Когда отцы тех юношей, которые, по слухам о необыкновенной красоте Христины, хотели взять ее за себя, сватали у Урбана его дочь, он отвечал им:
– Она замуж не выйдет, боги избрали ее, и она всю свою жизнь в девстве будет служить им.
Между тем Христина в своей палате предавалась глубоким мыслям. Она любила смотреть на красоту мира, на блеск солнца и мигание ночных звезд. Все громче и громче природа внушала ей мысль о том, что должно быть общее великое Начало вселенной. Идолы ей опротивели, она не приносила им уже больше воскурений. Смотря к востоку, она ждала оттуда какого-то озарения, словно ей должен был блеснуть чудный образ обретенного Бога. И в душе своей стала поклоняться и чтить Единого, на небесах живущего, и молилась Ему со слезами, чтобы открыл ей Себя, чтобы она узнала Того, любовью к Кому горит ее сердце.
И тут Господь дивным образом внял молитве рабы Своей. Ей явился Ангел Господень, ознаменовал ее крестным знамением, нарек ее Христовой невестой, наставил ее в богопознании и возвестил страдальческий подвиг, что три мучителя будут мучить ее за Единого в Троице Бога. Укрепив ее на подвиг, Ангел напитал ее хлебом чистым, так как она была изнурена от долгого поста.
Услажденная любовью Христовою, безмерно счастливая, в юной ревности своей Христина начала по очереди разбивать золотых и серебряных идолов, и куски металла, выброшенные ею ночью, проходящие мимо их дома подбирали поутру.
Урбан, наконец, узнал о том, как обращается с идолами его дочь, и ярость его как ревностного язычника была несказанна. Разгневанный, он казнил приставленных к дочери рабынь, а Христину, которая бесстрашно исповедовала себя христианкой, велел избичевать и бросить в темницу. На другой день он сел всенародно судить ее – не как дочь, а как оскорбительницу богов.
На суде Урбан сперва стал ласково говорить с дочерью, чтобы она загладила свой грех перед богами. Когда же Христина отвечала отцу, чтобы он не называл ее дочерью, так как между ними нет ничего общего, игемон в ярости велел отроковицу обнажить и строгать острым железом.
Муки ожесточались. Плоть падала кусками, так что видны были кости. Мученица молчала. Наряду с невыносимыми телесными страданиями в душе ее была тайная сладость. Она переживала вновь минуты единения своего со Христом – те минуты, когда Ангел, посланный с неба, укреплял ее тайным богопознанием. Ни огонь, на котором ее жгли, ни кипящее масло, которым ее поливали, не вырвали из уст ее крика страдания, и Ангел, невидимо представший, облегчил ее муку… И вдруг вырвалось из костра, на котором ее пытали, громадное пламя и опалило до тысячи язычников…
Ночью в темницу, куда она была брошена, явился ей Ангел Господень, исцелил ее от язв, сделал ее здоровою всем телом и напитал ее принесенною с собою пищею. И она в радости славословила Бога.
На другой день ее посадили в лодку и недалеко от берега, на глубоком месте, навязали ей на шею тяжелый камень и бросили в водную бездну. Но Ангел принял ее на свои руки, отвязал камень от шеи, и святая, поддерживаемая руками бесплотного руководителя, шла по водам, как посуху. И море послужило ей купелью святого крещения. И облако светлое осенило ее тогда, и глагол прозвучал свыше, призывая на нее по чину святого крещения имя Святой Троицы, и видела она явившегося ей Господа, изрекшего к ней радостные слова.
Когда Христина предстала пред отцом, он не мог долго опомниться от ужаса, видя мученицу, явившуюся к нему из бездны морской. Он уже дал повеление на другой день казнить ее, как в ту же самую ночь коса смерти внезапно прервала его жизнь.
Отроковицу Христину мучил игемон, прибывший на смену Урбану, но мученица и тут пребыла твердой в исповедании пресвятого имени Иисуса Христа и сокрушила идола Аполлона. Когда пал идол, оказался мертвым и игемон, и тут обратилось ко Господу до трех тысяч язычников.
И еще новый был послан игемон в Тир, Юлиан. Пять дней палил он святую мученицу в великой печи. Но Бог, сохранивший отроков в пещи вавилонской, сохранил и Христину. На нее были выпущены ядовитые змеи, но не повредили ей, и, по слову ее, расползлись по пустынным местам. Ей отрезали груди, отрезали язык, и, наконец, было велено воинам пронзить ее мечами. Такую силу показал в ней Бог, что три лютых мучителя не могли одолеть единой той отроковицы…
Преподобная Евпраксия-девица, юная инокиня
Во дни благочестивого царя Феодосия Великого в Царьграде среди знатнейших бояр блистал родственник царский, именем Антигон. Мудрый и разумный в слове и в деле, дававший царю всегда добрые советы, он был сострадателен к людям, милостив к нищим, охотно подавал всем просящим, и царь его любил не только как своего родственника, но и как благочестивого христолюбца и доброго советчика.
Антигон был так богат, что, кроме царя, не было никого, кто был бы равен ему в богатстве. Он взял себе в замужество прекрасную девицу, также родственницу царскую, именем Евпраксия, благочестивую, богобоязненную, приверженную к Церкви, со слезами молившуюся Богу и подававшую много драгоценных даров храмам на украшение святыни Господней.
