Профессор сапожных и огородных наук
Наконец, 20 апреля 1908, накануне Недели Фоминой, Святитель приехал на Эгину, где пробыл до сентября. В сентябре из Афинской митрополии его попросили приехать в Афины и помочь новому ректору войти в курс дел. Кроме того, Святитель, в тот – последний приезд в Афины пытался устроить жизнь своего близкого духовного друга и сына Костаса Саккопулоса, который после отставки Святителя не остался в Ризарион, но и сан принимать боялся, избрав путь благочестивой, семейной жизни в миру. Святитель попросил своих знакомых, и Костаса взяли на работу в банк, потом он работал в Министерстве продовольствия и в Национальном банке Греции.
Вернувшись на Эгину в декабре 1908 года, Святитель практически не покидал остров до самой кончины, за исключением очень редких и недолгих поездок, которых нельзя было избежать.
В монастыре в 1908 году было уже пятнадцать сестёр. Активно шло строительство – и храма, который Святитель освятил в июне 1908 года, и келий, и домика для Святителя, который он стал строить за монастырской оградой.
По благословению Святителя сажали очень много плодовых деревьев и кустарников. Святитель, на свои средства и на пожертвования заказывал очень много отборных, сортовых саженцев. Их количество исчислялось тысячами и монастырь не только засаживал свои участки, но и охотно дарил саженцы местным жителям. Так, в те годы, попечением Святителя было посажено около семи тысяч кустов малины, очень много черешни, персиков, гранатов, хурмы и шелковицы. Был устроен и насажен виноградник с отборными и подходящими Эгине сортами винограда. Ну и кто бы сомневался, что Святитель, как «профессор огородных наук» от души и по всем правилам научного земледелия занялся огородом, который быстро стал образцовым. Ещё до переезда на Эгину, Святитель почти в каждом письме спрашивал сестер о садовых и огородных делах, его интересовала любая подробность – набухли ли почки, появилась ли тля, какого оттенка листья и так далее, он давал сёстрам драгоценные советы. А уж после переезда на Эгину, огород и цветники стали главной отдушиной Святителя и местом его душевного отдыха и физического труда.
Большая стройка и большие цветущие сады-огороды ежедневно выпивали много воды. Сначала воду брали в колодце у ближайших домов. Брали много. Это был такой колодец, который наполнялся зимой от подземных вод, связанных с осадками, то есть не ключ и не родник. Ну и качество воды было соответствующее. И вот, когда летом воды в колодце осталось мало, хозяева запретили строителям брать воду, хотя этот колодец был у них не единственный. Строители и понурые сестры пошли к Святителю, он пришел к колодцу, встал на колени и стал молиться.
Внезапно, из колодца послышался сильный шум, когда склонились внутрь, увидели, что вода очень сильно прибывает. Внутри колодца открылся источник и начал бить ключ с живой водой. Стоявшему рядом хозяину колодца, который был верующим, добрым человеком, стало стыдно, и он тут же подарил колодец монастырю.
А где-то через год или два, в праздник Преполовения Пятидесятницы Святитель велел расчистить засыпанный колодец прямо возле монастыря, с юго-западной стороны, и оттуда тоже забила живая вода исключительного качества. Так обитель была обеспечена водой, недостатка в которой не было с тех времен и до сего дня.
Святитель поселился в маленьком домике рядом с монастырем, который построил за первое лето на свои средства, по примеру афонских келий-«кафизм»[49]. В домике было очень аскетично, Святитель своими руками из досок сколотил себе топчан, на котором спал до последнего года своей жизни, когда тяжело заболел и ему, желая немного облегчить его страдания, привезли из Афин кровать. В келье был письменный стол, стул, шкафы с книгами.
В соседней комнатке Святитель устроил сапожную мастерскую. Он закупил необходимые инструменты и оборудование, и по примеру афонских монахов-келиотов, занимался рукодельем и умным деланием. Он делал кожаные сандалии и тапки для сестёр, которых сначала было пятнадцать, а вскоре стало двадцать четыре, чинил сёстрам обувь. Желая передать полезное ремесло сапожника сестрам и думая об их будущем после своей кончины, он выбрал из них трёх способных, которых научил сапожничать.
Потихонечку строились кельи, благоукрашался храм, налаживалась монашеская жизнь. Сёстры, подавляющее большинство которых были девушками из бедных семей, с терпеливой помощью Святителя учились петь на клиросе, писать иконы. Святитель устроил в монастыре школу с регулярными занятиями, как из элементарной школьной, так и «церковно-монашеской» программы. Но главное, сёстры, под руководством Святителя, расцветали духовно, они учились смирению, терпению, молитве, богомыслию и прочим монашеским добродетелям – «науке из наук», по слову святых отцов. Но дьявол не был бы собой, если бы мог надолго оставить Святителя в покое без больших искушений.
«Бог их простит»
Как мы помним, Святитель, заручившись благословением архиепископа Афинского Феоклита, устроил обитель по принципу «исихастирия». Уже тогда, на заре двадцатого века, монахи и монахини, желавшие проводить подлинную монашескую жизнь, устраивали эту особую форму обителей – как гарантию того, что никто не разрушит то, что они строят.
То есть, обитель-«исихастирий» не подчинялась местному архиерею – ни в вопросах духовной жизни, ни финансов, ни устава, ни избрания игуменьи. Исихастирий строился на частные средства и на частной земле[50]. Да, имя местного архиерея поминалось за богослужением, его приглашали служить на праздники, относились к нему с уважением, но у обители был свой старец, духовный отец, над которым архиерей не имел власти. В случае с монастырем Святой Троицы таким старцем и духовным отцом сестёр был святитель Нектарий. Именно на таких условиях исихастирия Афинский архиепископ и благословил святителю Нектарию возрождение древнего монастыря на Эгине, обещая свою поддержку.
Однако, не всем на острове нравилось восстановление обители. К великому сожалению, противниками восстановления монастыря оказались некоторые местные приходские священники, которые боялись, что возведение обители с настоящей духовной жизнью «переманит» их прихожан, в результате чего в их храмах будет меньше народу, и сами они понесут убытки. Эти священники начали писать многочисленные письма – и местному архиерею и в Афины, в результате чего в монастыре запретили служить приезжим священникам.
Когда святитель Нектарий узнал об этом, он кротко сказал: «Бог их простит». Те же самые слова – «Бог их простит» были в письмах cвятителя Нектария, отправленных знакомым иеромонахам, которым запретили служить на острове. Но всё это было бы полбеды, поскольку сам святитель любил часто служить и всегда, когда позволяло ему здоровье, совершал и Божественные Литургии и богослужения суточного круга, хотя болел он всё чаще и чаще.
Серьезные проблемы начались, когда архиепископ «забыл» о своем обещании поддержать обитель и дать ей статус монастыря. Без официального статуса юридического лица было очень сложно не просто жить и развиваться, а даже и выживать. Нельзя было владеть собственностью, принимать пожертвования, открыть счет в банке, заключить официальный договор на проведение работ или какую-нибудь поставку, требовать защиты своих прав и так далее. Община жила на птичьих правах и исключительно на хорошем отношении к Святителю властей острова. Многочисленные просьбы Святителя решить вопрос со статусом обители оставались без ответа. До Эгины доходили слухи, что в Афинах очень недовольны и самим Святителем и тем, что монастырь расцветает. Говорили, будто бы своими ушами слышали, как архиепископ в гневе обещал «разогнать всю эту богадельню Нектария на Эгине».
Естественно, всё это не способствовало ни покою, ни развитию обители и плохо влияло на душевное состояние сестер, причем длилось такое состояние ни много ни мало, десять лет. В какой-то момент, в ответ на два очень мягких напоминания в письмах Афинскому архиепископу Феоклиту о том, что статус обители уже десять лет не определен, в результате чего страдают живые сёстры, святитель получил гневный ответ.
