– Он возвестит вам тайну сию. Он укажет средство отклонить навсегда затруднения в недостатке священников. Он даст нашему богоспасаемому обществу новую силу, крепость и жизнь. Вот он! Отверзите уши ваши и того послушайте!
При сих словах священник вывел на середину собрания молодого купца Афония Козьмича Кочуева (1804–1865), известного проповедника и знатока церковных канонов. С редким красноречием описал Кочуев бедственное положение русских староверов, вызванное репрессиями и оскудением духовенства. Говорил он и о том, что единственный способ сохранить Церковь – учредить за границей епископскую кафедру и пригласить на нее достойного русского или греческого архиерея:
– Непременно и неотложно надобно учредить архиерейство! Поискать надо, нет ли где на Востоке епископов, сохранивших древлее благочестие. А если таких не сыщется, пригласить русских, если же не пойдут, то греческих и принять согласно правилам святых отец. Жительство же устроить непременно за границей, и лучше всего в Буковине, так как тамошние старообрядцы имеют привилегии от австрийских императоров.
Предложение Кочуева было единодушно одобрено. И раньше поповцы совместно с беспоповцами пытались найти архиерея, верного древлему благочестию, но безуспешно. Слова Кочуева вдохнули в них новые силы. Под покровом глубочайшей тайны начались новые поиски благочестивого епископа.
Глава 12Поиски архиерея
Святитель Павел Коломенский, единственный русский архиерей, открыто выступивший на стороне староверов, был умерщвлен по приказу Никона. Старообрядчество почти на 200 лет лишилось видимого епископата. Но все это время христиане искали пастыря, достойного возглавить Церковь.
Скорая и беспощадная расправа Никона с епископом Павлом испугала русских архиереев. Видя такую жестокость, епископы, большинство которых было недовольно нововведениями, не решились выступать против патриарха и церковной реформы. Ни один иерарх не отважился перейти на сторону староверов, хотя многие им сочувствовали, сами служили по-старому и не запрещали этого в своих епархиях.
Архидиакон Павел Алеппский свидетельствовал, что русские епископы «безмолвствовали, думая про себя: мы не станем переменять наши книги и обряды, которые приняли исстари. Но у них не было мужества сказать это громко, так как боялись противостать гневу патриарха, будучи свидетелями того, как он низверг Павла Коломенского»[190].
Пожалуй, наиболее близок к старообрядчеству был епископ Вятский и Великопермский Александр (1603–1678), большой книголюб и книгочей. Многие годы он был игуменом Николо-Коряжемского монастыря (Архангельская обл.). В 1655 году Александр стал епископом Коломенским и Каширским вместо сосланного Павла. А в 1657 году его перевели во вновь образованную Вятскую епархию.
Александр был последовательным противником патриаршей реформы. Его перу принадлежит несколько сочинений против Никона и в защиту древнего церковного предания. На соборе 1666 года епископа обвинили в том, что он письменно осуждал «новопечатных книг праведное напечатание и иных чинов церковных благоустроение». Александр был допрошен и прощен, хотя «не отрекся писания своего».
Писатель диакон Феодор рассказывает, что Александр, вернувшись с собора на Вятку, «разуме все коварство и неправду сборища их погибельнаго. И, приехав во свою область, не служаше по-новому и сельским попом всем запрещаше»[191]. Об этом некоторые священники донесли царю.
Архиерей не стал дожидаться, когда государев гнев обрушится на его голову. В 1674 году он «отрекся новозакония», оставил епископскую кафедру и удалился в Николо-Коряжемскую обитель. Александр был уже стар, болен и не имел сил для борьбы с реформаторами. В монастыре он принял схиму и через четыре года скончался, «каяся до смерти о прежнем своем поползновении, еже сообщился с ними»[192].
Со смертью епископа Александра на Руси не осталось ни одного архиерея, открыто сочувствующего староверам. Церковь временно осталась без видимых епископов. Но старообрядцы, не теряли надежды, что когда-нибудь найдут и примут к себе достойного архиерея.
Только свое общество староверы-поповцы считали истинной Церковью. Новообрядцев и беспоповцев они признавали еретиками. Древние правила разделяют еретиков на три чина (подцерковники, раскольники и собственно еретики) и устанавливают для каждого чина особые правила приема в Церковь.
Священники и миряне-никониане были объявлены раскольниками и принимались в старообрядчество через проклятие ересей и помазание святым миром, конечно, если были правильно крещены.
Древнерусская Церковь, как и Греческая, признавала только один способ крещения – через трехкратное полное погружение. Обливание по обычаю Католической, Англиканской и Лютеранской Церквей совершенно не признавалось.