У этой благочестивой четы родилась дочь, которую они назвали по имени матери Евпраксией. Вскоре по рождении ее супруги согласились жить безбрачно, как брат с сестрой, помня слова апостола: «Да будут имущие жен как не имущие и радующиеся об имениях своих как не радующиеся, ибо преходит образ мира сего». Согласились супруги также между собою раздавать свое богатство на дела христианские. «Возьмем ли, – говорили они, – что во гроб? Раздадим с добрым намерением нищим, чтобы помолились за нас Господу Богу».
Только год пожил Антигон такой жизнью и скончался. Царь и царица оплакивали его, а после погребения его стали утешать Евпраксию. Но она, подняв с земли дочь свою, положила ее им на руки и, упав к ногам их, с рыданием говорила им: «В руки Божии и ваши передаю я эту сироту, в память родственника вашего, Антигона, примите ее и будьте ей вместо отца и матери…» Прослезились многие, слышавшие эти слова, плакали сами царь и царица.
По прошествии четырех лет царь обручил девочку, еще малого ребенка, со знатнейшим юношей, сыном сенатора, который должен был ждать ее, пока она подрастет.
Было сделано брачное предложение и самой Евпраксии, и сватовство поддерживала сама царица. Когда же царь узнал об этом, разгневался на царицу:
– Ты сделала дело, не подходящее для тебя. Как ты, помня Антигона, близкого нашего родственника и полезного советника, – жену его, недолго пожившую с ним и еще при жизни его начавшую жизнь ангельскую, снова хочешь вернуть к жизни мирской? Как не боишься ты Бога?
Немалое тогда вышло смущение между царем и царицей из-за Евпраксии.
Евпраксию все это так расстроило, что она от печали и в тоске решила оставить Царьград. Мала еще была ее дочка, но не с кем было делить матери свое горе.
– Дитя мое, – сказала мать, – у нас в Египте большие имения. Пойдем туда: видеть земли отца твоего и мои; все это будет твое.
И, захватив с собою немногих рабов и рабынь, Евпраксия тайно от царя покинула Царьград и стала в Египте объезжать свои имения.
В то время в пустыне Египетской было много мужских и женских монастырей, Евпраксия усердно обходила их, не скупо раздавая золото и серебро. Был там недалеко от города Фивы девичий монастырь, в котором подвизалось 130 черноризиц. О жизни их ходили чудные рассказы: ни одна из них не вкушала ни вина, ни елея, никаких овощей. Некоторые из этих подвижниц, с детства вступившие в монастырь, ни разу глазами не видывали овощей. Пищу их составляли хлеб и вода, вареные листья с медом и трава без елея. Вкушали они пищу раз в день, к вечеру, некоторые через день, другие через два. И ни в чем не давали они себе покоя. Спали они на власяном рубище, расстилаемом на земле, и одежду имели длинную, до земли, власяницу, покрывавшую их ноги, и каждая из них трудилась сколько могла, по силе своей.
Евпраксия-вдова любила тот монастырь ради чудной жизни сестер и часто приходила в него с дочерью, принося в церковь свечи и ладан.
Как-то в одно из посещений Евпраксии с дочерью игуменья сказала маленькой девочке, как будто вдохновленная Духом Божиим:
– Любишь ты, деточка, этот монастырь и сестер?
– Да, госпожа, я люблю вас, – отвечала девочка.
– Если любишь нас, – продолжала игуменья, – то останься с нами в этом иноческом образе.
– Хотелось бы сделать так, – отвечала Евпраксия. – Если не опечалится мать моя, не покину этого места.
Мать Евпраксии, сидя при этой беседе, проливала тихие слезы и удивлялась благоразумию дочери своей. Слушала и игуменья с любовью эту речь малой отроковицы и удивлялась, что она в столь раннем детстве, не имея еще семи лет, отвечает с таким смыслом.
Вечер склонялся к ночи. Мать и игуменья всячески уговаривали девочку идти домой, но не могли в этом успеть: она не хотела расставаться с монастырем.
– Дитя мое, – сказала игуменья, – если ты хочешь здесь быть, ты должна учиться грамоте, поститься до вечера, как другие сестры.
– И поститься, и всему учиться – все буду, только оставьте меня здесь.
Игуменья, по внушению свыше, поняла, что решение девочки бесповоротно, и сказала матери:
– Госпожа моя, оставь ее здесь; я вижу, что в ней воссияла благодать Божия. Праведные дела отца ее, твоя чистая жизнь и молитвы вас обеих введут ее в вечную жизнь.
Какая борьба совершалась в великодушном сердце матери, которая надеялась иметь дочь утешительницею себе на оставшееся ей время жизни и которую теперь должна была передать Богу! Благородная Евпраксия встала со своего седалища, решительным движением подвела дочь к иконе Спасителя и, подняв руки к небу, со слезами воскликнула: «Господи, прими в дар Себе это дитя мое, ибо она Тебя возжелала и Тебе здесь отдалась».
Потом она обратилась к дочери:
– Евпраксия, дочь моя, Бог да утвердит тебя в страхе Своем.
При этих словах Евпраксия передала дочь свою игуменье, и тут сердце ее не выдержало: она громко разрыдалась и стояла, ударяя себя в грудь. Все черноризицы плакали вместе с ней. И, совершив этот подвиг самопожертвования, она вышла из монастыря, отдав судьбу дочери своей на волю Божию.