«Афины, 30 сентября 1914 года.
Королевство Эллада.
Архиепископ Афинский – Высокопреосвященному митрополиту бывшему Пентапольскому кир Нектарию на Эгину.
Высокопреосвященный Владыка! Болезнуем душой, получив извещение о том, что Ваше Высокопреосвященство без соизволения и одобрения нашего основали на Эгине, состоящей под нашим архипастырским окормлением, общину жен, численность коих с каждым днем умножается, и притом выстроили кельи, преимущественно иждивением сих жен, и молитвенный дом и руководите ею во всём, словно игумен официально признанного монастыря. И не только руководите, но и постригаете в монашеский чин, включая постриги в великую схиму, а также совершаете в новоустроенной сей общине, как чредной иерей, все положенные богослужения, имея помощницами особо учиненных жен, носящих священные облачения, то есть поручи и орарь.
Болезнуем душою, ибо при полном ве́дении правил Святой нашей Церкви – в особенности же 4-го правила Четвертого Вселенского Собора, гласящего: “Рассуждено, чтобы никто нигде не созидал и не основывал монастыря или молитвенного дома без соизволения епископа града…Да не приемлется также в монастырях в монашество никто без воли Владыки”, как и Константинопольского Двукратного Собора: “Да не будет позволено никому созидать монастырь без уведомления и соизволения епископа… все же к нему принадлежащее, купно с ним самим, да вносится в книгу, которая и да хранится в епископском архиве…”, – всё это прекрасно зная, Вы, Ваше Высокопреосвященство, приступили к вышеназванным начинаниям, нимало не взяв во внимание все ранее предписанное, и даже то, что относится к действующим самовольно и к собственному их вреду.
Воистину, Высокопреосвященный Владыка, болезнуем душой, и не только ввиду столь дерзких действий Вашего Высокопреосвященства, но и оттого, что мы, следуя указанному правилу Четвертого Вселенского Собора, коим обязуемся иметь надлежащее попечение о монастырях, почитаем своим долгом обязать Вас представить нам, как полномочному епископу, письменный ответ по следующим пунктам:
Чего ради и для какой цели вышеназванная община устроена Вами без надлежащего соизволения и одобрения?
Какова на сегодня численность жен, составляющих эту общину? Для совершенной здесь ясности вышлите нам список сестёр, где под соответствующим порядковым номером будут указаны имя, фамилия, возраст и место рождения каждой насельницы, дата ее поступления в общину, дата пострига, а также где и кем пострижена, если она воистину такова.
Сколько келий выстроено для размещения этих женщин, каких расходов это потребовало, кто поименно взял на себя означенные расходы и какова внесенная сумма?
Во имя кого из святых освящен молитвенный дом общины, какие средства на него затрачены и кто их внес? По уставам ли Святой нашей Церкви он освящен, каким архиереем, когда состоялось освящение и предшествовало ли его восстановлению и освящению все предписанное?
Верно ли, что за Божественной литургией и прочими чинопоследованиями помогают особо назначенные жены, носящие, как было сказано выше, священные одеяния, и каково исполняемое ими служение?
Как живут составляющие сию общину жены со стороны требований гигиены, то есть жилья, питания, одежды? Кто ведает поставками и услужением, откуда поступает вспоможение в житейских потребностях?
Каким образом исполняете Вы руководство общежительного монастыря?
Какой внутренний устав регулирует все стороны телесной и духовной жизни в целом и частности?
В ожидании столь же подробного, сколь и незамедлительного письменного от Вас ответа на все вышеизложенные пункты остаюсь Вашего Высокопреосвященства во Христе брат,
Всецело преданный Феоклит Афинский».
Через несколько дней Святитель, которому письмо архиепископа вошло, словно нож в спину, а оттуда в самое сердце, написал вот такой ответ:
«Эгина, 10 октября 1914 года.
Его Высокопреосвященству, Архиепископу Афинскому и Председателю Священного Синода Элладской Церкви господину Феоклиту с покорностью.
Слава Богу за все!
Отвечая на распоряжение Вашего Высокопреосвященства от 30 числа минувшего месяца, довожу до Вашего сведения:
что никакой новой обители, и тем более, без ведома о сем Вашего Высокопреосвященства, я не устраивал;
что с согласия Вашего Высокопреосвященства я посетил древний разрушенный монастырь на острове Эгина, дабы поместить там несколько бедных, богобоязненных и ищущих монашества девиц, взяв на себя обеспечение таковых и издержки по совместному их проживанию. Это было сделано с Вашего благоволения и благословения оказать содействие воссозданию сей обители.
В этом первом посещении меня сопровождали мэр Эгины господин Пеппас и игумен Хрисолеондийского монастыря кир Феодосий, который сообщил мне, что намерен обратиться к Вашему Высокопреосвященству с предложением установить в бюджете возглавляемого им монастыря расходную статью на поддержание восстанавливаемой обители и укомплектование ее сестрами. Господин Пеппас при этом высказал свое чаяние увидеть сей монастырь обновленным.
О посещении Эгины и бывшем обсуждении восстановления обители, я, вернувшись в Афины, подробно и лично рассказал Вашему Высокопреосвященству. Я испросил у Вас разрешения приняться за дело, на собственные средства и устроить девиц. Означенные девицы тем временем прибыли на Эгину, чтобы посетить монастырь и справиться о безопасности пребывания в нем у комиссара полиции, который был ими об этом уведомлен.
Ваше Высокопреосвященство тогда же послали ответ, который сохраняется в нашем архиве. Для пущей надежности осмеливаюсь напомнить, что Ваше Высокопреосвященство изъявили намерение по окончании дела направить в обитель старицу госпожу Ятраку с дочерьми, которые ведут монашескую жизнь, и мы просили Бога, чтобы сие исполнилось.
В этом разоренном монастыре был храм, освященный в честь Божией Матери “Живоносный Источник”. Разобрав с дозволения господина мэра означенный, находившийся в аварийном состоянии храм, сильно обветшавший и едва удерживаемый подпорами, я воздвиг на его фундаменте новый, во имя Святой Троицы, который и освятил с Вашего разрешения и по получении мира от священной митрополии, в сослужении эпитропа Вашего Высокопреосвященства и городских иереев, призванных по моей просьбе эпитропом Вашего Высокопреосвященства.
Что же до пострижения в монахини, то на мой запрос Вашему Высокопреосвященству, обращаться ли относительно каждой девицы за новым к Вам разрешением, Ваше Высокопреосвященство ответили мне, что в обращении таком нет нужды. Узнав от нынешнего Преосвященного Калавритского и Эгиалийского кир Тимофея о Вашем недовольстве тем, что я постригаю, не запрашивая Вас, я вновь обратился к Вашему Высокопреосвященству с письменным запросом по тому же предмету и, не получив никакого ответа, расценил сие как молчаливое одобрение.
Об иподиакониссах извещаю, что они, главным образом прислуживают в алтаре. Одеяние их устроено по образцу церковных одежд, носимых в градских храмах чтецами. Ношение же поручей дозволено им по следующим причинам. Поскольку в женских обителях нет диаконов, а в нашей обители не только диаконов, но и священников, сам же я не могу заботиться о чистоте храмового помещения, да и не всегда нахожусь в храме, чтобы исполнять пономарские обязанности, тогда как алтарь весьма нуждается в лицах, назначенных очищать церковные сосуды, переменять индитии и срачи́цы святого престола, перемещать Святую Дарохранительницу и исполнять всякое пономарское послушание, то я рассудил поставить двух дев поочередно нести служение в алтаре, а при особой нужде – доставлять тяжкоболящим сестрам Святую Евхаристию в малом потире, на сей случай нарочито устроенном. Кроме сей исключительной надобности, в остальном, они исполняют обычные пономарские обязанности.
