жизнь на планете Земля. Неужели им стало известно это? Неужели они определили точку отсчета, нулевой год нулевой миг, когда первая искорка жизни замерцала предвестником будущего на Земле? Если так, значит, в тот миг в том месте была сосредоточена сила, осознать которую человеку не дано… сила самих богов.
«Тебе пора съездить в Ушмаль, — сказал ему бармен в гостинице „Изабелла“, лицо его слегка напоминало изображения китайцев, вырезанные в стеле Копана. — Здесь ты просто тратишь время». Он показал на европеек, бледнолицых шведок и немок, которые убежали от своей морозной зимы, чтобы недельку погреться в Канкуне или Косумеле. А потом, прежде чем возвратиться на свой холодный полуостров, решили нагрянуть в Мериду, поглядеть на Ушмаль.
«Поезжай, Розарио», — сказал бармен. Вторую половину дня он часто просиживал в баре гостиницы — уж слишком жарко и пыльно было на улицах, — потягивал холодный «Леон негро» и посматривал на европеек, которые забегали туда после экскурсий, вспотевшие, одинокие, жаждущие общества. Он ходил в бар и потому, что бармен был майя, молодой видный парень, — европейки на него заглядывались — и вдвоем они подбрасывали бледноногим женщинам толику счастья.
Но в этот раз бармен говорил серьезно, чем немало удивил Розарио. «Поезжай в Ушмаль, — сказал он, — найди там Гонзало. Среди гидов ему нет равных. Он покажет тебе подлинное величие народа майя. Он — muy[18] майя».
Его друг был прав. Пьет он там пиво, лениво развлекает женщин — да это просто трата времени! И не без трепета, не без зубовного скрежета, но в то утро он все-таки сел в автобус и покатил на поиски… нет, не деревни и не Гонзало, он, как и прежде, продолжал искать ключ, который откроет ему источник столь могучих познаний древних, хотя почти не верил в успех. Вместе с туристами он обошел ворота, постоял в очереди у киоска, чтобы утолить жажду, взобрался на плато около Черепашьего Дома, откуда открывался прекрасный вид. Что и говорить, вид впечатляющий. Пирамида Волшебника хорошо сохранилась, фоном для белого известняка была плоская тарелка джунглей и ясно-голубое декабрьское небо. Цветовая гамма напомнила ему Монте-Альбан. Внизу виднелось поле для игры в мяч, за ним храм монахинь. Да, все это впечатляет не меньше, чем Чичен-Ица или Монте-Альбан, но особой притягательности, магии места он почти не чувствовал. Он стоял долго, надеясь, что ему передадутся какие-то импульсы, — неужели это только впечатляющий реконструированный образчик зодчества майя, неужели не ощутить ему силы, что исходила из земли или небес и наполняла тела и души строителей древности, воздвигавших этот великолепный храм? Жаркое солнце двигалось по небу, двигалось и время, приехавшие полюбоваться на Ушмаль туристы муравьями сновали вокруг, они останавливались лишь пощелкать фотоаппаратами да послушать гидов, что приехали с автобусами и показывали достопримечательности. Захотелось в тень, и он, перебрался под деревья, поближе к Пирамиде Волшебника. Там он и встретил Гонзало.
— А-ра! А-ра! — крикнул тот, созывая людей. — Начинаем лучшую экскурсию по Ушмалю! Идите с Гонзало, и вы узнаете всю историю и древние тайны этого славного города майя!