Преподобный поднял его и спросил, зачем он к нему пришел. Тот просил принять его в монастырь. Так некогда молил юный Феодосий преподобного Антония Киево-Печерского; так некогда в Киеве перед прозорливым старцем Досифеем будущий старец Саровский Серафим стоял, прося указать ему, в какой обители начать ему жизнь.
Преподобный Дионисий был умилен этой решимостью к подвигу Он долго беседовал с пришельцем в его келье и потом собрал братию и постриг его.
Тут начались труды Евфимия, в которых он не ослабевал до конца. Он изнурял себя строгим постом, приносил в пекарню дрова и воду и занимался печением хлебов. Смотря на огонь в печи, он говорил себе: «Потерпи, Евфимий, чтобы избежать тамошнего огня». И когда он вкушал испеченные им самим хлебы, то в сознании того, как щедро рука Господня открыта на детей Господних, он плакал. Когда дневные труды его прекращались, наступала ночь, посвященная молитве.
Подвиг юного мученика Каллиопия
Отец мученика Каллиопия был знатный и богатый патриций и сенатор.
Каллиопий родился в конце третьего века в городе Пергии Памфилийской. Он получил образование, соответствовавшее юноше его положения. Веру же в нем воспитала его благочестивая мать Феоклия. Она внушила сыну своему с раннего возраста мысль о том, что нет выше счастья, как быть верным Христу.
То были золотые дни христианства, когда всякий час, всякую минуту жизни своей христиане помнили о Христе и его заповедях. Все нечистое, ложное, недостойное тщательно избегалось христианами.
В богатых и знатных семьях, еще недавно принявших учение галилейского Пророка, были отвергнуты все языческие обычаи – все то, чем веками жили и к чему веками же привыкли.
Прежние молодые вельможи, с виду блестящие, а на самом деле ничтожные душой, легкомысленные, слабые, переполненные всякими пороками, были сменены теперь крепким, могучим поколением, одухотворенным непорочно чистыми нравами, самоотверженно преданным Христу, безгранично любящим Бога, готовым отдать все блага мира за право торжественно, всенародно, безбоязненно исповедовать повсюду Христа…
Рассказы о священных людях, прославивших собой Церковь, – рассказы не из дальних веков и не по книгам, а из первых уст, от очевидцев; слухи о гонениях, имена мучеников, носившиеся в устах христиан; и чудные повести о несокрушимой силе христианского духа, о величавых проявлениях веры, о чудесах, блиставших среди крови, огня и пыток, на аренах, на площадях и влекших за собой крики за мгновение перед тем враждебной христианству толпы: «Мы веруем, мы христиане», – и кровавое затем крещение этих людей, – в такой атмосфере развивалась душа юного Каллиопия.
И как затаенное желание и любимая, может быть бессознательная, мечта в его воображении рисовались не мраморные виллы на голубой поверхности моря, не роскошные пиры на удивление Риму, не колесницы и ристалища, не милости Цезаря, а терн и крест Христа – страдания и пальмы мученичества за Него.
Каллиопий уже оканчивал свое образование, когда в той области, где он жил, было объявлено гонение на христиан. Матери его стало известно, что на Каллиопия, по его знатности, велено обратить особое внимание.
По слову евангельскому: «Если гонят вас в одном городе, идите в другой», Феоклия решила отправить сына в город Киликию.
Наскоро, в один день, сделаны были приготовления; назначены слуги для сопровождения молодого господина; казначею отсчитано много золота на издержки. Ночью Каллиопий должен был ехать.
Мать и сын были одни.
Оставалось несколько минут до отъезда. Мать вглядывалась в последний раз в милые черты сына. Все уже было сказано – больше не было слов, и все слова казались такими слабыми и ничтожными.
Каллиопий, держа в своей руке руку матери, взором прощался с этой комнатой, где он вырос и учился, где Бог слышал его первые молитвы.
– О мать, – прошептал он. – Я хочу унести это все с собой, мое детство, все, что здесь было, эту лампаду перед Распятым, – вернется ли это?
Он прижался к груди матери головой. Скорбь по тому, что он любил тут, на земле, охватила его.
– Я знаю, – продолжал он, – там лучше: но если бы можно было без тревог и изгнания продолжать это безгрешное, святое – наши молитвы и милостыни, хоть ненадолго… Мне тяжело.
– Желанный мой, нам нужно страдать. Ведь было блаженство без облаков и без тени горя в райских садах, – мы отреклись от него. А теперь все здесь растворено печалью. Туда, Каллиопий, туда, – восторженно воскликнула Феоклия, указывая на небо, – где нет разлуки и гонений и матери не отрывают от сердца любимых сыновей. Поверь теперь Христу: еще не явилось, еще не открылось, непонятно нашему людскому сердцу, какая будет там радость. Поверь Ему беззаветно – и Он приведет тебя к Себе. Не бойся, Каллиопий, Его слово верно – Он с тобой навеки.
Юношу укрепили эти слова. Он стоял теперь перед матерью спокойный и твердый.
Мать молча осенила его крестом, молча прижала в последний раз к сердцу. Старший из свиты ее сына уже ждал за порогом.
Она взяла в последний раз в свои руки дорогую голову и смотрела в его глаза.
– Ступай, мать с тобой, – прошептала она слабеющим от горя голосом.