Образ жизни дев, составляющих общину, о которой я сообщал Вашему Высокопреосвященству, является общежительным.
Руководство обителью возложено без нарочитого посвящения на незрячую первонасельницу Хрисанфу Стронгилу, ныне монахиню Ксению, ввиду ее разумения и добродетели. Она управляет монастырем и принимает откровение помыслов у сестер.
Мое же дело – исполнять обязанности священнослужителя, доставлять средства к поддержанию обители, печься об ее усовершении и направлении к предначертанной цели. Поступивших в обитель близ окончания трудов, которые мы с Вашего согласия подъяли, предаю попечению и промышлению о ней Вашего Высокопреосвященства, дабы она в меру благоговейного усердия насельниц явила себя образцовым монастырем к чести и вящей славе богоспасаемой Вашей епархии.
Внутренний устав, регулирующий все стороны жизни телесной и духовной, состоит из предписаний о трапезеи правил общежительного пребывания.
Что касается сумм, вносимых в кассу обители, то управляющей монастырем игумении указано представить мне подробный реестр поступлений и расходов, каковой реестр мною высылается.
Вашего Высокопреосвященства благопокорнейший служитель
Нектарий Пентапольский».
Игумения Ксения составила требуемый реестр денежных средств, в который включила и многочисленные пожертвования монастырю самого владыки Нектария. Она от себя тоже написала архиепископу, защищая любимого духовного отца, cвятителя Нектария от несправедливых нападок. Однако, архиепископ ничего не ответил ни святителю, ни матушке Ксении и его отношение к обители можно описать как недоброжелательное игнорирование.
В 1917 году, за вмешательство в политику и провозглашенную анафему премьер-министру Греции, архиепископ Афинский Феоклит был лишён сана и отправлен в заточение в один монастырь, потом был восстановлен, потом низложен опять и опять восстановлен, но уже не в Афинах. Однако, его преемник, несмотря на просьбы cвятителя Нектария также не стал давать обители на Эгине никакого официального статуса и святитель Нектарий, до конца своей жизни так и прожил на птичьих правах, уподобясь евангельским птицам небесным, которые тоже не имеют ни паспортов, ни видов на жительство, ни банковских счетов, ни доверенностей, ни юридических лиц, но ежедневно питаемы щедрой рукой Небесного Отца.
«Да будет вам слуга»
Итак, те, кто мог принять решение и облегчить жизнь сестёр, были заняты другими, более важными делами, чем признание нищей монашеской общинки на бедном, крохотном острове. Но разве важно такое непризнание для жизни во Христе?
Последние двенадцать лет своей жизни, Святитель жил на Эгине жизнью, похожей на простую, аскетическую и равную с братьями жизнь какого-нибудь афонского старца – игумена монастыря или общежительной кельи. Будучи архиереем, он жил с сёстрами по-евангельски вровень. Будучи выше их по сану, возрасту и духовному опыту, он был для них слугой, разделял с ними все нужды, скорби и неудобства, не выделяясь и не требуя себе поблажек. Наоборот, он подавал сёстрам пример и в храме, и на работах, и в молитве, и в смирении, и других евангельских добродетелях.
После церкви были построены кельи, кухня, трапезная, кладовая, подсобные помещения, выкопаны и обложены камнем резервуары для воды, водоводы, каменные террасы для садов и огородов. И везде Святитель был первым среди рабочих и мастеров. Как равный с ними он, с молитвой Иисусовой на устах, работал, отдыхал в тени, пил из одного кувшина, подбадривал людей добрым словом.
Святитель, как единственный мужчина в обители, пока тяжелая болезнь окончательно не уложила его в постель, брал на себя все тяжелые физические работы – и огород с садом, и стройку, которая двенадцать лет не прекращалась: как только заканчивалось что-то одно, начиналась другое – и погрузку-разгрузку тяжелых стройматериалов и тому подобного, что было не под силам сёстрам, которых к концу его жизни стало уже тридцать восемь. На ослике он возил на всех воду из колодца, наполнял и носил на себе в кухню тяжелые фляги с водой.
Архимандрит Филофей Зервакос[51] вспоминал, что, став в молодом возрасте архимандритом и настоятелем монастыря, он захотел приехать на Эгину к святителю Нектарию, которого знал ещё в Афинах, будучи молодым человеком и студентом. Они не виделись несколько лет. Был август, жаркий вечер. Перед обителью никого не было, кроме старика-садовника в рваном подряснике, стоптанных башмаках и широкополой соломенной шляпе, какие носят крестьяне. Старик тяпкой окучивал деревья, видимо для подкормки. Отец Филофей окликнул старика и попросил его сходить и доложить владыке Нектарию, что, дескать, приехал архимандрит Филофей. «Сию минуту, Ваше Высокопреподобие», – поклонился старик и убежал в ворота. Через несколько минут навстречу отцу Филофею вышел тот же самый старик – святой Нектарий, но уже в рясе и камилавке, он обнял и тепло поприветствовал отца Филофея.
Неопустительно, каждый день, Святитель простым священническим чином совершал богослужения суточного круга. Каждый день, за редчайшими исключениями, он исповедовал сестёр, выслушивал их помыслы, страсти и, как духовный врач, предлагал каждой подходящее именно ей лекарство и следил за её духовным выздоровлением.
Ещё он много проповедовал и просто беседовал с сёстрами – и со всеми вместе и с каждой по отдельности, например во время работы в сапожной мастерской, в саду, после трапезы на праздники. И не только с сёстрами беседовал он – как пастырь добрый, Святитель посещал жителей окрестных деревень, изредка спускался в главный поселок Эгины. Два-три раза в год, на Пасху, Рождество и Троицу Святитель посещал заключенных в местной тюрьме, приносил им гостинцы, беседовал с ними и утешал их скорбь.
В монастырь стали часто приходить местные дети, поодиночке, с родителями, бабушками и дедушками на службу, потом детей стали привозить на организованные экскурсии, и Святитель благословил двум образованным монахиням устроить воскресную школу, где желающих учили как азам христианской жизни, так и общешкольным предметам – греческому языку, арифметике, географии и тому подобному.
Святитель хотел сделать полноценную большую школу, которая давала бы аттестат об образовании. Администрация острова его очень в этом поддерживала, однако, влияния у них не было никакого, а архиепископ Афинский начинание насчет школы тоже не поддержал, как, впрочем, и многие другие. Примечательно, что в 2009 году на Эгине была издана книга «Почему меня зовут Нектарием». Книга состоит из свидетельств о многочисленных чудесах cвятителя Нектария в жизни эгинцев, которых зовут Нектарий или Нектария. То есть, имя Святителя в двадцатом веке стало на острове самым популярным и первыми, кто стал называть своих детей именем «Нектарий», были те, кто в 1908–1920 годах детьми приходили к нему в монастырь, брали его благословение, целовали его натруженную руку, своими ушами слушали его голос и драгоценные наставления.
Ещё Святитель много занимался с сёстрами пением. Он и сам был искусный певчий, (даже написал в своё время курс по литургике для факультета византийского пения в Афинской консерватории) и песнописец, а потом в обители появились сёстры с музыкальным опытом, образованием и способностями, и вот Святитель часто принимал участие в репетициях, разучивании новых песнопений, потому что считал хорошее византийское пение очень важной составляющей богослужения и духовной жизни.
