– До гориллы?
– …До перемены земли и человека физически. Будет богом человек и переменится физически. И мир переменится, и дела переменятся, и мысли, и все чувства.
18 января 1960 г., в разгар хрущевской антирелигиозной кампании, общество «Знание» провело конференцию, чтобы подвести итоги очередного наступления на антирелигиозном фронте. Настроение было унылое. Николай Губанов, видный пропагандист атеизма, в своем выступлении обрисовал особенно пессимистичную картину. Губанов жаловался, что атеисты недопонимают и недооценивают религию и что атеизм не проникает глубоко в душу советского человека. Религия не отмирала. Наоборот, она сохранялась – а часто даже процветала – далеко не в тепличных условиях советского строя. Чтобы наглядно показать то затруднительное положение, в котором оказались атеисты, Губанов напомнил своей аудитории юмористический рассказ Чехова: «На заводе было два бухгалтера, один старичок, другой молодой, и был в то же время человек, который во всех торжественных случаях – свадьбах и похоронах – речи закатывал. Когда умер бухгалтер, ему на сей раз тоже поручили закатить речь. Но он думал, что умер старик бухгалтер, а на самом деле умер молодой бухгалтер, и он произнес речь в память старичка бухгалтера, который стоял рядом с ним и очень радовался, что ему еще при жизни удалось заслушать некролог о себе»468. Губанов перепутал детали чеховского рассказа, но он был прав в главном: социализм не хоронил религию. Напротив, атеисты присутствовали на собственных поминках.
Когда советские атеисты столкнулись с живой религиозностью, они обнаружили, что – вопреки сценарию исторического развития, предначертанному марксизмом-ленинизмом, – религия не исчезала в условиях строительства социализма и научно-технического прогресса. Этому явлению предлагали множество объяснений: ссылались на экономический фактор – сохранение социального неравенства или на политический – подрывную работу реакционных религиозных организаций. Выдвигали теории о временном промежутке между материальным развитием и трансформацией сознания и отмечали, что религия является продуктом невежества и отсталости. Но все привычные объяснения не могли охватить сложного духовного ландшафта советской жизни. Обычных людей, как выяснилось, не обязательно смущали противоречия между наукой и религией. Религия оказалась не пристанищем маргиналов, сектантов и старушек, а гибким и динамичным явлением, прочно укоренившимся в жизни современного советского общества. Губанов рассказал, что многие советские люди используют свободное время и материальный достаток, созданные хрущевскими экономическими реформами и социальной политикой, чтобы посещать церковь, соблюдать религиозные обряды и материально поддерживать местные религиозные общины. Чтобы проиллюстрировать этот тезис, Губанов описал разговор с пожилой женщиной, с которой он встретился на лекции в провинции. Женщина признала, что жизнь ее семьи в конце 1950‐х гг. стала лучше, но когда Губанов спросил, как эти улучшения изменили ее отношение к религии, она ответила: «Ну что же, можно сейчас и в церковь походить, и попу больше дать»469. Столкнувшись с результатами новой антирелигиозной кампании, атеисты приходили к пониманию, что антирелигиозные меры не соответствуют задаче строительства атеистического общества – или, как сформулировал Губанов: «в нашей научно-атеистической пропаганде мы хороним не того бухгалтера»470.
Ил. 6. А. Каневский. В тени. Карикатура. Обложка журнала «Крокодил». 1962. № 3
Строительство коммунизма
Новая битва партии с религией сыграла ключевую роль в формировании идеологического климата хрущевской эпохи и сохраняла свою значимость до конца советского периода. В период между ХХ съездом КПСС, на котором Хрущев положил начало процессу десталинизации, и XXII съездом, где он представил третью Программу КПСС (что стало первой после 1919 г. ревизией коммунистической идеологической платформы), Хрущев сосредоточил в своих руках личную власть и руководство политическим проектом, который должен был стать его наследием: строительством коммунизма471. Как провозглашалось в новой Программе партии, в процессе перехода от социализма к коммунизму будет уменьшаться значение административного регулирования отношений между людьми и возрастать роль нравственных начал и морального фактора472. В этом контексте новое значение приобретала нравственность и духовность советских людей – не только их политическая лояльность, но также мировоззрение и образ жизни. Идейные трансформации хрущевской эпохи поэтому касались не только содержания идеологии – замены сталинизма новой коммунистической догматикой, – но также ее формы, отражающей новую концепцию идеологической работы и требовавшихся от нее результатов473. Идеология отныне должна была стать не только орудием контроля, но и инструментом духовной трансформации реального советского человека в образцового гражданина коммунистического будущего.