Поэтому русские крестили иноземцев-обливанцев[193], желающих поступить на службу к царю. Крестили не только католиков и протестантов, но и «белорусцев» – православных выходцев с Западной Руси (малорусов и белорусов).
Обычай обливательного крещения появился у православных «белорусцев» под влиянием католиков и существовал вместе с крещением в три погружения. Укоренению обливания способствовал знаменитый «Евхологион албо Молитвослов или Требник» киевского митрополита Петра (Могилы), напечатанный в 1646 году.
В этой книге, составленной по образцу католического «Rituale romanum» (Римского требника) Папы Павла V, говорится: «Крещение святое якоже погружением всего в воде, сице и облеянием водою от верху главы чрез все тело съвершенно бывает. Но убо каяжда Церковь или первый или вторый крещения образ, якоже от древних времен съдержати обыче, да съдержит. Точию сие опасно да хранит, еже трижды погружати или облеяти крещаемаго купно с изречением словес съвершения»[194].
Задолго до издания «Евхологиона», в декабре 1620 года в Москве состоялся церковный собор под председательством патриарха Филарета, определивший крестить «белорусцев», которые не смогут доказать, что крещены в три погружения. В «Большой потребник» было помещено «соборное изложение» – «Указ, како изыскивати, и о самех белорусцев, иже приходящих от Польскаго и от Литовскаго государства в православную веру нашу греческаго закона, в державу Московскаго государства и хотящих быти с нами вкупе християны»[195].
Но при царе Алексее Михайловиче это строгое правило было отменено большим Московским собором. К нам приехало множество западнорусских монахов, принявших самое деятельное участие в церковной реформе.
В конце XVII – начале XVIII века многие отечественные епископские кафедры были заняты учеными «белорусцами», явными и тайными католиками, униатами и протестантами. Местоблюстителем патриаршего престола и рязанским митрополитом стал малорус Стефан (Яворский), ростовским митрополитом – малорус Димитрий (Туптало), сибирским митрополитом – малорус Филофей (Лещинский), новгородским архиепископом – малорус Феофан (Прокопович), тверским архиепископом – малорус Феофилакт (Лопатинский), санкт-петербургским архиепископом – белорус Феодосий (Яновский).
Естественно, староверы, считавшие себя наследниками традиций Древнерусской Церкви, не признавали крещение иерархов-обливанцев и не принимали попов, поставленных ими.
Старообрядцы очень осторожно и внимательно относились к священнику, желавшему перейти к ним. Тщательно исследовали не только его жизнь, но и вызнавали, как он крещен и как крещен епископ, рукоположивший его. Если поп был достоин, то его отправляли в один из старообрядческих центров для «исправы» (принятия от ереси) и обучения богослужению по древним книгам.
В конце XVII века крупный старообрядческий центр (скиты и поселения) возник в лесах на Керженце. По имени этой реки староверы получили прозвище «кержаков», доселе употребляемое в просторечье.
В это же время переселенцы, покинувшие Россию, основали монастыри и слободы в Польше. Заграничная Ветка, свободная от притеснений русской гражданской и духовной власти, надолго сделалась важнейшим центром поповского старообрядчества. Знаменито было и соседнее с Веткой Стародубье, также заселенное поповцами.
При императрице Екатерине II основываются многочисленные монастыри на Иргизе[196] и Рогожское кладбище в Москве. Именно первопрестольная столица становится главным духовным и административным центром Русской Церкви. Здесь принимали и «исправляли» попов, отсюда их рассылали по всему свету.
Здесь же священники находили последнее пристанище. На Рогожском кладбище было особое место для их погребения, отмеченное памятным крестом. Надпись на нем гласила: «Сей Крест Господень поставлен в память почивающим здесь своими телесами священнослужителям… Они всегда страхом внешнего гонения поражались и внутренним лишением благочестивого епископства утомлялись. Вечность христопреданного священства от разных напастей на законность оного непрестанно защищали и в таковом лютом треволнении яко великодушные пловцы и без кормчего спасали от потопления корабль церковный»[197].
С Рогожского кладбища по всей России расходились загадочные письма: «Мы нашли соль, да сырую, просушили на рогожке и ссыпали в сусек». Это означало: староверы нашли достойного священника («соль земли») из официальной Церкви («сырую»), совершили над ним «исправу» на Рогожском кладбище («просушили на рогожке») и поместили при часовне («ссыпали в сусек»).
Но конспирация мало помогала. Попов часто ловили и жестоко наказывали. В первой половине XVIII века старообрядческого священника могли подвергнуть пыткам на дыбе, отправить на пожизненную каторгу или навечно заточить в темницу.