Книги, написанные на Эгине
Ну и конечно, на Эгине Святитель продолжал свои писательские труды. Когда на окрестные холмы опускалась мгла и монастырь засыпал, погружаясь в невидимую и неведомую миру келейную молитву сестёр и краткий отдых перед новым днём – с его заботами и работой над собой, Святитель зажигал в своей келейке керосиновую лампу, зажигал свечи и начинал писать.
За годы жизни на Эгине он написал (либо составил, перевёл, дополнил и отредактировал для последующих изданий) следующие сочинения:
– «Триадикон» (Песнопения и молитвословия в честь Святой Троицы),
– «Взывание ко Господу божественного и святого Августина» (Т. I–II. 1910),
– «Историческое исследование причин схизмы. О причинах многовекового ее сохранения и о том, возможно или нет соединение двух Церквей, Восточной и Западной» (Т. I. 1911; Т. II. 1912),
– «Два рассуждения: I. О Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви; II. О Священном Предании» (1913),
– «Просевхитарион» (1913, 2-е издание),
– «Историческое исследование о Честном Кресте» (1914),
– «Рассуждение о Божественных Таинствах» (1915),
– «Христианское нравственное учение Православной Восточной Церкви» (расширенный вариант книги 1897 г. «Христианское нравственное учение»).
Кроме того, им был опубликован трактат «О Церкви» (в сборнике «Семьдесят пять лет Ризарийской Духовной семинарии. 1844–1919») (1920) и различные статьи в периодических изданиях (например, в журнале «Христианос»).
После кончины cвятителя Нектария были изданы его сочинения:
«Божественная Литургия святого славного апостола и евангелиста Марка» (1955), «Душеполезные размышления» (1986).
Уже в двадцать первом веке было издано прекрасное Полное собрание творений cвятителя Нектария в восьми томах, куда, кроме ранее известных, вошли такие ранее не издававшиеся его сочинения как «Рассуждение о святых мощах», «О посвящении Богу святых дев и о монастырях и монашеском жительстве», «Эортология Православной Восточной Церкви (О воскресных днях всего года. О праздниках непереходящих и переходящих)», «Священная литургика», «Пять глав о богослужебных книгах», «О поклонении в духе и истине», «Изъяснение книги Деяний Апостольских», «Об эллинской культуре», «Энциклопедия любомудрия», «Мистическое ви́дение церковной истории», «Хрестоматия» и «Новая вечная Пасхалия».
Когда же он спал?
Сила Божия на святом Нектарии в немощи совершилась. Всю свою жизнь Святитель нёс многочисленные послушания, отнимающие уйму времени: он был церковным администратором в Египте, разъездным проповедником в разных епархиях, ректором большого учебного заведения, духовником многих людей и, наконец, старцем и фактическим руководителем общежительного монастыря.
Уже и само по себе каждое из этих многозадачных послушаний, полностью и без остатка отнимает время и забирает силы того, кто им занимается, оставляя лишь крошечку, украдкой, на сон. Однако, даже если бы Святитель не занимался бы в своей жизни ничем вообще, а был бы только профессиональным писателем, объем написанного им, даже просто, если посчитать в количестве страниц, удивителен.
Только вот, мы то знаем, что Святитель не был профессиональным писателем, а писал в свободное время. Чем же он занимался «во-первых»? Во-первых, очень много служил. Каждый день он совершал богослужения суточного круга и Литургию, самое малое это четыре-пять часов, на ногах, а скорее всего, больше.
Неопустительно совершал еженощное монашеское келейное правило, многие поклоны в келье, это ещё час-полтора. Читал Евангелие и Псалтирь, тоже как часть ежедневного правила. Какое-то время уходило на приём пищи, личные потребности, гигиену, допустим, что самое малое – это один час в сутки.
Ежедневно – и в Афинах и на Эгине он очень усердно и внимательно занимался садом, огородом. Сколько времени могло это занимать? Ну, допустим, ещё один-два часа, минимум, в зависимости от времени года, а весной и в засуху, наверняка и больше. Надо учесть, что в то время не было ни насосов для полива, ни разных современных садовых инструментов, и Святитель всё делал вручную.
В «оставшееся» время он управлял большой школой, готовился к проповедям, принимал экзамены, читал лекции (а к ним ведь тоже надо было ещё подготовиться, прочитать и критически осмыслить много источников, некоторые на иностранных языках, написать конспекты), занимался бытовыми вопросами, по ночам, как мы помним, даже уборные семинаристам мыл.
Потом, на Эгине, практически всё рабочее время проводил на стройках, которые не прекращались двенадцать лет. Причём, работал на самых грязных и тяжелых работах, наравне с профессиональными строителями. Вечером мастера брали у него благословение и шли по домам, а он, пожелав им вкусного ужина и доброй ночи, переодевался в чистую рясу, надевал епитрахиль, и до полуночи исповедовал и выслушивал помыслы и страсти тридцати восьми сестер обители и сотен духовных чад-мирян. Отвечал на каждое письмо, которое ему присылали. Был вынужден всю жизнь защищаться от непрестанно дьявольских гонений и клевет, писать какие-то объяснения, оправдываться за преступления, которых никогда не совершал, либо молчать и принимать всю тяжесть и яд обвинений, но в любом случае тратить время, нервы и душевные силы, которых оставалось всё меньше.
И вот, всё это время, он постоянно писал и издавал всё новые и новые книги, делая это за свой счёт, сам занимался книжной дистрибьюцией, переговорами с книготорговцами, но всегда очень много раздавал бесплатно.
Скорее всего, мы что-то упустили, но это не принципиально, вопрос в другом – спал ли когда-нибудь святитель Нектарий и если да, то сколько часов в сутки оставалось ему на отдых?
Из наследия cвятителя Нектария на русский язык переведено очень мало, меньше десяти процентов от всего, что он написал. В следующей части представим вам некоторые отрывки из разных произведений и писем Святителя за разные годы, чтобы читатель мог почувствовать аромат его слова и порадоваться глубине его мудрости.
Нам кажется, что святитель Нектарий помимо чистоты и неподдельности своего богословия, стилистически необыкновенно современен, актуален и точен, и, если Богу угодно, его богословское и литературное наследие ждёт своего осмысления, в том числе и русской аудиторией.
Что за гадкие рыбы-собаки
Когда святитель Христов Нектарий, не покладая рук, строил монастырь и писал книги на острове Эгина, к нему частенько приходил в гости один рыбак, родом с соседнего с Эгиной островка – Порос. Звали его дядюшка Феодорос. Это был семейный, немолодой уже человек, насквозь просоленный морем и согбенный под гнётом ежедневного, напряженного труда. Круглый год, на своем видавшем виды баркасике, он выходил в море, чтобы наловить рыбы и прокормить своих многочисленных детей.
Со святым Нектарием дядюшка Феодорос познакомился случайно, на одной праздничной вечерне, куда пришёл вместе с другими прихожанами. Потом он вспоминал, что с простотой подошёл к святителю Нектарию и попросил поисповедоваться, а святитель, несмотря на то, что выглядел очень уставшим, ему не отказал.
С тех пор дядюшка Феодорос, когда Бог посылал ему улов, два часа пешком шёл от моря в гору, на которой строился монастырь, чтобы принести своему духовному отцу немудрёный рыбацкий гостинец, например, рыбу-попугая, или осьминога, или судака. Феодорос потом рассказывал, что святитель часто входил в алтарь, где молился о нём, его жене и детях, хотя лично их не знал и никогда не видел.
Однажды, в начале 1914 года, дядюшка Феодорос, как обычно, сильно сутулясь и теребя рукава своей много раз залатанной одежды, вошёл в кабинет Святителя с пустыми руками. В глазах у него стояли слёзы, а встретившись со Святителем взглядом, он начал плакать навзрыд.
