В Москве находились сотни видных дворян. Но лишь немногие из них встали в ряды сражающегося народа. В эту плеяду вошли князь Дмитрий Пожарский, Иван Матвеевич Бутурлин и Иван Колтовский.
Утром 19 марта Пожарский находился в своих хоромах на Сретенке, подле Лубянки. Когда в Китай-городе зазвонили в колокола, он бросился со своими людьми на улицу. Мгновенно оценив обстановку, воевода отправился в находившуюся неподалеку стрелецкую слободу. Встав во главе стрельцов, Пожарский дал бой наемникам, показавшимся на Сретенке возле Введенской церкви. Сразу же он послал своих людей на Трубу, где располагался Пушкарский двор. Пушкари тотчас пришли на подмогу и привезли с собой несколько легких пушек. Встреченные орудийными выстрелами, наемники отступили по Сретенке к Китай-городу.
Предатели-бояре помогали врагу советом и делом. Салтыков руководил боем с повстанцами неподалеку от своего подворья. Когда патриоты стали одолевать, боярин приказал холопам поджечь дом, чтобы нажитое им богатство не досталось никому. Начался пожар. Повстанцы были вынуждены отступить. Оценив «успех» Салтыкова, Гонсевский велел запалить весь посад. Солдатам не сразу удалось выполнить его приказ.
В этот год казалось, что зима никогда не кончится. Сильные морозы продержались до конца марта. Москва-река была покрыта ледяным панцирем, повсюду лежал снег. Холодное солнце не прогрело промерзшие бревна изгородей и построек. Солдаты Гонсевского с факелами в руках тщетно пытались поджечь срубы. Как записал в своем дневнике один из факельщиков, каждую постройку зажигали по многу раз, но дома не загорались. Автор дневника был уверен, что «огонь был заколдован». Но в конце концов усилия поджигателей увенчались успехом. Над посадом показались столбы дыма. Вскоре огонь охватил целые кварталы. Москвичи прекратили бой и бросились тушить пожар.
Далеко за полночь Гонсевский созвал в Кремле военный совет. На нем присутствовали многие знатные московские дворяне. Члены боярского правительства получали вести из разных концов города и были лучше осведомлены насчет истинного положения дел, нежели польское командование. Они настойчиво советовали Гонсевскому бросить все силы в Замоскворечье, чтобы прорвать кольцо восставших предместий и очистить путь для королевских войск, подходивших со стороны Можайска. Едва забрезжил день, как польская стража распахнула ворота Китай-города. Из ворот выехали бояре в окружении слуг. Защитники баррикад уже приготовились стрелять, но опустили пищали, увидев, что с боярами не было «ни литвы», ни немцев. Приблизившись к завалам, Мстиславский с товарищами стали упрашивать москвичей прекратить сопротивление и немедленно сложить оружие.
Боярам отводилась незавидная роль. Они должны были отвлечь внимание патриотов. Пока Мстиславский вел переговоры с народом, отряды немцев-наемников, продвигаясь по льду Москвы-реки, зашли в тыл стрельцам, оборонявшим Чертолье, и подожгли кварталы, примыкавшие к баррикадам. Отрезанные от своих стеной огня, стрельцы бились с немцами до последней крайности. Однако удержать позиции им не удалось. Отступая перед огненной стихией, отряды ополчения вместе с населением ушли также и из Замоскворечья. Не опасаясь более удара с юга, Гонсевский возобновил попытку разгромить повстанцев в Белом городе. На Кулишках его солдаты быстро продвинулись вперед, но на Сретенке интервенты встретили жестокое сопротивление.
С утра москвичи успели выстроить на Сретенке, подле Введенской церкви, острожек. Пожарский искусно руководил его обороной в течение дня. Наличие очага сопротивления в Белом городе обеспокоило польское командование, и оно направило сюда подкрепление из других кварталов города. Силы оказались неравными. Наемники ворвались внутрь острожка. Большинство его защитников погибло. Под ударами вражеских сабель упал князь Пожарский. Его тяжело ранило в голову, кровь залила глаза. Патриоты не бросили своего командира. Едва живого князя вынесли с поля боя, уложили в возок и увезли в безопасное место. Оттуда Пожарского переправили в Троице-Сергиев монастырь под защиту крепких монастырских стен.
Обширный город за два-три дня превратился в груду развалин и пепла. Бесконечный ряд обгоревших печных труб обозначал места, где еще вчера стояли жилища. Тысячи москвичей, лишившись крова и имущества, разбрелись кто куда. Из их уст люди узнавали подробности неслыханной трагедии.
Кружок московских патриотов, рассылавший воззвания и грамоты по городам и готовивший силы для выступления в столице, попал в трудное положение из-за того, что восстание вспыхнуло стихийно и преждевременно. Андрей Голицын и немало других лиц были убиты во время резни. Бутурлин, Пожарский, Колтовский возглавили сопротивление ротам Гонсевского в разных кварталах города. Когда Мстиславский с другими членами боярского правительства явился на площадь, чтобы уговорить москвичей сложить оружие, с ним не было патриарха, хотя в дни междоусобиц церковь всегда брала на себя роль миротворца. Патриоты по-прежнему считали, что сам «святейший Ермоген» благословил их на борьбу с иноземными захватчиками.
