Княжич Гавриил в Старице жил недолго. Он потихоньку покинул ее и пришел в Вологду, которая была много дальше от Москвы и являлась для него более надежным и безопасным приютом.
В Вологду явился он в простой и бедной одежде, выдал себя за бесприютного сироту, устроился в посаде у одного сапожника и стал изучать его ремесло. Мальчик был старательный, понятливый и трудолюбивый и легко привык к работе. Так протекли отроческие годы молодого князя Бельского, наследника одного из самых блестящих боярских родов, пока там, в далекой Москве, у Двора, кипели страсти и разыгрывались большие события…
Годы шли за годами, Иоанн подрос и сам вступил в управление государством. Одним из ближайших к нему людей был родной дядя князя Гавриила – князь Димитрий Феодорович Бельский.
Обстоятельства сложились так, что княжичу Гавриилу было теперь безопасно открыть свое местопребывание и занять в жизни подобающее ему место. Он мог принять отцовское наследие и быть взысканным царскими милостями как сын покойного князя, любимого царем. Но та громадная душевная работа, которая произошла в княжиче Гаврииле при крушении его земного счастья, не осталась для него бесплодной. Он был один из людей, которые желали сохранить свое благополучие вместе с теми, кому они беззаветно отдали свою привязанность; без них не ждущих уже от жизни ничего, кроме горя и мук.
Он решил не возвращаться в Москву, а остаться в том бедном сапожном ремесле, в которое он укрылся от злодейки-жизни. Он думал, что легче спасется в скромной доле, чем среди искушений мира, славы и богатства. Желая окончательно закрепить себя в простонародном быту, он женился на простой девице из посада. С женой он жил хорошо. Работы у него было достаточно, и он наслаждался тихим счастьем в некотором довольстве, заработанном постоянным трудом. У него родилась дочь. Счастье его казалось полным, как вдруг жена его умерла. Этот новый удар окончательно убедил Гавриила, что ему не дается мирское счастье, и он решил посвятить себя окончательно духовной жизни и в подвигах искать себе утешения.
Избранный им образ жизни был необыкновенно тяжек. Он заковал себя в тяжелые железные вериги, и все время, остававшееся у него от ремесла, которым он кормил себя и свою дочь, проводил в молитве. Когда дочь его подросла и могла сама трудиться, он решил порвать с миром и постригся в монашество с именем Галактион. Он вошел тогда в затвор, жил в тесной келье, приковав себя цепью к ее двери. Добрые люди приносили ему пищу, которая состояла из сухого хлеба с водой, и протягивали ему эту пищу через оконце. Он никогда не спал лежа. Когда же сон овладевал им, он становился на колени и немного забывался, держась за цепь. Он достиг весьма преклонных лет и был убит в Смутное время, 24 сентября 1612 года, одной из тех шаек ляхов, которые во множестве бродили тогда по всей России.
Как тяжек был путь этого человека, который вытерпел на своем веку более, чем Иов Многострадальный, и показал больше, чем он, терпения!
Да будет благословенна память этого праведника, начавшего страдать с детских лет!
Пусть в наших маленьких испытаниях, когда ропот станет овладевать нашим сердцем, образумят нас эти несколько слов, вырезанных на тяжелых веригах преподобного Галактиона: «Обещался терпеть до конца».
Детские годы Варфоломея, будущего Сергия Преподобного, игумена Радонежского и всея России чудотворца
Это было в начале четырнадцатого века, когда так тяжело жилось русским людям. То были годы тяжелого неволья, когда никто не был уверен в завтрашнем дне.
Князь, которого вызывали в Орду, не знал, вернется ли он оттуда целым, не сложит ли там головы своей, спасая свою душу и отказавшись изменить Христу.
Грустные сказки старые няни рассказывают в длинные зимние вечера своим питомцам. Заунывным голосом повествуют они о том, как брали татары город Владимир, как в старом Успенском соборе, строения Андрея Боголюбского да Всеволода Третьего, взошла семья великокняжеская на хоры и заложила их за собой кирпичами, чтобы не достаться в руки татар, и как татары, разбив двери собора, вломились в него, подожгли, и дым, подымаясь кверху, задушил женщин и детей великокняжеской семьи, и понеслись в небо души их вместе с душами князей, за стенами Владимира сложивших в неравном бою свои головы. Рассказывают они о прекрасном князе Васильке Ростовском, которого после битвы у Сити татары долго волокли за собой, уговаривая согласиться служить им, и убили его, наконец, в Шеренском лесу… Рассказывают, как пал в страшной битве при Сити великий князь Георгий Всеволодович и тело его было потом найдено епископом Кириллом на поле битвы с отрубленной головой, перевезено во Владимир, и голова нетленных мощей чудесно срослась с телом. Рассказывают о благоверной княгине Евпраксии, как получила она весть о смерти от татар молодого супруга и как с грудным младенцем бросилась с высоты своего терема в пропасть, чтобы не попасть живой в руки победителей.