– Что у тебя случилось, Феодорос? – спросил святой Нектарий. – Почему плачешь? Неужели умер кто-то из твоих?
– Это не смерть, батюшка ты мой дорогой, это ещё хуже!.. – ответил Феодорос, захлебываясь слезами.
– Хуже? – изумился Святитель. – Что же хуже-то может быть?
– Собаки!.. – воскликнул дядюшка Фёдор. – Эти гадкие собаки хуже смерти! Заплывают в мои сети, рвут их и вся рыба уходит. Латай-не латай, они их наутро снова рвут. Дело к тому идёт, что придётся завязывать с рыбой, продавать баркас, по миру идти… Дети уже месяц спать голодными ложатся. Хотел уже на базар пойти милостыню просить, а всё же совесть не даёт.
– Какие ещё в море собаки, о чём ты? – никак не мог понять Святитель.
– Рыбы-собаки, мы так катранов[52] называем, – объяснил, наконец дядюшка Феодорос. – Их у наших островов развелось видимо-невидимо. От Эрмиони до самой Ангистри спасения от них нет. Старики говорили, что когда они появляются в таком количестве, вся рыба на пять лет уходит далеко в море. Вот за что нам, батюшка, такое наказание?
Дядюшка Феодорос опять зарыдал, будучи не в силах сдержать слёз.
– А ну-ка не плачь, – сказал тогда святитель Нектарий. – Во-первых, сядь и покушай, у нас, конечно, и у самих сейчас негусто, но хоть что-то поешь, чтобы силы появились. У тебя снасти и сети сейчас где?
– Внизу, в порту Эгины.
– Хочешь сходить за ними и принести их сюда, в монастырь?
– Хочу ли? Ещё как хочу! Пусть, если не меня, то хоть Вас услышит Великий Владыка Христос.
– Нет, Феодорос, неправильно говоришь. Тебя Он всегда слышит, больше чем меня.
Дядюшка Феодорос быстро пошёл, да что там – побежал вниз, в порт, а поздно вечером снова поднялся в монастырь с двумя тяжелыми корзинами. В них были сети, крючки, веревки, поплавки и разные рыболовные снасти.
Святитель Нектарий улыбнулся, молча взял корзины в руки и почувствовал острый и честный дух рыбацкого ремесла. Он отнёс корзины в храм и поставил их перед Святым Престолом. Дядюшка Феодорос потом вспоминал, что Святитель что-то еле слышно шептал и осенял корзины крестным знамением. Кого вспоминал Святитель в эти минуты? Может быть, тех искренних и смиренных тивериадских рыбаков, которых Господь сделал проповедниками Его Евангелия и светильниками Вселенной?
– Ну вот, Феодорос, – сказал, наконец, с тихой улыбкой святитель, возвращая снасти рыбаку. – Держи. Забрось-ка ещё разочек. Надеюсь, что никакие «собаки» тебя больше не потревожат.
Через пару недель в монастырь бегом прибежал дядюшка Феодорос с двумя здоровенными рыбинами в руках. Он кричал ещё снизу, от мостика:
– Батюшка! А батюшка! Полюбуйся-ка, какой улов!.. Каково, а?.. Ох, святые твои руки, святая твоя душа!.. Я ведь как в тот день, как ты их благословил – сразу забросил, так и не успеваю рыбу вытаскивать! Совсем уплыли проклятые собаки! Рыбы теперь столько, что лови – не переловишь. Сколько грешный Феодорос будет жив, ты, батюшка, всегда теперь будешь с рыбой. Скажи, ты ведь угря любишь? Вот и угря тебе буду носить.
Святитель посмотрел в глаза дядюшке Феодоросу и оба они начали плакать.
– Родной ты мой, – сказал наконец святитель Нектарий, – Бог бесконечно благ. И Он несравненно более благ, чем мы себе можем даже представить. Он благ бесконечно… Спасибо тебе за такую прекрасную рыбу. А теперь давай пойдём в храм и отслужим Ему благодарственный молебен.
За что на cвятителя Нектария завели уголовное дело и что стало со следователем прокуратуры, который его оскорблял и бил
В Эгине в те годы жила одна несчастная разведенная женщина, Ирина Франгуди. Психически она была не вполне уравновешена. Зарабатывала она тем, что делала и продавала свечи, её так и звали все на острове – «Ирина-свечница». У Ирины была восемнадцатилетняя дочь Мария, от первого брака, который давно разрушился. Мария, после развода осталась жить с отцом, но мать принимала активное участие в её судьбе, чаще делая это нерассудительно и напористо, выбирая за дочь её круг общения, поступки, будущее и судьбу.
Девушка была задумчивой, тихой и верующей, сомневалась насчет того, какой путь ей выбрать. Ей нравилось монашество, она приходила в монастырь на службу и исповедь, подружилась с некоторыми молодыми послушницами. А мать, во что бы то ни стало хотела устроить её судьбу по собственным представлениям о благе дочери. Она решила выдать Марию замуж за одного торговца, которого сама же ей и нашла. Мария не хотела выходить замуж за этого человека, и вообще не была ещё уверена, какой жизненный путь – замужество или монашество ей выбрать. Поэтому, вместо замужества она спросила разрешения у cвятителя Нектария, можно ли ей пожить какое-то время в монастыре на правах послушницы, но, с возможностью приглядеться, разобраться в себе и принять окончательное решение.
Святитель Нектарий разрешил девушке пожить в обители, познакомиться с монашеской жизнью, но при этом иметь относительную свободу и, с разрешения игуменьи, посещать родных.
Мать Марии, Ирина, была взбешена тем, что дочь «ушла в монашки». Она стала подкарауливать девушку, когда та шла из монастыря к отцу и обратно, набрасываться на неё с кулаками, рвать на дочери одежду, таскать её за волосы, прилюдно закатывала безобразные сцены, при чужих называя родную дочь «потаскухой» и ещё хлеще. При этом Ирина регулярно приносила в монастырь свечи на продажу, и когда сталкивалась там с дочерью, скандалы вспыхивали уже и в монастырских стенах. Потом Ирина стала приходить в монастырь уже специально, чтобы устраивать там сцены и требовать, чтобы Мария немедленно вернулась в мир и вышла замуж.
Однажды, Ирина в очередной раз пришла в монастырь. Было раннее утро, но она, то ли уже, то ли ещё с ночи была пьяная. На этот раз она направилась сразу в келью к игуменье Ксении и в грубой форме стала требовать отдать ей Марию, угрожая, что иначе «спалит тут всё и живого места не оставит». Сама Мария тоже пришла к игуменье, со слезами умоляла маму уйти, категорически отказываясь идти вместе с ней. Стоял шум и гам. Игуменья побежала советоваться со Святителем, и тот тоже не позволил отдавать Марию пьяной матери. Да и как возможно «отдавать» кому-то взрослого человека, тем более, против его воли?
В Ирине отказ святителя вызвал приступ исступлённой ярости и она, пообещав Нектарию «горы зла и океаны горя», шатаясь от ненависти и алкоголя, выбежала за ворота.
Ирина была недалёкого ума, бедная и малограмотная свечница с маленького островка, с тяжелыми зависимостями и психической неуравновешенностью, что было очевидно всякому, кто поговорил бы с женщиной хотя бы пять минут. Казалось бы, её угрозы так и должны были остаться пустыми словами, если бы не главный и самый сильный покровитель любого зла – дьявол, который использовал несчастную женщину как инструмент, оружие в той войне не на жизнь, а на смерть, которую он вёл против cвятителя Нектария уже много десятилетий.