Идея формирования нового человека, строителя коммунизма, не была изобретением хрущевской эпохи; она составляла стержень коммунистического проекта с самого его зарождения. Известно знаменитое высказывание Маркса, что коммунизм будет таким обществом, где «никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой области». Поскольку при коммунизме производство станет регулируемым и общество освободится от экономической нужды, люди смогут посвящать свою жизнь личностному развитию. При коммунизме, полагали Маркс и Энгельс, будет возможно «делать сегодня одно, а завтра другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком»474. Тем не менее, вопреки столь величественной картине человеческой эмансипации, советский коммунистический проект по-прежнему развивался в пространстве между идеологическими декларациями и повседневной борьбой за существование, которая все так же определяла жизнь советского общества. Как в 1963 г. писала в ЦК партии одна женщина из Ростовской области, трудно поверить, что в такое время, когда люди покоряют космос, в ее деревне все еще нет радио, а некоторые ее соседи никогда не смотрели кино475. Перемены, произошедшие при Хрущеве, состояли в том, что теперь, с точки зрения партии, настало время уничтожить разрыв между коммунистической идеологией и советской реальностью. Поскольку основы материальной базы коммунистического общества считались построенными, теперь возникла возможность перейти к финальной стадии коммунистического строительства: духовной трансформации советского общества.
О новом значении, которое придавалось теперь идеологии, можно было судить по возросшему вниманию партии к идеологической работе. Когда в 1956 г. Хрущев объявил о начале разработки новой Программы партии, он поручил партийным теоретикам, академикам и пропагандистам изучать мировоззрение и быт советских людей, чтобы теоретически обосновать пути перехода от социализма к коммунизму476. Советский народ со своей стороны с энтузиазмом откликнулся на столь явный интерес партии к его мнению, и Центральный комитет наводнили письма, авторы которых предлагали свою верную дорогу к коммунизму477. Чтобы разобраться в этом беспрецедентном потоке информации о советском обществе, партия расширила идеологический аппарат. Социология и этнография – научные дисциплины, с 1930‐х гг. занимавшие маргинальное положение, – были восстановлены в прежнем статусе, и для изучения советского общества были созданы новые учреждения, например Институт общественного мнения «Комсомольской правды» и Лаборатория социологических исследований в Ленинградском государственном университете478. Хрущев также учредил «идеологические комиссии» при ЦК КПСС, поручив им разрабатывать новый курс в сфере пропаганды, науки, культуры, литературы, искусства, средств массовой информации и образования479.
Дорожной картой партии на пути от социализма к коммунизму стали третья Программа КПСС и включенный в нее «Моральный кодекс строителя коммунизма»; в них революционное нетерпение первых лет советской власти сочеталось с характерными для послевоенного времени обещаниями материального изобилия. Хрущев инициировал множество реформ, направленных на повышение уровня жизни советских людей, от масштабной кампании жилищного строительства с целью обеспечить советские семьи индивидуальными квартирами до роста производства потребительских товаров480. Но по-прежнему, хотя повышение уровня жизни считалось необходимым условием строительства коммунизма, сам по себе рост материального благосостояния не был конечной целью. Хрущев недвусмысленно связывал материальные условия жизни советских людей с духовными перспективами коммунизма. Как он провозгласил в одной из своих речей в 1961 г., «нельзя народу лишь обещать красивую перспективу». Было уже достаточно «маниловщины», пустых обещаний; теперь настало время сделать «все необходимое», чтобы добиться роста производства, чтобы «у людей уже сегодня было и молоко, и мясо, и другие продукты». Хрущев указывал, что если религия сулит награду на небесах, то коммунистическая идеология обещает изобилие и справедливость на этом свете. «Попы говорят: кто больше страдает на этой земле, получит царство небесное после смерти. Мы не имеем права, никогда не должны уподобляться таким попам. Мы всегда должны быть коммунистами, людьми, твердо стоящими на земле, обеспечить людей земными благами, а не обещать небесное»