И широко раскрывали глазенки русские дети, внимая этим страшным рассказам. А временами, когда они расшумятся за играми, няня или старый дядька скажет им: «Тише вы, шалуны этакие! Послушайте-ка, что говорит земля!»
И дети припадают ухом к земле и слышат какой-то неясный грозный гул.
– Это русская земля стонет, – говорят старики, смахивая слезу. – Послушайте, как русская земля стонет.
И в тогдашних взрослых, и в тогдашних детях жило одно страстное желание – воли, освобождения из-под ненавистного татарского ига.
И чутким детям снятся то страшные битвы с грудами обезглавленных русских тел, с торжеством победителей: татары, настлав на живых пленных дощатые полы, пируют под звуки их хрустящих костей. То чудятся им новые битвы и русские знамена с изображениями Христа, Богоматери, угодников, носящиеся в буре грозной сечи.
Русские богатыри грудью наваливаются на темные полчища агарян, и – о, счастье, о, радость! – те не выдержали, побежали, и родная Русь торжествует!..
Об этом снилось. Об этом мечталось. Об этом молилось… Вот каких гостей видали тогдашние монастыри.
Эти гости – то князья,
В орду идущие с казной…
То их княгини, их семья,
В разлуке плачущие злой…
И черный люд, безвестный люд,
Со всей Руси идет-бредет…
В грехах все каяться идут —
Да страшный гнев Свой Бог уймет…
Идут с пожаров, с поля битв,
Ища исходу хоть слезам
Под чтенье тихое молитв,
Под пенье ангельское там…
И в темных маленьких церквах
Душистый воск горит, как жар,
Пред образами в жемчугах —
Сердец скорбящих чистый дар…
И вот Господь послал страждущей Руси большого человека. Человек этот был Преподобный Сергий Радонежский, выросший среди тоски и подневолья. Преподобный Сергий, кроме охватившей все его существо любви к Богу, имел еще одну безграничную привязанность – к своему страдающему народу.
Он не мог, по монашескому призванию, которому он отдался, служить мечом истерзанной родине, но он имел два великих в его руках орудия – любовь и молитву. Переживая страдания и бедствия родины, выслушивая тоску приходивших к нему и открывавших ему свою душу людей, он чутким сердцем своим учуял, что на Руси накопилась великая сила, что борьба с татарами, на которую раньше никто не отваживался, возможна, что эта борьба должна кончиться русской победой. И он с детства молился о том, чтобы Господь пришел на помощь русскому народу и взыскал его Своей милостью. И чем старше он становился, тем неотступней становилась его молитва…
Преподобный Сергий Радонежский был сыном ростовского боярина Кирилла и супруги его Марии.
(Бояре Кирилл и Мария пользуются почитанием богомольцев; редкий из них, отправляясь в Троицкую лавру к Преподобному Сергию, не зайдет в Хотьков монастырь, в двенадцати верстах от лавры, и не поставит свечу у гроба родителей великого печальника русского народа.)
Некоторую склонность к подвижничеству Преподобный Сергий обнаружил еще в младенчестве. Так Варфоломей (мирское имя младенца) не хотел брать грудь матери, когда она принимала в пищу мясо; в среду и пятницу совершенно отказывался от груди.
Кто проникнет в тайну душевной жизни ребенка – будущего великого подвижника, кто уследит за теми часами его, когда вдруг до боли захочется ему уйти всецело в молитву, когда уста сами зашепчут Божие имя и руки потянутся туда, к высокому небесному своду, за которым им видится сияние Божией славы!..
Кто опишет эту начавшуюся в сердце жажду самоотвержения, жажду отдать Богу все, что есть, – силы, мысли, чувства, сделать Его одним своим доверенным и не любить никого, кроме Него, и ни о ком, кроме как о Нем, не думать, ни к кому иному не стремиться и ни о ком не мечтать… Кто изобразит эту чистую детскую молитву, когда еле умеющие лепетать уста с таким усердием произносят священные слова и когда тот мир, куда молится ребенок, тот мир, что стоит над землей, ему так ясен, словно он сам в этот мир залетел.
В семилетием возрасте Варфоломея начали учить грамоте. Товарищами его по учению были два его брата, Стефан и Петр, из которых первый был старше его, а второй младше. Те двое учились успешно, а Варфоломей не мог постичь грамоту. Это было ему очень тяжело: сверстники над ним смеялись, учителя наказывали, родители выговаривали. В этом горе своем и постоянном унижении Варфоломей горячо молился Богу, чтобы Бог просветил его разум.
Как-то раз мальчик был на лугу, откуда он должен был привести лошадь домой. На лугу было хорошо и привольно. Кругом плоская равнина убегала во все стороны, раздольная, просторная. Высоко вставали в Ростове белые здания собора, колокольни. По краям горизонта виднелись церкви, где утром ярко блестела на солнце блестящая полоса озера Неро; луг после недавнего дождя благоухал крепким духом цветов, чистые хрустальные капли дрожали и блестели на высокой траве.
Мальчику хотелось от души насладиться тем, что было вокруг нег