Так вот, дьявол, желая уничтожить Святого, надоумил Ирину обратиться лично к новому Афинскому архиепископу Мелетию[53] с клеветой на cвятителя Нектария. По-человечески непонятно, каким образом, дьявол помог деревенской свечнице открыть двери в высокий кабинет и попасть на приём к архиепископу. Но это произошло и перед архиепископом Ирина обвинила Святого ни много ни мало в том, что тот «похитил и соблазнил её дочь и они живут в монастыре как любовники». Совсем уж непонятно, как такое могло произойти, однако архиепископ Мелетий – образованный, умный и проницательный человек, возглавлявший за свою жизнь не одну, а целых три Поместные Церкви, принял эти обвинения всерьёз (или сделал вид, что принял, чтобы использовать их как повод). Так или иначе, в один из великопостных дней 1918 года, без предупреждения, он нагрянул на Эгину.
Архиепископ посчитал, что ему по сану не пристало самому подниматься в монастырь. Он вызвал всё духовенство острова, включая cвятителя Нектария к себе в посёлок, в дом одного из местных богачей, где архиепископу предоставили целый этаж. Святителю Нектарию было тогда семьдесят два года, он уже тяжело болел (начался рак простаты), а сердце и сосуды работали всё хуже и хуже последние десять-пятнадцать лет. С большим трудом он спустился в поселок на ослике, а потом долго, с перерывами и одышкой поднимался по высокому крыльцу и по лестнице на второй этаж, чтобы предстать пред взором архиепископа.
Архиепископ, который по возрасту был на двадцать пять лет младше cвятителя Нектария, не стал терять времени на приветствия и раскланивания. Едва увидев святителя, он во всеуслышание, так, что стёкла тряслись и было слышно на улице, начал обличать его в том, что тот, якобы живёт с монашками и послушницами во грехе. Архиепископ кричал, что у него есть «стопроцентные свидетельские показания», что «никто и никогда не давал тебе благословения возиться с этими девками и их окормлять», что «ты позоришь всю Православную Церковь» и два часа, без остановки, в подобных выражениях кричал на святого.
Святитель слушал молча и, по образу Христа перед Пилатом, не произносил ни слова, тем более что и вставить хотя бы одно слово между эскапад архиепископа было некуда, а архиепископу и без объяснений «всё было уже ясно». Святитель молчал и молился, рука его перебирала чётки. Закончив, архиепископ театральным жестом указал святителю на дверь, тот молча ушёл, с помощью прохожих с трудом сел на ослика и в монастырь поднялся уже затемно, еле живой.
Наутро архиепископ с многочисленной свитой всё-таки поднялся в монастырь. К приехавшим из Афин присоединились некоторые местные священники, которые не любили cвятителя Нектария. Как сказано выше, к сожалению, были и такие. Эти люди видели, что монастырь растет, что многие идут туда на исповедь, помогают в строительстве и в их сердцах рождалась зависть. Поэтому, узнав об обвинениях, эти батюшки, к сожалению, обрадовались и вместе с архиепископом пришли в обитель для обличения Святого.
Однако, на этот раз архиепископ сдержал свою вспыльчивость, либо просто был в хорошем настроении. Он уже не кричал, не поднимал вопроса с обвинениями, но отведав предложенное угощенье, мирно побеседовал с игуменьей, с сёстрами, посмотрел, как они живут и, возможно, убедился, что нельзя верить любому обвинению на слово, ну, или, хотя бы засомневался. Он пожелал сёстрам «преуспеяния в иноческом жительстве и христианском доброделании», а святителю Нектарию, прощаясь перед воротами монастыря и с усмешкой показывая на древние развалины напротив, сказал такие вот «благословенные» и «пророческие» слова: «Видишь, Нектарий, эти руины? Вот ты сейчас тут стараешься, строишь, а скоро всё что ты строишь и возводишь так же развалится, и будут люди пальцем показывать и говорить – вот, полюбуйтесь, что Нектарий настроил» – «Брат мой и сослужитель!.. – только и смог вымолвить Святитель в ответ на такое «архипастырское благословение». – Не в том вопрос, когда и какой обители Бог попускает впасть в запустение, а в том, что с каждый днём всё больше и больше людей хотят, чтобы она строилась, во славу Триединаго Бога нашего!»
Архиепископ скривил улыбку, сел в экипаж и велел кучеру трогать. Казалось бы, искушение закончилось и Святителя с монастырем оставят в покое.
Однако, не тут-то было. Дьявол, увидев, что ему удалось лишь сильно расстроить, но не разрушить Святителя через архиепископа, решил попробовать нанести Святому ещё один удар – уже не через церковную, а через светскую власть. Дьявол надоумил Ирину поехать в Пирей и подать на cвятителя Нектария заявление в прокуратуру о том, что святитель изнасиловал её дочь, когда та была ещё несовершеннолетней. Кроме того, Ирина написала в своем заявлении, что бывший митрополит Нектарий так поступил не только с одной её дочерью, но и с другими монашками и устроил в своем монастыре самый настоящий притон разврата и гарем, что сестры одна за другой беременеют, а потом убивают неродившихся младенцев и бросают их в колодец за монастырем.
И опять, как и в случае с архиепископом, вроде бы здравомыслящие и образованные, опытные люди, которым надо было расследовать кучу настоящих преступлений, даже не задумавшись о личности и мотивах заявительницы, всё бросили и поехали на Эгину – «расследовать» преступление, которого никогда не было.
Было раннее весеннее утро, прошло несколько дней после запомнившегося архипастырского визита. К монастырю подъехала бричка, из которой вышел крепкий молодой человек в прокурорской форме и с ним два полицейских. Пройдя через монастырский двор, незваные гости начали громко, кулаками и ногами стучать в дверь канцелярии монастыря. Когда испуганные сёстры им открыли, они, громко топая сапогами, прошли прямо в кабинет святителя.
Все сёстры сбежались на шум, столпились на лестнице, заглядывали в кабинет, кто-то громко плакал, другие в голос просили «Господи, помилуй!..»
Святитель с трудом встал из-за стола и вежливо спросил:
– Добрый день! Кого вам угодно?
– Тебя нам угодно, монах грязный, – услышал он в ответ. – Что, гарем себе тут устроил? Показывай, где у вас тут колодец, куда ты бросаешь младенцев, которых рожают твои любовницы-монашки?
Святитель перекрестился, спокойно стоял и ничего не отвечал. Почему-то именно его молчание привело прокурорского следователя в особое бешенство. Он начал сильно бить кулаком по столу святителя, заваленному рукописями, и с каждым ударом, с ненавистью повторял одно и то же:
– Ты язык проглотил, да? Ты язык проглотил, да? Ты язык проглотил? Ты, видно хочешь, чтобы я с тобой по-другому поговорил? Это легко, это мы сейчас устроим!.. Сейчас тебя разложим на полу, горло придавим сапогом, дышать нечем будет и живо во всем признаешься. Ну!.. Где колодец с мёртвыми младенцами?
– Владыко, ответьте ему, пожалуйста, хоть что-то, – попросила игуменья Ксения, которая стояла в дверях и видела адскую сцену не глазами, которые у неё были незрячими, а до глубины каждой клеточкой своей кожи. Но Святитель продолжал стоять, молиться и ничего не говорить. Тогда следователь одной рукой схватил его за руку, а другой за бороду и начал с силой дёргать. Сёстры рыдали, Святитель молча стоял и молился.