Гонсевский давно помышлял о том, чтобы низложить Гермогена, а на патриаршество возвести Игнатия Грека. В свое время Игнатий первым из церковных иерархов перешел на сторону Лжедмитрия I, за что и получил от него сан патриарха. После переворота 17 мая 1606 года он был низложен и заточен в Чудов монастырь, а с водворением в Кремле поляков освобожден. Однако никто из современников даже словом не обмолвился о возвращении Игнатию сана патриарха. Бояре и князья церкви не забыли, как этот чужеземец потворствовал прихотям Отрепьева и скрыл, что на троне сидит тайный католик. В 1611 году семибоярщина не склонна была видеть во главе церкви Игнатия. Готовя расправу над Гермогеном, власти нашли приспешников в высшей церковной иерархии. Главным из них стал грек Арсений, служивший при царских гробах в Архангельском соборе и потому носивший сан архангельского архиепископа. Грамоты к Сигизмунду, составленные осенью того же года, начинались словами: «Наияснейшему великому государю Жигимонту III и проч. великого московского государства ваши государские богомольца Арсений архиепископ Архангельский и весь освященный собор и ваши государские верные подданные бояре» и т. д. Арсений угодничал перед Гонсевским не меньше, чем Игнатий. Патриарх Гермоген никогда не подписал бы грамоту, в которой прирожденные великие бояре называли себя верноподданными короля.
Столичное духовенство в целом сохраняло лояльность по отношению к Гермогену. Но нашелся предатель, подавший обширный донос на патриарха. Позже Гонсевский предъявил «письмо руки священника вашого московского», из которого следовало, что глава церкви «священником в Москве повелевал, штоб (они. — Р.С.) сынов своих духовных против нас… в гнев и ярость приводили». Из доноса явствовало, что патриарх был виновником восстания, что он «учал смуту и кровь заводить» на Москве. Поп-доносчик привел в своем писании данные, которые должны были доказать, что Гермоген вел неправедную жизнь с молодых лет, когда «бывал в казаках донских» и когда служил священником в Казани. Приспешники Гонсевского не поленились обратиться в казанский дворец и тщательно собрали все жалобы, поступавшие на Гермогена еще в бытность его казанским архиепископом. Но, сколько бы доносов ни попало в руки властей, улик против Гермогена было явно недостаточно. Низложить патриарха мог только собор. Гонсевский не решился организовать соборный суд на Гермогеном. Дело ограничилось тем, что Гермогена по приказу Гонсевского согнали с патриаршего двора.
Официальная версия, изложенная в королевской грамоте в апреле 1611 года, сводилась к следующему: «По ссылке и по умышлению Ермогена патриарха московского с Прокофьем Ляпуновым почала на Москве во всяких людех быти великая смута». Следуя польским отпискам из Москвы, гетман Жолкевский писал, будто Гермоген признал свою вину. Однако в записках архиепископа Арсения, а также в «Летописце», составленном при дворе Филарета Романова, есть обратные свидетельства. «Некоторые говорили, — сообщает Арсений, — что восстание городов и народа произошло по совету патриарха Гермогена, хотя истину ведает господь, потому что сам он отрицал это».
При изгнании Гермогена с него содрали святительские одежды и в простом монашеском платье отвезли на подворье Кирилло-Белозерского монастыря в Китай-городе. К опальному патриарху приставили стражу из 30 стрельцов.
Между тем к Москве подошли новые силы земского ополчения. При поддержке восставших москвичей они заняли подавляющую часть территории столицы. Но семибоярщина и интервенты удержали в своих руках Кремль и Китай-город, где находилась лучшая часть русской артиллерии. Ополчение не располагало ни достаточными силами, ни необходимыми для осады тяжелыми пушками. Земские полки предприняли генеральный штурм, но понесли огромные потери и не смогли овладеть неприступными укреплениями. В дни боев за Москву в таборах первого ополчения возник постоянно действующий Земский собор — Совет всей земли. Впервые в истории собор не включал ни официальную Боярскую думу, ни высшее духовенство. Новое правительство фактически возглавили Ляпунов и двое его сотоварищей — казацкий предводитель Иван Заруцкий и князь Дмитрий Трубецкой. Первой проблемой, с которой столкнулись земские правители, явился голод в таборах. Спасаясь от голода, казаки самочинно изымали хлеб у населения. Ляпунов пытался пресечь грабежи с помощью суровых мер. Рознь между казаками и дворянами, мечтавшими о восстановлении крепостничества, усилилась. Гонсевский использовал эту рознь для провокации против Ляпунова. Московские дьяки сочинили грамоту с приказом «бить и топить» казаков по всей стране. Грамота была снабжена фальшивой подписью Ляпунова и переправлена в таборы. Возмущенные казаки вызвали Ляпунова на круг для объяснения и зарубили его. Опасаясь за свою жизнь, дворяне стали тайком покидать полки.
Земское правительство лишилось вождя в то самое время, когда внешнеполитическое положение России резко ухудшилось. Двадцать месяцев гарнизон и население Смоленска героически обороняли свой город. Борьбой умело руководил боярин Михаил Шеин. Осажденные решительно отказались подчиниться приказу семибоярщины прекратить борьбу. К концу осады немногие из них остались в живых. 3 июня 1611 года королевские войска ворвались в Смоленск и захватили его.