Он оторвался от нее. Она еще раз, уже издали, осенила его крестным знамением и, когда он выходил, собрав последние силы, сказала ему:
– Не посрами своей веры!
Занавес опустился за ним, и мать упала без чувств перед распятием.
Каллиопий отъезжал от родного дома…
В Помпеополе Киликийском шли великие празднества в честь кумиров, когда прибыл туда Каллиопий.
Нарядная толпа, стремившаяся по улицам, разукрашенные дома, оживленные лица, праздничный говор – все это удивило юношу. И он, подойдя к одной кучке граждан, спросил, почему в городе такое ликование.
– Ты, видно, приезжий, – ответили ему. – Наш градоправитель, Максим, учредил сегодня жертвы, пляски и игры в честь наших великих богов. Мы все пируем, зовем и тебя ликовать с нами.
Тщетно хотел увлечь за собой юношу старший из приставленных к нему рабов. Глаза Каллиопия разгорелись. Он выпрямился и, смело глядя на толпу, произнес:
– Я христианин, и когда я праздную дни моего Христа, я отмечаю их постом, а не пляской. Нет мне части в ваших ликованиях. Никогда уста, славящие Христа, не воздадут хвалы скверным идолам.
Толпа с негодованием слушала юношу и повлекла его к градоначальнику.
– Кто ты? – спросил он Каллиопия.
– Я христианин, а имя мое Каллиопий.
– Отчего ты отказываешься участвовать в нашем празднике в честь богов?
– Оттого, что я знаю истину и стремлюсь к свету, а ваши боги – ложь, и вы живете во мраке.
– Юноша, твои молодые годы не извинят тебе твою дерзость. Кто ты такой, откуда?
– Я из Пергии Памфилийской, из сенаторского и патрицианского рода. Но самое мне дорогое то, что я христианин.
– Родители твои?
– Отец умер, мать жива.
– Юноша, я знаю теперь, кто ты. Велико твое преступление. Но велика к тебе и милость богов, так щедро наделивших тебя и знатностью, и богатством, и красотой. Клянусь Юпитером, если ты поклониться богам, я забуду твою вину, прощу тебя и дам тебе в жены мою единственную дочь.
– Если б я хотел жениться, – отвечал Каллиопий, – я мог бы взять за себя твою дочь и поселить ее в доме матери моей, потому что не нуждаюсь в твоем богатстве. Но знай, что я обещался моему Христу сохранить нетленным мое девство. Твори, что хочешь, я – христианин.
Жестоким мукам был подвергнут Каллиопий. Под ударами оловянных прутьев он восклицал:
– Благодарю Тебя, Христос мой, что Ты сподобил меня страдать за Тебя.
– Поклонись богам, – сказал подошедший к мученику Максим, – и ты снова увидишь родину и мать: взгляни на свои тяжкие страдания…
– Я гляжу на сладость будущего моего покоя и не чувствую мук. А здесь я не один: правоверная Церковь Христова – мать моя, и Царство Небесное, к которому я приближаюсь, – вот моя отчизна. Я буду страдать. И чем тяжелей будет мука, тем будет мне отрадней. Я жажду венца. А кто же бывает увенчан, если не пострадает?
Тогда изобрели новое мучение: страшным колесом с острыми ножами стали терзать мученику тело, а снизу палили его жарким огнем. И когда страдания превзошли меру, мученик возопил к Богу:
– Христос, приди на помощь рабу Твоему, чтоб до конца прославилось на мне, недостойном, святое имя Твое, чтобы увидели все, что не посрамятся уповающие на Тебя.
И вот предстал Ангел Господень и погасил огонь и остановил колесо. Тело мученика обливалось кровью, и сквозь истерзанное и прожженное мясо зияли кости. И когда его отвязали от орудия пыток, народ в ужасе, смотря на терпение этого знатного юноши, воскликнул: «О, неправедный суд, велик этот отрок!»
Каллиопия бросили в темницу.
Он знал, что теперь близок его конец, что та участь мученика, о которой он слышал с детства, исполнилась над ним, что прошлая жизнь отошла навсегда и все дышит новым, – и он был готов. Покидаемая земля, мирское счастье, богатство, известность, красоты природы, знания – все казалось бесконечно малым перед тем, что открывалось ему.
И в эти последние часы об одном он думал еще на этой земле.
«Мать, мать», – шептал он слабым голосом. Ему хотелось, чтобы она была тут, благословила его подвиг и чтоб видела, как умирает он, верный ее завету.
И его желание исполнилось. До матери дошла весть о сыне. Тогда она написала последнюю свою волю о своем имуществе, отпустила на свободу рабов. Золото и серебро и все ценное раздала нищим, а недвижимое имение – села, виноградники, нивы – отписала на церковь. Оставив отечество свое, она поспешила в Киликию к сыну, страдавшему за Христа.
Подкупив стражу, она проникла в темницу. Сын поднял на нее глаза и слабо прошептал: «О мать, хорошо, что ты пришла!» Больше ничего он не мог сказать, но в этих словах была слышна невыразимая радость.
А она преклонилась перед ним, упав на колени, и вытирала гной его ран, говоря: «Блаженна я, что видела мученичество сына моего». И всю ночь она сидела у ног его и читала ему молитвы, и пела те христианские песни, которые пела ему в детстве. Она была теперь с ним неразлучна и передавала его прямо в руки Божии.