Наконец, оставив Святителя с одним из полицейских, следователь велел всем сёстрам собраться в храме и начал обыскивать каждую келью. Он перерывал матрасы, простыни и одеяла, рылся в личных вещах, белье, перерыл все кровати даже в кельях пожилых сестёр, которые в силу почтенного возраста и болезни уже не вставали и не выходили из келий. Перерыли также все документы в монастырской канцелярии, кухню, трапезу, библиотеку, проверили колодец, чердаки, печи и всё вокруг монастыря. Затем была допрошена каждая из сестёр. Обыск и допросы продолжались до вечера. Каждая из сестёр сказала, что обвинения абсурдны, что сёстры живут в девстве, а святой старец, у всех на виду проводит святую, аскетическую жизнь. Вернувшись, наконец, в кабинет Святителя, следователь сказал ему: «Сейчас уезжаю, но учти, что завтра вернусь с врачом. Каждую из твоих любовниц подробно осмотрим. Так что, ты всё-таки, готовься, готовься к тюрьме, старый развратник».
– Бог знает, правда ли то, что ты говоришь, – спокойно ответил Святитель.
После того, как представители власти уехали, Святитель и игуменья Ксения собрали всех сестер в храме. Некоторые из сестер не могли понять, почему святитель молчал и не отвечал на самые ужасные обвинения, другие, более образованные, настаивали, что надо написать жалобы в Афины и требовать наказания, как клеветнице, так и следователю. Но Святитель очень спокойно сказал:
– Если речь о том, что надо защищать не вас, а себя самого, то я этого делать не стану. И прошу вас сёстры, молитесь об этом человеке, его зовут Григорий. Господь за каждого из нас распялся, и за него тоже.
Прошла неделя невыносимой для сестёр тревоги и ожиданий. Через десять дней в монастырь приехал из Афин полицейский и забрал Марию Франгуди на судебно-медицинскую экспертизу. Обследование девушки проводил профессор акушерства и гинекологии Афинского университета Николай Пецалис. Обследование, результаты которого профессор отразил в экспертном заключении, показало, что Мария – девственница. После этого дело было закрыто и больше правоохранительные органы Святителя не беспокоили. Однако, история на этом не закончилась.
Через несколько месяцев в монастырь приехала одна молодая женщина из Афин и попросила провести её к владыке Нектарию. Когда её подвели к Святителю в храме, она упала ему в ноги и начала плакать. Оказалось, что это была жена того самого следователя Григория Т. Её муж тяжело заболел, у него началась гангрена и вот-вот ему должны были ампутировать руку, по самое плечо. Он сам в тяжелом состоянии лежал в больнице «Эвангелизмос», и послал жену, чтобы она попросила прощения у Святителя и попросила его молитв о выздоровлении.
Святитель поднял несчастную женщину, обнял и благословил её. Он сказал, что простил её мужа в тот же день и всегда молится за него. Собрав сестёр, Святитель отслужил молебен Пресвятой Богородице, чтобы Она исцелила тяжко болящего Григория, сестры накормили несчастную женщину, надавали ей и их детям подарков и благословений. Святитель даже захотел поехать с ней в Афины, чтобы навестить Григория в больнице, но его собственное состояние из-за рака было уже настолько тяжелым, что сёстры еле отговорили его, да и такая поездка была бы уже нереальна.
Так, женщина уехала, Святитель и сестры молились о её больном муже. Бог весть, почему, больной не выздоровел и через пять дней после приезда жены на Эгину умер в афинской больнице «Эвангелизмос», да помилует Бог его душу молитвами святого Нектария – подражателя Кроткого и Беззлобного Архипастыря Христа.
«Очень скоро я уйду»
В 1919 году у Святителя начались острые и сильные боли в поясничной области и при мочеиспускании, а также он очень ослаб, но никому об этом не рассказывал. С начала осени Cвятитель не мог больше служить и с трудом приходил в храм – уже просто молиться и причащаться. В декабре боли стали невыносимыми, святитель еле стоял в стасидии, его мучала тошнота, сильно болели кости и суставы, при мочеиспускании было много крови. За несколько недель он экстремально сильно похудел.
Святитель понимал, что с ним происходит, и что уже скоро ему предстоит отправиться в то единственное великое и по-настоящему важное путешествие, к которому готовится каждый из нас со дня своего рождения в этот мир.
В начале 1920 года Cвятитель рассказал о своём состоянии сестрам, которые и сами всё видели и понимали. Также он написал о том, что тяжело заболел нескольким самым близким духовным чадам.
Последние заботы святителя в этом мире были связаны с тем, чтобы обезопасить после своей кончины своих духовных дочерей – сестёр, которые так и не были «узаконены» ни церковной, ни светской властью. Из-за непризнания монастыря юридической единицей, и земля под монастырем, и все постройки были оформлены лично на Святителя.
Понимая, что и после его кончины могут продолжаться искушения и дьявольские усилия по разорению построенного им гнезда Христовых учениц, святитель попросил на святках 1920 года, 2 января пригласить в монастырь нотариуса и нескольких священников, которым доверял. В их присутствии Святителем, как лицом «временно пребывающим в Греции» (уже пришла пора помирать, а он так и не удостоился земного гражданства) было составлено и заверено завещание, которым он делал исключительными наследниками всего своего имущества и интеллектуальных прав на свои сочинения монахинь, проживающих в монастыре и их преемниц. Своему брату Харалмпию Святитель завещал свою долю в их родительском доме в Силиврии, где он не был уже очень много лет.
Духовные чада Святителя писали ему с просьбой срочно приехать в Афины, пройти обследование и начать лечиться, но святитель не хотел никуда ехать. Прошло несколько месяцев страданий. В августе 1920 года он попросил сестёр помочь ему съездить на ослике в Хрисолеондийский монастырь, где попросил помочь ему опуститься на колени и долго, больше часа молился перед Чудотворной иконой Пресвятой Богородицы, а потом попросил у игумена пожить в обители несколько дней. Игумен Феодосий и братья окружили святого любовью и заботой, они вспоминали, что, несмотря на невыносимые страдания, он приходил на все службы в храм. На трапезах Святитель почти ничего не ел, мог, например, надкусить яблоко и съесть несколько крупинок риса.
Во время почти недельного пребывания в Хрисолеондийской обители Святитель подробно и долго исповедался, отец Феодосий прочитал над ним разрешительную молитву. Наконец, Святитель сердечно попрощался с отцом Феодосием и братией, попросил их молитв и поблагодарил за многолетнюю помощь сёстрам. После этого, с помощью трёх монахинь, которые пришли за ним, он отправился в обратный путь.
Когда на обратном пути дорога шла мимо кипарисовой рощи, уже недалеко от монастыря, Святителю стало очень плохо, начался сильнейший приступ боли. Он попросил сопровождавших его сестёр Афанасию, Евфимию и Агапию остановиться, помочь ему слезть с ослика и, хромая, ушёл в кипарисы. Был уже вечер, звезды проявлялись, тянуло сумерками. Примерно через полчаса Святитель вернулся и осенил крестным знамением четыре стороны света, благословил остров и всех его жителей, особо благословил сестёр и монастырь и сказал: «Очень скоро я уйду».
Наконец, 20 сентября 1920 года Святителя повезли умирать в Афины.
Кончина и первое посмертное чудо
20 сентября 1920 года в афинскую больницу «Аритейон» на улице королевы Софии привезли тяжело больного, исхудавшего до костей, старенького монаха с острова Эгина. Монах был одет в много раз заштопанный старенький подрясник, его сопровождал мужчина лет сорока и две монахини.
Изможденным старцем-монахом был святитель Нектарий, у которого около года назад была диагностирована злокачественная опухоль простаты, в тяжелой форме. Тяжкий недуг причинял ему великие страдания, особенно в те годы, когда медицина ещё не научилась облегчать участь приговоренных к смертельной болезни.
Никто из сотрудников больницы даже не догадывался, что старенький больной монах – это митрополит Нектарий, бывший ректор Ризарийской духовной школы. Святитель, несмотря на то, что не хотел ложиться в больницу, оказал послушание своим близким, чтобы они не волновались. В больнице он смиренно и с уважением к врачам принял, что его поместили в обычную четырехместную палату третьего (самого низшего) разряда, в корпусе для бедняков и неимущих. Святой архиерей не требовал особого к себе отношения и даже чуть более комфортных условий, чем простые люди.
В четырехместной палате, вместе со Святителем лежали ещё двое больных – крестьянин из деревни в Аттике, недалеко от Афин, который свалился с осла в пропасть и теперь не мог ни ходить, ни пошевелить руками и ещё один пожилой мужчина, в прошлом учитель, у него было что-то урологическое.
Святитель пролежал в больнице два месяца. К сожалению, история его болезни не сохранилась. Но, со слов людей, которые его навещали, известно, что операцию ему так и не сделали, по неизвестной причине. Возможно, врачи сочли его уже неоперабельным, либо причина была в другом. Со слов свидетелей, все пятьдесят дней, пока Святитель был в больнице, он постоянно терпел невыносимые боли.
При больнице был храм Святого Великомученика Георгия, один-два раза в неделю там служили Божественную Литургию и Святитель каждый раз причащался Святых Христовых Таин.
Святого Нектария навещали афинские священники, монахи со Святой Горы Афон, близкие ему верующие миряне. На острове Эгина сёстры его монастыря постоянно молились о нём. Эгинская игуменья Ксения составила несколько молитв и тропарей о здравии своего духовного отца, например такой, третьего гласа, обращённый к Пресвятой Богородице: «Дева Нескверная, Богорадованная, покрый и соблюди благого служителя Твоего от всякого коварства вражия, от печали и уныния. Избави его, терпящего напасть, и болезнующего исцели, да, веселяся, воспоет имя Твое и, радуяся, прославляет непрестанно, Чистая, величие Твое».
В последнюю неделю перед кончиной у Святителя резко поднялась температура и до самого конца уже не опускалась ниже сорока. 8 ноября 1920 года в воскресенье больничный священник в последний раз причастил Святителя святых Христовых Таин. До позднего вечера Святитель был погружен в молитву, около половины одиннадцатого приподнялся на локтях, и прошептал:
– Ты это мне говоришь? Ты это мне говоришь, Господи? – возможно, отвечая так на приглашение Христа войти в радость Господа своего. После этого Святитель предал свою святую душу Господу, Которому служил всю свою жизнь.
Во время кончины Святителя рядом с ним в палате, кроме двух больных, была эгинская монахиня Евфимия. Увидев, что Святитель скончался, она крикнула медсестре, чтобы та подошла. Но когда сестра вошла в палату, они обе и оба лежачих больных почувствовали настолько сильное благоухание, что никто из них не мог произнести ни слова.
Очень скоро произошло первое посмертное чудо Святителя. Потом, за сто с лишним лет после его блаженной кончины таких чудес были тысячи тысяч, малая часть из них упомянута в этой книге. Однако, сразу после кончины Святителя произошло вот что: медсестра и санитары стали готовить его благоухающее тело к переносу в больничную церковь. Монахиня Евфимия положила нижнюю рубаху покойного на соседнюю кровать. И в то же мгновение исцелился лежавший на ней больной крестьянин, с параличом верхних и нижних конечностей.
Доктор Караплис тогда был студентом медицины, и как раз проходил практику в больнице «Аретэйон». Он свидетельствует, что бинты святого издавали очевидное благоухание, и поэтому их не выбросили в мусорный бак, а закопали во дворе в отдельном месте.
По распоряжению больничного начальства койка Святителя полгода оставалась незанятой. Поскольку палата, где он лежал, в настоящее время разделена на несколько малых помещений, койка эта находится теперь в юго-западном углу второй палаты главного корпуса у окна. Устроенный над ней киот с неугасимой лампадой служит постоянным напоминанием, что здесь – место кончины великого угодника Божия.
Похороны святого
Когда о кончине Святителя узнали, руководство Ризариона пыталось убедить сестёр, что Святителя надо похоронить в Афинах, в школе, которой он много лет управлял. Однако сестры и духовные чада Святителя, а также его племянник – единственный родственник по плоти, который там находился, поблагодарив, ответили, что Святитель завещал, чтобы его похоронили на Эгине. Тогда многие студенты из Ризарион отправились на остров, чтобы проводить Святителя в последний земной путь.
9 ноября 1920 года пароход с телом Святителя прибыл на Эгину. Встречать тело Святителя вышел почти весь остров и люди, приехавшие со всех концов Греции: и миряне, и духовенство, и монахи, и монахини. Весь остров оставил работу и дела насущные – крестьяне уходили с полей, ремесленники из мастерских, торговцы закрывали лавки, все шли попрощаться с любимым почившим святым, ещё при жизни ставшим покровителем острова.
Поскольку было слишком много желающих нести гроб с телом Святителя на руках в монастырь (около шести километров), и люди начали спорить, мэр острова разделил несколько сотен мужчин на группы, которые постоянно передавали друг другу носилки с телом и менялись. Дорога с телом до монастыря заняла около двух с половиной часов, те, кто нёс тело, вспоминали потом, что было ощущение, будто оно совсем ничего не весит.
Во всех храмах острова погребально звонили колокола. На дорогу бросали ветки лавра, цветы. В окнах и дверях домов, мимо которых поднималась скорбная процессия, горели свечи, люди крестились и молились. Когда тело Святителя перенесли в монастырь, его положили в храме и нескончаемая река людей текла через храм. Сёстры давали проститься всем и каждому, а пароходы привозили новых и новых паломников, желавших проститься со Святителем и проводить его в последний путь. Некоторые сестры волновались и торопили игуменью, говорили, что тело не забальзамировано, не сделано никаких специальных манипуляций, предотвращающих разложение. Сёстры беспокоились от любви к святителю, они не хотели, чтобы от усопшего тела так любимого ими отца исходил неприятный запах, который мог бы кого-то смутить.
В ту же ночь одна из переживавших сестёр увидела во сне Святителя в блистающем митрополичьем облачении. Она упала перед ним на колени, взяла его благословение и поцеловала ему руку. Святитель протянул ей руку и спросил:
– Что, так плохо пахнет?
– Нет же, владыка, благоухает сильно Ваша рука, – ответила сестра. – Ладаном и алоэ.
– Ну вот и не бойся никаких плохих запахов.
Монахиня вскочила, побежала в церковь, и трижды поцеловала руку Святого. Она и наяву пахла также, как во сне. Это был третий день с кончины. 10 ноября, в четыре часа вечера архимандрит Пантелеимон отпел Святителя и его опустили в могилу возле сосны – это место Святитель сам выбрал для своей могилы.
К сожалению, не только Афинский архиепископ, не только ни один из членов Священного Синода, но даже и ни один архиерей на погребение Святителя не приехал и с ним не простился. Святой сын Небесной Христовой Церкви и Чудотворец силою Духа Святого, до последнего шага земного подтвердил статус нелюбимого пасынка для всех земных институций. И даже гражданства земного так себе до конца так и не смог приобрести, своим никому кроме Христова Царства не стал и называли его за глаза, да даже и в глаза «недоархиереем». Хотя, надо отдать должное, две-три церковные газеты напечатали уважительно-нейтральные некрологи.
На этом, дождливым ноябрьским вечером 1920 года, под сосной во дворе бедного и непризнанного Эгинского монастыря тихо закончился многострадальный земной путь – а на Небесах зажглась яркая новая звезда великого святого, которого Бог заранее приготовил в великое утешение нам: несчастным людям кровопролитного в страданиях двадцатого и сумасшедшего двадцать первого века.
+
Благословение его и молитвы да будут с нами. Аминь.